Кто знал князя Андрея Ивановича Старицкого, тот легко мог понять, как отразится на нем известие о смерти князя Юрия Ивановича Дмитровского.
Князь Андрей Иванович не наследовал ни одной черты характера от деда и отца, от этих сильных натур московских великих князей. Он не походил даже на покойного своего брата князя Юрия Ивановича, отличавшегося умом и уменьем овладевать сердцами людей. Князь Андрей Иванович был нерешителен, бесхарактерен, труслив и, как все подобные люди, до крайности подозрителен, мнителен, видел везде козни против себя, вечно жаловался на притеснения, неумело хитрил за недостатком действительной силы, не будучи вовсе коварным по натуре. При великокняжеском дворе знали, что он продолжает негодовать, дуться и роптать на великую княгиню, но не придавали этому никакого значения, понимая хорошо, что на какой-нибудь решительный шаг князь Андрей не способен. Он возбуждал только презрительные насмешки своей бессильной злобой. Вывести его из бездействия могло только какое-нибудь необычайное событие. Таким событием была смерть князя Юрия Ивановича в тюрьме с голоду…
В Старице, действительно, произошел страшный переполох, когда туда дошла весть о смерти Юрия Ивановича в тюрьме. Князь Андрей Иванович, его молодая строптивая и честолюбивая жена и приближенные к ним бояре, боярские дети, все были охвачены невольным страхом и потеряли головы. Если уморили голодом в тюрьмах князя Михаила Глинского и князя Юрия, то, конечно, не постеснятся при случае захватить и князя Андрея Ивановича. Это было ясно всем. Недаром в Москву доносят, что он недоволен великою княгинею за то, что городов она ему не придала, а в Старицу то и дело приезжают люди с рассказами о том, что им недовольны в Москве. Шпионы и доносчики постоянно сновали из Москвы в Старицу, из Старицы в Москву, раздувая между обеими сторонами искру недоверия. Многим было выгодно ссорить этих родственников между собою, чтобы при случае половить рыбу в мутной воде. Князья Шуйские только посмеивались, слушая рассказы о том, что князь недоволен великой княгиней, а она им…
Когда умер князь Юрий, в Старице озлобленно заговорили:
— Всех, видно, извести хотят. Государь малолетен, при нем все можно делать.
— Счастлив, кто успел, как князь Семен Вельский да Ляцкий, в Литву укрыться.
— Только те целы и останутся, до кого рукой не достать.
Во время разгара этих толков неожиданно прибыл гонец из Москвы и предстал перед князем. Разговор происходил с глазу на глаз и длился недолго. Князь, выслушав гонца, вышел к своим приближенным на себя не похожим. Он совсем растерялся и помертвел от ужаса, точно ему прочитали смертный приговор. Все сразу почуяли недоброе и не ошиблись. То, чего ожидали с такой тревогой, казалось, готово было совершиться.
— В Москву зовут! — объявил князь сидевшим у него в палатах боярам и боярским детям.
— Как в Москву? Зачем? — раздались оживленные возгласы.
— Сафа-Гирей к Мурому, сказывают, подступил, так мне, толкуют, нужно о казанских делах думу думать, — пояснил князь дрожащим голосом.
— Пустое! Недоброе замыслили! Не езди, князь государь! — раздались голоса. — Сети расставляют!
— То-то и я думаю, что дело нечистое, — в раздумье сказал князь Андрей, всегда нерешительный и незнающий, как поступить в известную минуту. — Беда просто: не ехать — горе, а ехать — живым не вернешься, пожалуй.
Он не знал, что делать, понимая только то, что и за непослушание ему грозит опала, и за приезд в Москву можно поплатиться темницей.
Кто-то из присутствующих заметил:
— И где тебе, государь князь, теперь ехать, когда недужится. Вон государь великий князь Василий Иванович не поберегся, да и Богу душу отдал от самого этого недуга.
Князь Андрей Иванович мгновенно точно ожил, обрадовавшись этому предлогу.
— Прав ты, Гаврила Владимирович, — торопливо и радостно согласился он. — Да, да, так и есть! Недуг пустяшный, а поди — разбереди болячку, и Бог весть, что выйдет. Иной скажет: шутки это, а с этим шутить — смерть может приключиться.
— Да, да, — подхватили обрадовавшиеся приближенные. — Колычев правду сказал. Тебе и с ложа вставать не следовало бы при таком недуге, а не то что в Москву ехать. И так не бережешь себя.
Князь Андрей Иванович согласился с этим и велел сейчас же отписать в Москву, что он крепко нездоров, а потому быть туда не может. Тут же приказал он просить великую княгиню отпустить к нему лекаря Феофила. Государя великого князя Василия Ивановича он от такого же недуга лечил, так, значит, знает, каков этот недуг есть.
Гонец уехал, а князь улегся в постель, ожидая, что не нынче, так завтра приедут из Москвы узнавать, чем он нездоров.
«Пусть приедут, — довольно смело рассуждал он, — я не прикидываюсь больным, а в постели лежу, как брат государь лежал. Мое дело чистое! Не за что на меня опалу положить. В животе и смерти Бог волен».
Он успокаивал себя и был сам уверен, что ему крепко нездоровится.
В хоромах же его, среди близких людей., шли горячие толки о том, что миром дело не кончится, что надо принять свои меры. В числе самых горячих сторонников того, что придется бороться силой с Москвою, были Колычевы. Во главе стояли гостившие у князя Иван Иванович Колычев-Умный, брат боярина Степана Ивановича Колычева, Гавриил Владимирович Колычев и Андрей и Василий Ивановичи Пупковы-Колычевы. Все они были из новгородцев и находились в близких сношениях с князем Старицким. В них вспыхнули живые надежды на одоление Москвы, на воскрешение Новгорода, на все то, на что они надеялись и тогда, когда у великого князя Василия Ивановича не предвиделось прямых наследников.
— Не медлить бы, не ждать бы, — говорили, оживленно Колычевы. — В деле главное — времени не упускать!
— Он-то вот думать будет, а на Москве все сразу решат, — предсказали зловеще другие.
Один из присутствующих заметил:
— А что не к добру дело идет — это верно. Недаром государыня великая княгиня приказала князю Андрею нашего князя Юрия Оболенского в Коломну с боярскими детьми отправить, силу у нас ослабить. Так спроста не сделала бы того. Теперь вот оно и сказывается.
Начался ропот на происки Москвы, на явное желание великой княгини погубить князя Андрея…
Князь Андрей Иванович между тем то храбрился, то падал духом и толковал жене:
— В Литву бы уехать. Тут головы не сносишь… Княгиня сдвигала брови и шипящим голосом говорила:
— Литвянка поганая, всех изведет. Дядю родного и того не пожалела. Пусто бы ей было с ее полюбовником! Еще сломит себе шею.
— Ох, сломит-то сломит, да прежде нас погубит, — стонал князь Андрей.
Прошло в этом смутном настроении несколько дней, и из Москвы прибыл лекарь Феофил. Князь Андрей Иванович принял его, лежа в постели, и со стонами начал пояснять, что у него на бедре болячка.
— Брат мой, государь великий князь Василий Иванович и душу Господу Богу отдал из-за этой самой болезни, — пояснил поспешно князь, как бы предупреждая всякие соображения Феофила.
Феофил осмотрел больное место и серьезно сказал:
— Не всякая болезнь к смерти, и не всякая болезнь на одном и том же месте одинакова.
Он подозрительно взглянул на князя, предупрежденный уже в Москве, что никакой болезни тут нет, и спросил:
— Ты, государь, не пробовал встать?
— Да что ты, в уме ли! От вставанья-то при таком недуге мой брат государь умер, — сказал князь, охая.
— Ну, а ты не умрешь, — решил лекарь. — Недуг пустяшный.
— Вот так же вы все и государю моему брату говорили, а потом не знали, как и помочь, — попрекнул лекаря князь.
— Другая болезнь была, — сказал лекарь, — от простого вереда не умирают.
Он уехал в Москву и доложил с усмешкой великой княгине:
— На стегне болячка, а лежит в постели!
— Я так и знала, — сказала Елена. — Прикинулся больным, чтобы в Москву не ехать. Что ж, болезь пустая — скоро пройдет, значит. Пошлем еще справиться. Авось полегчает.
К князю Андрею Ивановичу прибыли новые посланцы из Москвы и снова застали его в постели. Но им нужно было узнать не о его здоровье, а о том, нет ли у него чужих людей и почему собственно он в Москву не захотел ехать. Подозрительным показалось им то обстоятельство, что княжеские хоромы были теперь полны посторонним народом, понаехавшим к князю с разных концов.
— Вот узнали, что князь нездоров, справиться приехали, — коротко пояснили приезжие на все расспросы, почему они собрались сюда.
Объяснение было просто и ясно, но не трудно было заметить, что все эти люди таинственно переглядываются и шепчутся между собою.
— Толкуем вот о недуге князя. С такой болезни государь великий князь Василий Иванович и в гроб сошел, — снова уклончиво пояснили приезжие московским посланцам на вопрос о том, о чем все совещаются в хоромах княжеских.
Опять ответ был и прост, и ясен, а в палатах княжеских по углам уже составлялся целый заговор. Только князь еще не участвовал в нем и малодушно думал отлежаться от беды и опалы.
Посланцы выведали и высмотрели все, что могли, но от слуг и от приближенных князя Андрея многого узнать было нельзя. Все держались стойко и не вызывали ничего ни словом, ни намеком. Они были заняты обсуждением своего заветного дела и умели хранить тайну. Великой княгине ее шпионы могли только донести, что у князя Андрея есть лишние люди, которых обыкновенно у него не бывает. Говорить же эти люди ничего не захотели, видно, не смели.
— А все же в Москву он приедет, — решила великая княгиня и приказала снова послать к нему и звать его в Москву.
Получился тот же ответ: нездоров и приехать не может.
Послали за ним в третий раз и приказали сказать, чтобы ехал непременно, несмотря на недуг. Тревога князя и его близких возросла до последней степени. Собрал князь всех на- совет, что делать. Шумно говорили все в страшном возбуждении, споря и доказывая друг другу, что и как сделать. Одни предлагали самые смелые планы, другие советовали мягко списаться с великим князем. Княгиня была на стороне первых, пылая ненавистью к правительнице; князь Андрей склонился на сторону последних и послал свой ответ к племяннику-государю с князем Федором Пронским. Глубоким страхом и унижением дышал этот ответ перепуганного государева дяди.
«Ты, государь, — говорил князь Андрей, — приказал нам с великим запрещением, чтоб нам непременно у тебя быть, как ни есть; нам, государь, скорбь и кручина большая, что ты не веришь болезни нашей и за нами посылаешь неотложно; а прежде, государь, того не бывало, чтоб нас к вам, государям, на носилках волочили. И я от болезни и от беды, с кручины отбыл ума и мысли. Так ты бы, государь, пожаловал показать милость, согрел сердце и живот холопу своему своим жалованьем, чтобы холопу твоему вперед было можно и надежно твоим жалованьем быть бесскорбно и без кручины, как тебе Бог положил на сердце».
Князь Пронский с небольшой свитой дворян и челядинцев, не особенно спеша, ехал в Москву с этим униженным ответом, где дядя великого князя называл себя его холопом, а из той же Старицы уже скакал во весь дух другой гонец, но скакал не от князя Андрея, а по своей воле с доносом к князю Ивану Федоровичу Овчине-Телепневу-Оболенскому. Донос был от одного из Андреевых детей боярских, от князя Голубого-Ростовского.
Князь Иван Овчина получил этот донос перед ночью и тотчас же отправился сообщить великой княгине его содержание.
— Что случилось, Ванюша? — тревожно встретила брата боярыня Челяднина. — Государыня-то, я чаю, започивала.
— Все равно, — резко ответил князь Иван, не отвечая на вопрос сестры. — Дело спешное. Часу нельзя упустить.
— Ах ты, Господи! — воскликнула всполошившаяся боярыня. — Да что же стряслось? Уж не Шуйские ли…
— Иди! Иди! — поторопил ее князь Иван, грубовато повертывая ее за плечи. — Ох, уж эти бабьи расспросы…
Она вошла доложить великой княгине, а князь Иван тревожно заходил из угла в угол. Он искусывал свои усы, соображая уже весь план действий. Он не боялся неуспеха, но понимал, что медлить нельзя. Наконец вернулась его сестра, и через несколько минут князь Овчина был уже в знакомой ему опочивальне. Елена была, видимо, взволнована и заторопила князя, забросав его вопросами о том, что случилось.
— Дело спешное, — пояснил наскоро князь. — Князь Андрей Иванович бежать из своего удела завтра же собирается. Сейчас весть получил.
— Ну, а я думала и Бог весть, что случилось, — сказала она, вздохнув свободнее.
— Да и это не пустяк.
— Что ж, уж не силой ли он помериться с Москвой вздумал? — с усмешкой проговорила Елена Васильевна и покачала головой. — Надо вразумить его. Послать кого-нибудь, чтоб усовестили да образумили.
Она задумалась.
— Из духовных особ кого-нибудь выбрать. Пусть внушат ему.
Перебирая в уме, кого бы послать, она решила, что надо об этом тотчас же владыке митрополиту сказать, пусть он выберет надежных людей. Это его дело.
— Увещанья-то увещаньями, а надо и о военной силе подумать, — серьезно заметил князь Иван. — Пока попы увещевать будут, он силу соберет да нас врасплох застанет. Это не дело.
Он усмехнулся.
— Слово пастырское хорошо, а сила военная надежнее.
— Да где ж ему против нас идти! — презрительно сказала Елена. — Старица против Москвы! Выдумал ты тоже чего бояться!
— Врагов тоже у Москвы немало, — серьезно заметил князь Иван. — На сильного все зубы точут, а с князем Андреем всем легко будет ладить. Новгородцы пристанут к нему…
Распоряжения были сделаны быстро. Молодые правители были расторопны и горячо брались за дело. Митрополит Даниил выбрал для увещаний крупницкого владыку, симоновского архимандрита и спасского протопопа. Владыка Досифей и его спутники отправились уговаривать князя Андрея, получив от митрополита наказ, где говорилось:
«Слух до нас дошел, что хочешь ты оставить благословение отца своего, гробы родительские, святое отечество, жалованье и береженье государя своего, великого князя Василия, и сына его: я благословляю тебя и молю жить вместе с государем своим и соблюдать присягу без всякой хитрости, да поехал бы еси к государю и к государыне безо всякого сумнения, а мы тебя благословляем и емлем тебя на свои руки».
Если бы князь Андрей не послушал, то посланцы митрополичьи должны были объявить ему суровую меру — отлучение от церкви. Верил или не верил в душе митрополит, что князю ничего не сделают в Москве в случае его повиновения — неизвестно. Но вечный угодник власти в конце своего наказа выражался очень резко. Он сослался на слова Спасителя, обращенные к ученикам: «приемляй вас, меня приемлеть, и отметаяйся вас, мене отметается», и еще: «его же аще разрешите на земли, будет разрешено на небесах, и его же аще свяжете на земли, будет связано на небесах», а затем угрожал князю:
«И се еси отлучил сам себя и вечную юзу сам на себя наложил: не будь на тебе милости Божией, и Пречистые Его Матери Богородицы, и силы честного и животворящего креста, и святых великих чудотворцев, и всех святых, и по божественным святым апостольским и отческим правилам да будешь проклят».
В это же время князь Никита Хромой-Оболенский и князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, не теряя ни минуты, встали во главе довольно, сильных полков и направились на Волок Ламский.
Князь Федор Пронский между тем подвигался не особенно спешно к Москве, как вдруг среди ночи на него напали какие-то неизвестные вооруженные люди. Началась схватка, продолжавшаяся, однако, недолго. Нападавшие были многочисленнее спутников князя Пронского и быстро одолели их, перехватав и перевязав всех. Среди темноты в этой свалке никто и не заметил, как один Из спутников князя свернул с дороги, укрылся в лес и, когда все смолкло, быстро вскочил на коня и помчался в обратный путь. Это был боярский сын Сатин. Во весь дух помчался Сатин обратно в Старицу и, впопыхах вбежав в княжеские палаты, в волнении объявил, что великокняжеские войска идут взять князя Андрея Ивановича.
— На князя Пронского напали, схватили всех, я в лесу укрылся и бежал, — торопливо рассказывал Сатин. — А войска на Старицу идут… Много собрано… Князь-государь, бежать надо…
Князь Андрей растерялся, не стал даже расспрашивать, где видел Сатин войско и как узнал о нем. Он захватил свою жену и малютку сына Владимира и отбыл из Старицы. Это было настоящее бегство, а не сбор к встрече с врагом в открытом поле.
Остановившись уже в верстах в шестидесяти от Старицы, князь Андрей стал обдумывать, что делать: бежать ли в Литву или померяться силами с Москвой? Укрыться в Литву трудно, на дороге изловят! Тоже изменником родной земли сделаться непригоже. Надо собрать силу ратную. Много ли только соберешь ее наспех? Да, прежде надо было верных слуг послушаться да о деле подумать. Решено было все-таки собрать войско, овладеть Новгородом.
Тотчас же были разосланы к помещикам, боярским детям и в погосты новгородских областей грамоты.
«Князь великий — младенец, — писалось в грамотах, — держат государство бояре, а вам у кого служить? Я же вас рад жаловать».
Грамоты произвели свое действие: отовсюду стали из новгородских областей стекаться к князю Андрею люди, уже приготовлявшиеся к этому делу прежде, чем он сам решился на что-нибудь. Все недовольные Москвой только и ждали этого призывного клича. Весело и бодро стекались они к князю Андрею, чтобы постоять за него, а главным образом за свое дело, за ослабление самодержавия ненавистной им Москвы. Колычевы, как прирожденные новгородцы, были из первых, откликнувшихся на зов. Воевода князя Андрея, князь Юрий Оболенский, был еще ранее отправлен с отрядом детей боярских в Коломну по приказанию великой княгини Елены, давно подозревавшей в злых замыслах князя Андрея. Узнав о начавшемся деле только после бегства князя из Старицы, он немедленно, помолившись Богу, тайком выехал из Коломны, переправился через Волгу под Дегулинным, потопил суда, чтобы не достались преследователям, и на Березне соединился с князем Андреем, не доезжая немного Ядровского яма. Все это обещало делу князя Андрея хороший исход…
В то же время полетели княжеские грамоты через предателей и в Москву, где поняли всю опасность и серьезность мятежа. Великокняжеские военные силы разделились на две части: князь Никита Оболенский пошел защищать Новгород, а князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский погнался за князем Андреем, который, оставив в стороне большую дорогу, направился влево к Старой Русе.
Князь Андрей уже достиг третьего стана на Цне и расположился на отдых, когда к нему в тревоге прибежал один из приближенных.
— Неладно у нас, государь князь, в стане, — торопливо заявил он.
— Что случилось? — спросил князь Андрей в волнении.
— Измена! Побежало несколько боярских детей, — пояснил пришедший. — Другие, пожалуй, побегут.
— Ловить их! — отдал приказание князь.
— Одного изловили, другие ушли.
— Позвать сюда Кашу!
Дворянин княжеский Каша явился.
— Тут одного из боярских детей поймали, бежал из стана, — сказал торопливо князь. — Допросить его о деле. Почему бежал и кто вместе с ним был.
Каша тотчас же распорядился. Перебежчика связали по рукам и по ногам и посадили в озеро в одной рубахе. Видна была из воды одна голова, чтобы он не захлебнулся. Каша начал допрос. Преступник стал перечислять изменников. Каша слушал и, наконец, остановил в смущении допрос. Он поспешно направился к ставке князя.
— И не перечесть всех, государь князь, — тревожно объявил он. — Сотни их!
Князь растерялся.
— Что ж, измена? — воскликнул он, бледнея.
— До Москвы всех не перевешать, — пояснил Каша.
Князь тяжело вздохнул, разом упав духом.
— Что ж, бросить надо дело. Нечего пытать и допрашивать. Не время теперь казнить…
Он почувствовал, что он бессилен, что затеянное им дело не сулит удачи. Лучше бы было просто бежать на Литву, потом можно бы было обдумать, что начать.
Но теперь каяться было поздно…
В пяти верстах от Заячьего яма, в Тухоли, князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский настиг беглеца, уставил своих воинов, распустил знамя и готов был начать бой. Князь Андрей волей-неволей тоже выстроил свою дружину в поле, но у него уже не было уверенности в победе, не было желания меряться силами с врагами. Малодушный, он готов был на все, только бы не сражаться. Прежде чем начался бой, противники вступили в переговоры. Оба говорили:
— Зачем даром проливать братскую кровь? Князь Андрей трусливо спрашивал:
— Если я отдамся в руки великой княгине государыне, не будет ли она мне отплачивать и не положит ли большой опалы?
Князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский смело уверял:
— Ни отплачивать не будет, ни опалы не положит, а придаст городов, как просил ты у государя.
Князь Андрей, слабохарактерный, запуганный изменою нескольких боярских детей, не надеющийся на свою рать, колебался.
— Обманет князь Овчина, — настойчиво уверяли его приближенные. — Веди нас в бой, князь государь, с нами Бог. Так-то и себя, и нас всех погубишь!
— Разобьют, хуже будет, — раздумывал князь.
— С честью лучше пасть, чем на торговой площади головы сложить, — говорили окружающие.
— Зачем же сзывал нас? Зачем под топоры хочешь отдать за нашу службу и верность? — начинали роптать некоторые.
В княжеском стане было смятение. Одни еще старались уговорить князя, другие проклинали его, третьи просто ругали.
— На кого надеялись! Кому животы свои отдали! Трус и предатель, а не князь он! Погубил наши головы!
Князь Андрей, еще более перепуганный, видя кругом мятеж, вступил опять в переговоры, требуя с князя Ивана Овчины клятву, что в Москве ничего не попомнят. Князь Овчина дал клятву. Князь Андрей решился положить оружие и сдаться.
Кругом поднялся еще более страшный ропот, чуть не поголовный мятеж всех, кто пристал к князю и кто видел для себя впереди только позорную казнь. Ругательства сыпались со всех сторон на низкого предателя и труса. Все проклинали его. Никто не сожалел его, все свирепо провожали его глазами, когда его уводили с женой и сыном во вражеский стан. Он казался всем вдвойне изменником.
Следом за князем забрали и весь его двор. Как пленников, повезли их всех в Москву.
Приехав в Москву, князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, довольный удачным походом, не стоившим ни капли крови, отправился во дворец и представился великой княгине перед лицом думных бояр. Он рассказал, как было дело, не считая нужным утаивать что-нибудь.
Великая княгиня разгневалась.
— Да как же ты, князь, не обославшись со мною, смел дать за меня клятву? — резко и гордо проговорила она, и ее глаза сурово взглянули на любимца. — Никогда ничего такого не бывало, чтобы воеводы и князья за государей клятву, не спросясь, давали.
Князь казался изумленным и смущенным. Великая княгиня, отвернувшись от него, обратилась к боярам:
— Схватить надо князя Андрея и в оковы заключить, — резко приказала она окружающим, не спрашивая их совета, — чтобы вперед таких смут никогда не бывало. И так многие люди московские поколебались, а что клятву князь Иван без нашего ведома дал, так мы в том неповинны.
Князь стоял молча, пристально всматриваясь в эту женщину, которую он так любил и которая так часто поражала его своим коварством. В такие минуты, когда она лгала и притворялась холодно и невозмутимо, он, широкий по натуре, смелый до наглости, казалось ему, просто ненавидел ее.
Приказ правительницы был тотчас же исполнен.
Князя Андрея, его жену и сына схватили и засадили в темницы. Князь Пронский, князья Юрий и Иван Андреевичи Пенинские-Оболенские, князь Палецкий и дети боярские, бывшие в избе у князя Андрея и знавшие его думу, подверглись пыткам, были казнены торговою казнью[15], биты кнутом, заключены в оковы…
Давно Москва не была свидетельницей таких жестокостей, и чернь валом валила посмотреть на кровавое зрелище…
Страшное впечатление произвели эти события на самого Степана Ивановича Колычева и на всех его родных. Четверо близких родственников Степана Ивановича, начиная с его родного брата, поплатились за это дело, и в душе старика боролись самые разнородные чувства.
— Никогда в роду изменников не было, — говорил он с горечью, — а вот теперь родной брат за измену в тюрьме сидит, племянники кнутом биты да на большой дороге, как разбойники, повешены…
Потом, поддаваясь чувству жалости, он со слезами на глазах сетовал:
— Пришлось вот на старости лет горе нежданное пережить. Единокровных людей, родных, милых разом потерять. Не гадал, не думал, а послал Господь беду страшную, обиду нестерпимую…
Потом гордость и самолюбие брали в заслуженном старике верх над остальными чувствами, и он говорил:
— Как теперь на людей смотреть, как теперь слушать, когда говорить станут, что Колычевых на торговой площади кнутом стегали, что Колычевых на большой дороге повесили?
В доме все ходили тихо, говорили шепотом, точно в палатах лежал опасно больной либо покойник был. В те времена родственным связям придавалось особенное, серьезное значение и позор каждого, даже дальнего родственника, глубоко отзывался на остальной родне.
— А как я покажусь во дворце? — думал с тоской Федор Степанович. — Как взгляну на тех людей, чьи руки нашей кровью обагрилися? Что ж делать-то, делать-то что, Господи?
Его охватило отчаяние…