Причины упадка влияния Нелидовой. — Жалобы императрицы на интриганов и доверие ее к характеру своего супруга. — Письмо к Павлу Нелидовой. — Высылка из Петербурга графини Буксгевден. — Письма Нелидовой к Павлу по этому поводу. — Отъезд ее из Петербурга в замок Лоде.
Все эти события, происходившие перед глазами Нелидовой, живо напоминали ей интриги 1795 года, когда царственный друг ее также подпал под влияние враждебной ей партии, но на этот раз Нелидова не могла не чувствовать, что влияние ее пало уже навсегда: союз ее с императрицей, возбудивший столько неудовольствия, был сам по себе достаточной причиной, что Павел потерял к давнему своему другу всякое доверие; точно также партия, окружавшая Павла, в удалении Нелидовой видела залог дальнейших своих успехов. Говоря короче, сливши свои интересы с интересами Марии Феодоровны, Нелидова, благодаря этому, сама подготовила свое удаление с политической сцены. Едва ли, впрочем, она и горевала за себя об этом, не имея личного честолюбия и уже достигнув сорокалетнего возраста; при том сентиментально нравственное ее миросозерцание не позволило бы ей во всяком случае остаться при дворе Павла при изменившихся условиях его личной жизни. Тем не менее, Нелидова считала своею обязанностью употребить все усилия, чтобы содействовать водворению нарушенного согласия в царственном семействе и предохранить императора от опасного пути, на который вступал он, уже не сдерживаемый в своих увлечениях советами преданных ему людей. Усилия эти были, однако, безуспешны, хотя Мария Феодоровна и продолжала обольщать себя надеждами на прочность привязанности Павла к Нелидовой: «Пусть Господь простит тем, кто разрушил наше общее счастие, — писала Мария Феодоровна Нелидовой 4-го августа из Петербурга, — но, будьте уверены, добрый друг мой, что наш дорогой государь не может быть счастлив. Ваша отчужденность, неловкость его положения по отношению ко мне и моего — по отношению к нему, как следствие его поведения, недоверчивость, подозрения, которые эти презренные постоянно внушают ему против нас, — все это должно возмущать его сердце. Он не может давать им веру: голос совести наверно кричит ему, что он несправедлив по отношению к нам, и эта внутренняя борьба разрушает его счастие. Сколько бы Иван ни говорил ему, если он хочет этого, что, по мнению общества, вы и я вместе управляем императором, он не может поверить этому, не припомнив себе, что мы только противодействовали его горячности, его гневным вспышкам, его подозрительности, заклиная его оказать какую либо милость или пробуя воспрепятствовать какой либо жестокости, которая могла бы уронить его в глазах его подданных и отвратить от него их сердца. Преследовали ли мы когда либо другую какую либо цель, кроме его славы и блага его особы, да и могли ли мы, великий Боже, иметь что либо другое в виду, вы — как вполне преданный, истинный его друг, я — как его друг, как его жена, как мать его детей? У нас никогда не хватало низости одобрять императора, когда этому препятствовала наша совесть, но зато какое счастие испытывали мы, когда имели возможность отдавать полную справедливость его великодушным поступкам, его добрым и лояльным намерениям!»[222]. На следующий день, 5-го августа, Мария Феодоровна писала Нелидовой: «Образ действий презренных, которые окружают государя, никогда не поведет к тому, чтобы из его сердца вырвано было глубокое чувство, уважения, которое он питает к вам; таким образом он в глубине своей души сам одобряет наши чувства. Как бы ни старался Иван очернить нас в его глазах, сколько бы клевет он ни изобретал на нас, император, обманутый им на минуту, не останется таким навсегда. Этот негодяй ни на шаг не отходит от государя, потому что он чувствует хорошо, что, узнав его как следует, наш дорогой император может возвратить нам доверие»[223]. С своей стороны, Нелидова писала Павлу Петровичу. «Если я отваживаюсь доводить до вашего сведения вопли нужды или раскаяния, то это для того, чтобы дать вам истинное понятие о тех, над которыми вы царствуете, и сердца которых не могут быть известны вам в отдельности; но никогда в жизни, ни на одну минуту, не имела я самонадеянности говорить с вами с уверенностью в успехе. Вы заблуждаетесь, полагая, что меня может одушевлять какое либо иное побуждение, кроме истины, которую я обязана раскрывать перед моим царем, и быть может внушение от Царя всех, ибо он ставит меня в положение, приближенное к вам, несмотря на все мои решения провести остаток дней моих вдали от вас. Тут дело идет не о каком либо лице в отдельности; когда меня одушевляет усердие к вашей славе, никакая личность своим частным интересом не может его обусловливать: клянусь в этом пред Богом, Владыкою и Судьею сердец наших. Говорю вам это даже не для того, чтобы внушить вам доверие ко мне, но потому, что я не люблю, чтобы ваше сердце, столь способное на все доброе, пребывало в заблуждении насчет тех, которых деликатность простирается до того, что они не позволяют себе относительно вас даже самой невинной лести. Чего можете вы опасаться с людьми, дающими вам такое доказательство уважения? Мне не нужна ваша милость, она не льстить моему самолюбию, но отдавайте справедливость моим намерениям и намерениям священной особы, которая поклялась перед Богом посвятить всю свою жизнь единственно и невозвратно вашим интересам, и вы испытаете, быть может, неизведанное вами удовлетворение иметь истинных друзей, из которых одна всегда имеет возможность доказывать вам свою привязанность, а другая никогда не перестанет возносить к Богу горячие молитвы о вашей славе и вашем благополучии»[224].
Строки эти лучше всего доказывают, что, смотря на все с сентиментальной точки зрения, Нелидова не в состоянии была бороться с людьми жизни и всякого рода политики, окружавшими государя и не стеснявшимися в средствах для достижения своей цели. Недостаточность уменья Марии Феодоровны и Нелидовой познавать людей, отличать внешность от их сущности, всего лучше сказалась в том факте, что с тайной просьбой повлиять на Павла в благоприятном для них смысле Мария Феодоровна обратилась в это время не к кому другому, как… к Безбородко![225]. Попытка эта, конечно, должна была остаться безуспешной, если только не привела к совершенно противоположным результатам. 19-го августа уже уволен был от службы родной брат Нелидовой, генерал-адъютант императора, Нелидов, что ясно указывало на окончательную немилость к ней императора; 24-го августа призван был ко двору Растопчин, а вслед затем отдан был приказ о высылке из Петербурга графини Буксгевден, подруги Нелидовой, за несколько необдуманных слов против новых порядков[226].
«Однажды в воскресенье, — рассказывал Гейкинг, — встретил я у графини Буксгевден, кроме офицеров полка, которого Буксгевден был шефом, еще одного господина, образ мысли которого был мне известен. Графиня между многими хорошими свойствами имела одно дурное: высказывать все, что у нее было на уме; она позволила себе несколько необдуманных выходок против новых мероприятий, но когда во время этого разговора обратилась ко мне, то я возразил ей, что не могу с точностью судить об этих делах, что я умею лишь повиноваться и…
— И молчать, — подхватила она. — Урок этот хорош и достоин вашей политики, господин сенатор. Но я — женщина и говорю, что думаю.
Я пристально взглянул на нее и показал глазами на известного господина. Она меня поняла, но продолжала.
— Ах, я не стану стесняться, потому что окружена друзьями только нашего дома; не правда ли?.. — прибавила она, обратясь к г-ну К.
— Конечно, сударыня, — отвечал тот, несколько смутившись, и затем чрез несколько минут удалился.
Через три дня после этого жена моя приехала к графине. В прихожей она застала приготовления к отъезду, увидела г-жу Нелидову в слезах, а графиню в величайшем волнении.
— Как, милая графиня, вы уезжаете?
— Да разве вы не знаете, что нас выгоняют из Петербурга?
— Но за что же?
— Это уже его тайна. Счастье еще, что имение мое (Лигово) всего в 30 верстах от Петербурга, так как мне остается всего 48 часов времени, чтобы покинуть столицу.
Разговор этот, конечно, заключился слезами и мольбами. Все три дамы вместе воспитывались в институте и любили друг друга.
— Я поеду вслед за моею милой Буксгевден, — сказала Нелидова, — и оставлю двор, где… — рыдание прервало ее слова.
На следующий день мы посетили г-жу Нелидову, которая показала нам письмо, которое только-что написано было ею государю и в котором она испрашивала у него позволения последовать за своею подругою. Письмо было написано превосходно. Государь на другой же день прислал весьма любезный ответ, но в нем не было ни слова сказано о разрешении Нелидовой выехать из Петербурга. Нелидова написала другое письмо следующего содержания: «Так как умолчание вашего величества относительно моей просьбы я принимаю как разрешение оной, то намерена воспользоваться этим и завтра уезжаю». Одновременно с сим она просила Палена о выдаче ей подорожной. Пален прислал ей подорожную, но просил воспользоваться ею лишь на другой день, а в то же время он отправил гонца к государю, находившемуся в Гатчине. Рассказывали, что Павел, получив известие об этой твердой решимости Нелидовой уехать, ужасно разгневался и воскликнул:
— Хорошо же, пускай едет; только она мне за это поплатится!»[227].
Этот рассказ Гейкинга вполне подтверждается известною нам перепиской ее с Павлом за это время.
Но переписка эта показывает, что в это время Павел и Нелидова как бы поменялись ролями: Нелидова увлекалась гневом, выражалась резко, горячо, даже оскорбительно, а Павел Петрович, не смотря на то, отвечал ей спокойно, с полным самообладанием, и видимо не желал разрыва с своим другом. Вот как писала Павлу Нелидова:
«Государь, вы высылаете г-жу Буксгевден. Этот поступок согласуется ли с вашим сердцем? Нет, государь, он не принадлежит вам: вы не способны разлучать жену с мужем, мать — с детьми, подругу — с той, кого вы не далее, как шесть недель тому назад, с таким жаром называли своим другом, и кто ничем не заслужил перемены по отношению к себе ни в ваших чувствах, ни в вашем поведении. Вспомните всю мою жизнь: не была ли она исключительно посвящена на то, чтобы любить вас и заставлять вас любить других? Вспомните, что, по вступлении вашем на трон, я искала только одного — остаться спокойной и быть забытой в своем мирном уединении. Где найдете вы доказательства или даже проявления моих честолюбивых чувств и расчетов? Я не искала ни почестей, ни блеска, — напротив я оставляю их с радостью. Но те, кто внушает вам подозрения против меня, в чьих руках вы, быть может бессознательно, являетесь орудием мщения, — эти лица рады случаю дать мне почувствовать, как мало они верят возможности возврата вашей дружбы ко мне. Позвольте же мне раз навсегда успокоиться на этот счет. Не воспользуйтесь, государь, своей властью для того, чтобы воспрепятствовать мне последовать за моей добродетельной подругой в ссылку, куда вы ее отправляете.
Государь, не допускайте заглушить мой слабый голос клеветою тех, кто в настоящее время всемогущ возле вас. Я лишь по необходимости нарушаю полное молчание, на которое я себя обрекла. Надеюсь лишь на Божие правосудие, которое вам откроет когда-либо глаза. Что касается до настоящего времени, то я знаю участь, которая постигнет мое письмо: я жду всего, если вы только станете выслушивать истолкования г. Кутайсова, вместо того, чтобы верить лишь своему сердцу и тем началам чести, которые вы должны во мне знать. Я жду всего, но никто не может лишить меня душевного спокойствия, доставляемого сознанием невиновности и чистоты. Я возлагаю свои упования на Бога, нашего общего Судию, и в ожидании Его суда продолжаю быть и по убеждению, и по привязанности, вашей, государь, верной слугою и подданной. Е. Нелидова.
19-го августа 1798 г.
Примите, государь, мою клятву пред Богом и пред людьми, что г-жа Буксгевден заслуживает лишь вашего уважения. Пусть я торжественно и навсегда откажусь от права быть вам полезной какие бы ни были впредь случаи или обстоятельства! Пусть это мое решение заставит успокоиться тех, кто скрывает свои честолюбивые планы и кто боится, что они когда-либо могут быть раскрыты мною!»
Ответ Павла Петровича был ответом человека, глубоко сознающего свою правоту и умеющего проявить, где нужно, энергию и решительность: слабохарактерные, но впечатлительные люди проявляют твердость своего характера именно в том, что, заткнув себе уши и закрыв глаза, самостоятельно и стремительно бегут без оглядки по направлению, данному им окружающими, умело действующими на их нервы и впечатлительность; так олень, коварно потревоженный охотниками с известной стороны, мчится, чересчур быстро мчится в противоположном направлении — прямо в их сети. Такие люди вдвойне несчастны: ложное самолюбие побуждает их верить, что они сами дошли до избранной дороги, а «твердость» их характера не допускает их тщательно взвесить и обдумать свои действия, так как спокойное, разумное обсуждение и проверка воспринятых ими впечатлений, фактов и взглядов кажется им проявлением слабости и не решительности. «Если письмо ваше должно было доставить мне удовольствие, — писал Павел Нелидовой, — то лишь потому, что в нем видна сердечность ваша, к которой и я обращаюсь. Все, что вы говорите о своем сердце, есть убедительное доказательство моих чувств к вам. Никто не знает этого лучше, чем вы. Я не понимаю, при чем тут Кутайсов или кто-либо другой в деле, о котором идет речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушать мне или что-либо делать противное правилам моей чести и, совести, навлек бы на себя то же, что постигло теперь многих других. Вы лучше, чем кто-либо, знаете, как чувствителен и щекотлив по отношению к некоторым пунктам, злоупотребления которыми, вы это знаете, я не в силах выносить. Вспомните факты, обстоятельства. Теперь обстоятельства и я сам — точь-в-точь такие же. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как вы, и я благодарю вас за то, что вы дали мне случай: поговорить с вами откровенно. Впрочем, никто не увидит ни моего настоящего письма, ни вашего, которое я даже возвращаю при сем, если вы хотите этого. Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю вам, и совесть моя пред Ним чиста, как желал бы я быть чистым в смертный свой час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным вашей дружбы. Павел».[228]
5 сентября Нелидова выехала уже из Петербурга вместе с семейством Буксгевден, направляясь в замок Лоде в Эстлянской губ., пожалованный ранее Павлом Буксгевдену и уже известный в истории, как место жительства и смерти принцессы Виртембергской Августы, екатерининской Зельмиры. Вслед затем раздражение императора проявилось в целом ряде новых увольнений приверженцев императрицы и Нелидовой: 9-го сентября уволен был от службы вице-канцлер кн. Александр Куракин, 13-го — добродетельный сенатор Гейкинг, автор воспоминаний, женатый на одной из подруг Нелидовой; в октябре — генерал Ховен, женатый на другой ее подруге. В то же время Кутайсов сделан был егермейстером и получил орден св. Анны 1-й ст. с бриллиантами, а Пален — Андреевскую ленту, и оба они сделаны были графами Российской империи, Растопчин переименован был действительным тайным советником и сделан членом иностранной коллегии, но пост вице-канцлера достался племяннику Безбородко, Кочубею.