Русское крестьянство, темное, загнанное, жадное, забитое и невѣжественное, таило въ себѣ отрицательныя черты, накопленныя въ теченіе длиннаго ряда лѣтъ безправія, безграмотности, беззаконія и безземелія. Все это дало обильные всходы въ революціонный періодъ. Одни — большинство — не предвидѣли характеръ этихъ всходовъ, не зная народа, убаюканные слащавымъ народничествомъ значительной части нашей литературы. Другіе, знавшіе деревню не изъ книгъ, а изъ живой дѣйствительности, не сумѣли — и даже не попытались — канализировать темныя стороны крестьянскаго быта, парализовать дѣйствіе разрушительныхъ, анти-культурныхъ силъ. Въ итогѣ, ни изъ нѣдръ крестьянства, ни изъ среды той интеллигенціи, которая стояла ближе къ деревнѣ — земскій третій элементъ, кооператоры, — не выявлено было противоядіе губительной работѣ разложенія и развращенія.
Большое, конечно, горе, что русскій либерализмъ, русскій радикализмъ, русскій соціализмъ, въ общемъ, не достаточно точно знали русскій народъ. Создано было туманное, книжное представленіе, далекое отъ дѣйствительности, полное иллюзій и прикрасъ. Событія 1905—1906 г.г. не оставили достаточно глубокаго слѣда, по крайней мѣрѣ, они не заставили замѣнить розовыхъ очковъ, сквозь которыя принято было разсматривать жизнь деревни и крестьянства, обыкновенными очками, съ обыкновенными бѣлыми стеклами, приспособленными для близорукихъ. «Деревня» И. А Бунина, написанная еще въ 1909 г., дала картину сѣрыхъ деревенскихъ будней, съ ихъ пьянствомъ, темнотой, дикостью, злобой, эгоизмомъ, узостью, жадностью, косностью и мракомъ. Но и бунинская «Деревня» не убила многихъ иллюзій, не привила любви къ жизненной правдѣ, не научила смотрѣть истинѣ въ глаза, не предостерегла отъ многихъ горькихъ разочарованій, столь остро сказавшихся 8 лѣтъ спустя послѣ опубликованія «поэмы» Ив. Бунина. Такова, впрочемъ, судьба литературныхъ произведеній, дававшихъ трезвую и реальную оцѣнку жизни деревни. И у Глѣба Успенскаго вырывалось восклицаніе по адресу мужика: «съ нимъ не сольешься, а сопьешься», но и этотъ крикъ отчаянія какъ-то не былъ услышанъ и правильно учтенъ. Въ равной степени, только мимоходомъ коснулась общественнаго сознанія и мягкая сатира чеховскихъ «Мужиковъ».
Если въ помѣщичьихъ кругахъ и знали подлинный ликъ деревни, то не только обычно ничего не дѣлали для его измѣненія и улучшенія, но, наоборотъ, опекунской плетью и «отеческой» эксплуатаціей только заостряли положеніе. Нужно было давно понять, что плетью обуха не перешибешь, что упорнымъ эгоизмомъ одной стороны не излечить не менѣе жадной и упорной тяги къ землѣ другой стороны. Всего этого не хотѣли понять ни въ Совѣтѣ объединеннаго дворянства, ни въ царскомъ правительствѣ. Въ результатѣ — ростъ озлобленія, накопленіе мстительныхъ чувствъ, безпросвѣтное невѣжество, потомственный алкоголизмъ. Никто и не стремился внести примиряющее начало, ослабитъ правовой и экономическій гнетъ, просвѣтить, однимъ словомъ — разрядитъ атмосферу, внести въ нее хоть немного больше свѣта, справедливости и человѣколюбія. Въ итогѣ — скопилось столько взрывчатыхъ газовъ, что сотрясеніе и получилось небывалое по количеству жертвъ и по своей разрушительной силѣ.
Татарское иго, крѣпостное право, война — таковы этапы жизни русскаго крестьянства, подготовлявшіе разгулъ его низменныхъ страстей въ періодъ революціи. Вѣками накоплялась злоба, ненависть, неуваженіе къ личности, обезцѣненіе цѣнности жизни и т. д. Три года войны были для темныхъ умовъ длинной чередой организованныхъ и дозволенныхъ убійствъ. На войнѣ — «жизнь-копейка», и въ революціи крестьянское сознаніе не дошло до уваженія къ цѣнности жизни. Пролитіе крови на внѣшнемъ фронтѣ получило какъ бы продолженіе въ кровопролитіи на фронтѣ внутреннемъ. Изъ кроваваго зарева войны, въ нездоровыхъ испареніяхъ милитаризма родилась революціи 1917 г. и съ самаго своего начала носила она въ себѣ зачатки кроваваго безумія. Сперва, нѣсколько времени, безуміе это не проявлялось, но тѣмъ сильнѣе и грубѣе оно сказалось съ конца лѣта и съ осени 1917 г. Красный смѣхъ зазвучалъ по всему пространству русской земли и раскаты его были грубо-зловѣщи.
Пожаръ революціи показалъ воочію, какъ слабо и ничтожно было чувство патріотизма въ крестьянской средѣ. О родинѣ, объ общихъ интересахъ, о Россіи никто не думалъ, всѣ помыслы были направлены въ сторону чего-то болѣе узкаго — удовлетворенія личнаго земельнаго голода. Жадно тянуло къ землѣ, къ обладанію ею, къ захвату ея въ возможно большемъ количествѣ. Это заставляло бросить фронтъ, это побуждало не сдавать винтовки, сохраняя ее «на всякій случай», это же диктовало и безсознательно-стихійныя «дѣйствія» на мѣстахъ — отъ захвата сосѣдняго имѣнія до разгрома усадьбы, — чтобы исчезъ и этотъ символъ помѣщичьяго строя, — до уничтоженія инвентаря — чтобы нельзя было и въ будущемъ возстановить крупное помѣщичье хозяйство. Въ этой тягѣ къ землѣ и жаждѣ наживы проявлялось не только чисто стихійно-магнетическое притяженіе къ объекту вѣковыхъ мечтаній и вожделѣній — власть земли, — но сказывалась также и власть тьмы — органическая страсть къ разрушенію, скифская дикость, первобытное стремленіе къ уничтоженію культурныхъ цѣнностей, такихъ непонятныхъ, чуждыхъ и раздражающихъ своей связью и принадлежностью имъ, — барамъ и помѣщикамъ, — людямъ съ той стороны баррикады.
Революція 1917—1918 г.г. дала кроваво-яркій образчикъ особыхъ свойствъ уклада нашей деревни: солдатско-крестьянская вольница оставляла фронтъ, упорно не поддавалась убѣжденіямъ о необходимости защиты родины, понятіе о которой въ крестьянскомъ сознаніи затмевалось представленіемъ о родной деревнѣ, волости, уѣздѣ. Къ чему-де прилагать усилія къ борьбѣ съ внѣшнимъ врагомъ родины, когда нужно спѣшить покончить съ завладѣніемъ землею, преодолѣть сопротивленіе сосѣднихъ помѣщиковъ, внутреннихъ враговъ безземельнаго и малоземельнаго крестьянства? Только впослѣдствіи, при нѣмецкой оккупаціи юга Россіи, національные импульсы стали уже въ нѣкоторой степени проявляться и въ крестьянской средѣ, выливаясь въ партизанскую борьбу противъ нѣмцевъ. Оккупанты стали вывозить хлѣбъ — и крестьяне стали всячески мѣшать имъ, оказывая содѣйствіе забастовкѣ протеста желѣзнодорожниковъ на Юго-Западныхъ жел. дорогахъ, организуя повстанческіе отряды и т. д.
Пока еще существовала обще-государственная власть, выдвинутая революціей, ея распоряженій деревня не выполняла, недовѣрчиво видя въ нихъ отзвуки чего-то стараго и чуждаго. Недовѣріе къ государственной власти породило стремленіе обходиться собственными установленіями, которымъ и центральная государственная власть пыталась передать свои полномочія и права. Но деревня прислушивалась и къ голосу земельныхъ комитетовъ, волостныхъ земствъ, совѣтовъ крестьянскихъ депутатовъ лишь постолько, посколько они потакали вожделѣніямъ рядового крестьянства: не брали, а — давали, не принуждали, а — обѣщали. Деревня хотѣла сама захватить землю у помѣщиковъ, сама ее распредѣлить, самой продѣлать весь процессъ перехода и закрѣпленія помѣщичьей земли за крестьянами-землепашцами. При этомъ, думали не столько о крестьянахъ-землепашцахъ вообще, сколько о жителяхъ селъ и деревень, прилегающихъ къ данному имѣнію: не только не было обще-государственнаго масштаба, не дошли и до обще-классоваго сознанія, все сводилось къ ближайшей околицѣ, къ сосѣднимъ мужикамъ и сосѣднему имѣнію.
Такъ и случилось. Петровѣровскіе крестьяне захватили петровѣровскую экономію, севериновскіе — севериновскую и т. д. Агенты государственной власти были при всемъ этомъ, что называется, не при чемъ. Потомъ пришли большевики и заднимъ числомъ санкціонировали все совершившееся, происшедшее подъ значительнымъ вліяніемъ ихъ же «лозунга» — «грабь награбленное». Но скоро кругъ «мужицкаго царства» сталъ замыкаться: коммунисты стали искусственно насаждать коммуну, насильственно реквизировать имѣвшіеся запасы зерна, регламентировать запашку, стѣснять свободный сбытъ хлѣба и т. д. Большевистская власть дошла до того, что, посуливъ крестьянству полное уничтоженіе крупнаго землевладѣнія, она же въ 1920 г. издала декретъ о «продовольственныхъ концессіяхъ», въ силу какового декрета иностранцамъ предлагалось въ продолжительное пользованіе свыше 3 милліоновъ десятинъ земли въ юго-восточной Россіи. Декретъ этотъ, правда, примѣненія не получилъ, но характеренъ самъ по себѣ фактъ установленія землепользованія на чисто капиталистическихъ началахъ въ коммунистическомъ государствѣ. Другая попытка фактическаго возрожденія крупнаго землевладѣнія имѣла мѣсто и при созданіи совѣтскихъ коммунистическихъ хозяйствъ.
Крестьянамъ судьба сулила встрѣтиться съ нѣкоторыми изъ помѣщиковъ, считавшихъ нужнымъ превратиться въ коммунистическихъ «спецовъ.» Деревня попала изъ огня да въ полымя, изъ одной строгой государственной опеки въ другую, но безконечно болѣе грубую и жестокую. На этотъ разъ деревня не всюду пассивно снесла покушенія на нее со стороны коммунистической власти и съ оружіемъ въ рукахъ стала зачастую защищать свои интересы и вожделѣнія. Ужасы гражданской войны скоро создали тоску по порядку и спокойствію, а отсюда былъ одинъ только шагъ къ мысли о государственномъ устроеніи. Эта мысль стала медленно созрѣвать, развитію ея мѣшаетъ страхъ соціальной реставраціи, но сейчасъ она, повидимому, даетъ уже кое-какіе всходы. Изъ деревни раздаются голоса о необходимости легализаціи овладѣнія помѣщичьей землей, о покрытіи «грѣха» закономъ, о призывѣ нотаріусовъ, о полученіи документальныхъ данныхъ на право владѣнія землей. Нотаріальный актъ и одновременное уничтоженіе прежней купчей стали лозунгами дня, причемъ, по нѣкоторымъ свѣдѣніямъ, отнюдь, при этомъ, не исключается мѣстами и взятіе на себя денежныхъ обязательствъ передъ государствомъ. То, что такъ яростно отвергалось еще сравнительно такъ недавно, что интуитивно отрицалось, какъ «барская брехня» и «интрига капитализма», нынче проповѣдуется уже, какъ голосъ крестьянства.
Нужно глубже вдуматься и детальнѣе проанализировать сущность происшедшаго за послѣдніе 5 лѣтъ перелома въ настроеніяхъ деревни. Революція, разбудивъ дремавшія дотолѣ народныя силы, вывела крестьянство изъ состоянія вѣковой спячки и застоя. Крестьянство сознало свою силу и значеніе, оно отнынѣ знаетъ себѣ цѣну, воочію увидавъ, какъ власть и городъ страдаютъ отъ пассивнаго сопротивленія деревни — отъ сознательныхъ и безсознательныхъ недосѣвовъ, пріостановки подвоза къ городамъ продуктовъ и такъ далѣе. Сопротивленіе коммунистическому засилію научило въ извѣстной степени деревню дѣйственной активности, бодрому отстаиванію своихъ пнтересовъ. Эта замѣна, недавно еще казавшейся органической, пассивности — пробуждающейся активностью — не можетъ не привѣтствоваться всѣми искренними демократами и сторонниками демократической самодѣятельности и самоуправленія. Нужно только въ будущемъ не дать направить активность молодой крестьянской демократіи по ложному пути, ставя ея ближайшими и главнѣйшими вѣхами просвѣщеніе, а также интенсификацію сельскаго хозяйства. Цѣли эти не являются такими ужъ несбыточными потому, что почти одновременно съ пробужденіемъ активности и самодѣятельности, въ деревнѣ стало пробуждаться и стремленіе къ государственно-правовому оформленію своего быта. Не только деревенскіе грамотѣи и краснобаи, но и «сѣрячки» стали послѣ всего пережитого своей смекалкой доходитъ до сознанія необходимости возсозданія крѣпкой государственной власти, прочнаго правового строя, безъ котораго невозможны ни порядокъ, ни соціальный миръ, ни правильный товарообмѣнъ, ни развитіе крестьянскаго хозяйства. При этомъ, деревня стремится отгораживаться отъ «власти царской и барской», какъ и отъ «власти комиссарской», стремясь къ созданію власти, пусть строгой, но справедливой и, во всякомъ случаѣ, близкой къ крестьянству, его нуждамъ и чаяніямъ. Это стремленіе къ демократической, но сильной власти — не безформенно, оно заключаетъ въ себѣ — по крайней мѣрѣ на югѣ, точнѣе — въ Новороссіи и Черноморіи — явствсное требованіе закрѣпленія правъ собственности на землю. Опостылѣли всѣ эти разговоры о соціализаціи, націонализаціи, муниципализаціи, о коммунѣ, совхозахъ, комбѣдахъ и «среднякахъ», сказывается мощное стремленіе попользоваться, наконецъ, захваченной землей, перестать безпокоиться за ея дальнѣйшую судьбу и судьбу плодовъ ея, получить возможность спокойно ее обрабатывать, чувствуя охраненными свои права на землю, на урожай, на возведенныя постройки и купленный инвентарь. Современными тремя китами южно-русской деревни и являются активное стремленіи къ государственному порядку, охраняющему частную собственность крестьянъ на землю.
Хронологически всѣ эти устремленія крестьянства стали проявляться не сразу. Активное стремленіе къ болѣе или менѣе организованному строительству и, притомъ, государственнаго характера сказалось только послѣ чуть ли не 3—3½ лѣтъ пассивнаго созерцанія смуты и безсознательнаго отношенія къ идеѣ государственнаго порядка. Стремленіе къ частной собственности, въ сущности, имѣло мѣсто на югѣ съ самаго начала революціи, но оно затемнялось и затмевалось трескотней аграрно-соціалистической агитаціи. Южная деревня безсознательно стала повторять соціалистическіе лозунги, гуртомъ голосовала за «землю и волю» — и оказалась въ плѣну у чуждой ей формулы. Доступъ въ деревню не-соціалистическому агитатору былъ фактически закрытъ, демагогическая агитація дала свои плоды, въ памяти крестьянъ застряли многократно слышанныя фразы соціалистическихъ пропагандистовъ. Все это психологически дѣйствовало на не-соціалистическія, буржуазно-демократическія партіи и группы, которыя рѣдко рѣшались выступать въ деревнѣ, почти не имѣя тамъ связей, не всегда умѣя выступать передъ деревенской аудиторіей и подходя къ ней съ городской мѣркой. Иные опыты общенія съ крестьянами внѣ соціалистической платформы кончались неудачей, но не было и, тѣмъ болѣе, нѣтъ основаній возводитъ это въ общее правило, скорѣе рѣчь можетъ идти о боязни неуспѣха, чѣмъ о фактическомъ и реальномъ неуспѣхѣ. Одесскій уѣздный комитетъ партіи к. д. рѣшилъ какъ-то лѣтомъ 1917 г. созвать собраніе крестьянъ одесскаго уѣзда. Приглашенія на собраніе были разосланы всѣмъ мелкимъ собственникамъ уѣзда, платившимъ земскіе налоги. Несмотря на страдную пору и необходимость спеціально ѣхать за нѣсколько верстъ на собраніе въ городъ, собралось много крестьянъ. Успѣхъ ораторовъ, общедоступно излагавшихъ к. д. земельную программу и усиленно полемизировавшихъ оъ соціалистическими проектами, — былъ громадный. Въ задававшихся, по окончаніи доклада, вопросахъ крестьяне подчеркивали свою радость наличію партіи, которая стоитъ за надѣленіе крестьянъ землею, но противъ ея соціализаціи или націонализаціи. Правда, на собраніи этомъ безземельныхъ не было, преобладали мелкіе собственники и нѣмцы-колонисты, все — плательщики земскихъ налоговъ, но, вѣдь, и этихъ категорій крестьянъ имѣется на Руси не мало. Но ничего не было сдѣлано за время революціи для ихъ объединенія и огражденія отъ фактически-монопольной соціалистической агитаціи. Въ этомъ отношеніи извѣстная доля вины падаетъ на партію к-д., которая не сумѣла взять въ свои руги защиты интересовъ мелкихъ собственниковъ. К.-д. не оперлись на мелкое крестьянское землевладѣніе, не организовали изъ него активной силы. Когда же на Украинѣ зародилось движеніе мелкихъ собственниковъ, то к.-д. и его выпустили изъ рукъ, допустивъ къ нему болѣе правые элементы, которые, исходя изъ не-государственныхъ и корыстныхъ соображеній, исказили истинный характеръ демократически-крестьянскаго «хлѣборобчества», превратили его въ тактическое средство хитроумной помѣщичьей демагогіи. Мелкіе собственники, какъ трезвые реалисты и экономные хозяева, могутъ вручить защиту своихъ нуждъ только той группѣ или партіи, которая не на словахъ, а на дѣлѣ сумѣетъ доказать свою преданность ихъ интересамъ и умѣніе ихъ защищать. Опытовъ въ этомъ отношеніи производить нельзя, довѣріемъ рисковать никоимъ образомъ не слѣдуетъ, до малѣйшихъ разочарованій доводитъ опасно. Пусть въ этомъ отношеніи примѣромъ послужитъ судьба южно-русскихъ нѣмцевъ-колонистовъ. Во время войны ихъ преслѣдовали по національному мотиву, всячески ихъ травили, грубыми полицейскими мѣрами ликвидировали нѣмецкое землевладѣніе, въ которомъ неожиданно усмотрѣли громоотводъ отъ ликвидаціи землевладѣнія помѣщичьяго. Большевизмъ столкнулъ колонистовъ съ покушеніями на ихъ укладъ, форму землепользованія. Колонисты, активно сопротивлялись насажденію коммунизма, реквизиціямъ и т. д. Много жизней положили колонисты на эту борьбу, много колоній было снесено большевистской артиллеріей, много семей разорено. Колонисты оказали много услугъ арміи ген, Деникина при продвиженіи ея по югу Россіи въ серединѣ 1919 г. Когда положеніе арміи ген. Деникина стало зимою 1919 г. ухудшаться, колонисты готовы были взять на себя оборону Херсонской губ., но, наученные горькимъ опытомъ, стали ставить нѣкоторыя условія. Указывая на рядъ разоренныхъ колоній, они настаивали на надлежащемъ ихъ военномъ снаряженіи, на руководительствѣ ихъ отрядами англійскихъ офицеровъ, на обезпеченіи ихъ эвакуаціи вмѣстѣ съ семьями въ случаѣ неудачи. Организація и руководительство общественной стороной подготовки обороны должно было перейти къ комитету общественныхъ дѣятелей и представителей колонистовъ, каковой комитетъ долженъ былъ замѣнить созданный военной властью и включавшій въ свой составъ одесскаго городского голову г. Колобова, въ качествѣ екатеринославскаго губернатора проявившаго много «рвенія» въ дѣлѣ ликвидаціи нѣмецкаго землевладѣнія, а также представителя союза землевладѣльцевъ, одного изъ правыхъ членовъ Госуд. Думы, если память не обманываетъ, то г. Келеповскаго, — выступавшаго въ Думѣ противъ колонистовъ. Всѣ условія эти приняты цѣликомъ не были, французское командованіе между прочимъ, опасалось мнимаго или преувеличеннаго германофильства колонистовъ, организація снабженія колонистскихъ отрядовъ обороны не была поставлена на должную высоту. Гг. Колобовъ и Келеповскій остались въ комитетѣ обороны и т. д. Въ итогѣ — только часть колонистовъ выступила въ концѣ 1919 и началѣ 1920 г. съ оружіемъ въ рукахъ противъ наступавшихъ на Новороссію большевиковъ, большинство колоній заняло нейтральную позицію, опасаясь въ создавшихся условіяхъ провала всего предпріятія и жестокихъ репрессій со стороны большевиковъ. Послѣдніе, благодаря фактическому отсутствію сопротивленія и организованнаго отпора, скоро и овладѣли краемъ. Колонисты, страха ради большевистскаго, одно время держались спокойно и внѣшне подчинялись распоряженіямъ коммунистической власти, но затѣмъ, не взирая на свое обезсиленіе, снова стали мѣстами оказывать совѣтской власти сопротивленіе.
Отдавъ извѣстную дань всякаго рода увлеченіямъ, продѣлавъ рядъ опытовъ, возложивъ надежды свои на чужія по-духу партіи и претерпѣвъ крушеніе этихъ надеждъ, крестьянство нашло, наконецъ, себя, хоть и съ грѣхомъ пополамъ разобравшись въ хаосѣ событій и калейдоскопѣ явленій. Стукаясь больно лбомъ и неся тяжелыя жертвы, крестьянство дошло постепенно до сознанія необходимости повсемѣстнаго установленія порядка и спокойствія, охраны государственной властью свободнаго земледѣльческаго труда и крѣпкаго владѣнія землею. Разочаровавшись въ своихъ первоначальныхъ наставникахъ и руководителяхъ, крестьяне теперь склонны проявлять огульно недовѣріе ко всѣмъ, кто подходить къ нимъ съ совѣтами и указаніями. Только практическая совмѣстная работа въ томъ же направленіи защиты новыхъ или обновленныхъ устоевъ деревенскаго міросозерцанія, только реальное выявленіе своей искренней преданности интересамъ деревни могутъ сломить ледъ накопившагося недовѣрія къ партіямъ, городскимъ организаціямъ и мало-знакомымъ, а потому кажущимися опасными, интеллигентскимъ терминамъ.
Придется, конечно, еще считаться съ тѣмъ, что монополизировавшая вліяніе въ деревнѣ партія с.-р. какъ будто бы не склонна порвать съ фразеологіей аграрнаго соціализма. Это свидѣтельствуетъ о томъ, что еще не изжиты цѣликомъ мечты о воцареніи соціализма въ русской деревнѣ и что, слѣдовательно, и послѣ большевизма придется еще бороться съ искусственными прививками соціализаціи земли и т. д. Борьба эта будетъ, невидимому, облегчена тѣмъ, что само крестьянство перестаетъ прислушиваться къ фразамъ о необходимости ликвидаціи личнаго владѣнія землей. Но, все же, странно, что и послѣ всего пережитого, находятся еще люди, которые, по своему, но искренно иронизируютъ надъ склонностью «либераловъ» къ индивидуальному хозяйству, которые утверждаютъ, что Россія вышла уже изъ рамокъ буржуазно-капиталистическихъ отношеній и т. д. Новыя условія соціально-политической жизни Россіи, раскрѣпощеніе въ ней труда и воцареніе соціальной справедливости рисуются, при этомъ, непремѣнно параллельно съ рѣшительнымъ и всеобщимъ отказомъ отъ началъ «индивидуально-буржуазнаго порядка».
Въ странѣ произошелъ глубокій сдвигъ народной психологіи и колоссальное потрясеніе всѣхъ соціальныхъ отношеній, но сдвигъ и потрясенія эти выражаются не въ томъ, что рисуется неисправимымъ романтикамъ эсеровской школы. Смута XVII вѣка закончилась переходомъ власти отъ бояръ къ дворянамъ, революція XX вѣка сводится къ переходу власти и, главное, земли отъ дворянъ къ крестьянамъ. Въ этомъ — центръ «сдвига» и сущность «потрясенія». Ничто не указываетъ, при этомъ, что владѣніе землей рисуется крестьянамъ непремѣнно на коллективныхъ началахъ.
Пора отказаться отъ наивной вѣры въ то, что экономически отсталая и разоренная войной и большевизмомъ Россія сумѣетъ перескочить черезъ капиталистическое развитіе, прямо отъ крѣпостничества къ соціализму! Но нужно, не искажая исторической перспективы, воздать «кесарю кесарево» и опредѣлить историческую отвѣтственность тѣхъ, кто зажегъ костеръ аграрной революціи, кто положилъ начало аграрной демагогіи, кто пустилъ въ оборотъ легенду о томъ, что Россія созрѣла для аграрнаго соціализма. Представители партіи с. р. съ энергіей, достойной, по истинѣ, лучшаго примѣненія, «углубляли» земельную революцію. Типичнымъ представителемъ подобнаго рода «углубителей» явился небезызвѣстный на югѣ эсэровскій публицистъ С. С. Закъ, многократно выступавшій на крестьянскихъ съѣздахъ, писавшій популярныя брошюры и листовки и т. д. Одинъ изъ съѣздовъ крестьянъ Херсонской губ. состоялся въ 1917 г. въ одесскомъ городскомъ театрѣ. Обширный залъ былъ сверху до низу наполненъ крестьянами. Г. Закъ въ своемъ докладѣ щедрой рукой раздавалъ «безземельному пролетаріату» и «трудящимся» землю. Щедрость эта поразила одного мужика, который быстро смекнулъ, что не можетъ хватить земли при столъ безграничной раздачѣ ея «всѣмъ, всѣмъ, всѣмъ». И вотъ, изъ одной изъ ложъ раздается вопросъ, адресованный докладчику: «Да земли-то хватитъ ли, если всѣмъ раздавать станете». Въ восклицаніи этомъ, основанномъ болѣе на чутьѣ, чѣмъ на точномъ знаніи вопроса, было вполнѣ правильное пониманіе несоразмѣрности обще-россійскаго земельнаго фонда съ размахомъ обѣщаній и раздачъ, практиковавшихся с.-р. На вопрошавшаго устремляется со сцены насмѣшливо-ироническій взглядъ, движеніемъ руки его спѣшатъ успокоить, а съ устъ докладчика срывается безапелляціонное: «не безпокойтесь, товарищъ, хватитъ, на всѣхъ хватитъ, я точно подсчиталъ». Ораторъ, сказавъ эти мудрыя слова, окинулъ залъ горделивымъ взоромъ и, конечно, удостоился аплодисментовъ. Не знаю, аплодировали ли крестьяне, но, во всякомъ случаѣ, «ловкой» репликой остались весьма довольны присутствовавшіе сотоварищи докладчика по партіи. «Углубители» безспорно играли съ огнемъ, сыпали искры на пороховой погребъ, не вѣдая, быть можетъ, что творятъ и, во всякомъ случаѣ, не слишкомъ задумываясь о послѣдствіяхъ. Эта преступная игра послужила прекраснымъ интермеццо для послѣдующей большевистской симфоніи, оказавшейся для самого русскаго крестьянства не только патетической, но и трагической. Любопытно, что послѣ 4-лѣтняго владычества надъ Россіей и коммунисты поняли и стали открыто признаваться въ склонности русскаго крестьянства къ индивидуальной собственности. Чуть ли не 50 мѣсяцевъ подрядъ, изо дня въ день, большевики твердили объ органической тягѣ крестьянской массы къ коллективному владѣнію землей. Потомъ, участились насмѣшки и издѣвательства надъ «мелко-буржуазной стихіей», «хозяйчиками» и «кулаками». Наконецъ, дошли и до открытаго признанія упорной тяги крестьянства къ мелкой земельной собственности. Въ органѣ центральнаго комитета коммунистической партіи «Бѣднота» чернымъ по бѣлому было напечатано (№ 887, отъ 29 марта 1921 г.): «совѣтская власть и коммунистическая партія нисколько не закрываютъ глаза на тяготѣніе крестьянъ къ единоличному хозяйству (курсивъ подлинника)». Глаза раскрылись у деревни, многіе крестьяне, побывавъ, кто заграницей въ плѣну, кто во время войны — на болѣе культурныхъ окраинахъ, — иначе стали смотрѣть на всѣхъ и все. Стало проявляться больше сознательности, больше стремленія жить такъ, какъ живутъ другіе народы. Расширеніе кругозора деревни за время съ 1914 г. безспорно, и оно уже наложило свой отпечатокъ на борьбу крестьянъ за свои права и интересы. Процессъ этотъ, въ нѣкоторой степени, парализуется, впрочемъ, тѣмъ, что безпрерывныя семилѣтнія мобилизаціи крестьянской молодежи отучили ее отъ труда, прививъ духъ хулиганства и жестокости. Съ этими явленіями деревенской интеллигенціи придется упорно и серьезно бороться.
Таковымъ рисуется намъ круговоротъ, завершенный главной дѣйствующей силой русской жизни и русской революціи — крестьянствомъ. Перейдя почти непосредственно отъ самодержавно-дворянскаго строя къ коммунизму, крестьянство теперь, силою вещей и горькимъ опытомъ, приходитъ къ той промежуточной стадіи, которую оно первоначально обошло — къ демократической государственности. Возможно, что не во всѣхъ частяхъ Россіи въ одинаковой мѣрѣ сказывается сдвигъ въ психологіи крестьянства, но, по имѣющимся даннымъ, процессъ этотъ почти всеобщій и протекаетъ приблизительно въ томъ же направленіи. Спущенный съ цѣпи рабъ, проявивъ звѣрскія черты человѣческой натуры, начинаетъ превращаться въ человѣка-гражданина. Послѣ вакханаліи деревенской анархіи, такой безсмысленно-жестокой и кровавой, такой нелѣпо-разрушительной и некультурной, трудно, конечно, требовать немедленнаго и полнаго перевоплощенія и гражданскаго перевоспитанія, но важны и первые шаги на пути обще-человѣческой и гражданской культуры.
Крестьянство составляетъ 90 % населенія Россіи и его роль, какъ одной изъ главнѣйшихъ двигательныхъ силъ революціи, естественно, была громадна. Не нужно бытъ слишкомъ строгимъ ригористомъ, чтобы признать отрицательной роль крестьянства, какъ массы, въ теченіе революціи. Благо еще, что впереди имѣется хоть нѣкоторый просвѣтъ надежды на исцѣленіе и использованіе уроковъ кроваваго прошлаго.