После боя при Малоярославце, жители Калуги, боясь нашествия врага, находившегося всего в 40 верстах, послали нарочных к Кутузову узнать о предстоящей им будущности. «Уверьте их, — отвечал фельдмаршал Калужскому городскому голове, — что я никак не ретируюсь, и что цель моя не в том состоит, чтобы выгнать неприятеля из пределов наших, но чтобы, призвав на помощь Всемогущего Бога, изрыть им могилу в недрах России». Уверенный в достижении своей цели, Кутузов и делал свои распоряжения о преследовании неприятеля.
Старый, испытанный в военном деле вождь, заставив неприятеля отступать по опустошенной дороге, нимало не сомневался в том, что французская армия, увеличивая свой бег по мере приближения к русской границе, на протяжении 800 верст, и испытывая всевозможные лишения, не имея впереди никакой точки опоры, должна будет погибнуть. Преследование французов русскими войсками должно было только увеличить беспорядок в их рядах, не давая им опомниться и остановиться для отдыха. Но, неутомимо преследуя французскую армию, русские войска также должны были бы испытывать лишения, нести потери больными и отсталыми, как и французы. Поэтому Кутузов преследовал французов только передовыми и легкими войсками, а сам с главными своими силами совершал фланговое движение, идя по кратчайшему пути на перерез Наполеону к Вязьме и Красному и прежде всего думая о продовольствии и здоровье войск. «Все это развалится и без меня», говорил он, когда генералы побуждали его к решительным действиям против французов, мало способных к упорному сопротивлению. бесполезные для главной цели Кутузова сражения и кровавые стычки не возбуждали его честолюбия, хотя и увенчивались победами: «за одного русского не возьму я и десяти французов», повторял он и с негодованием слушал крики английского генерала Вильсона, уверявшего, что «победа заменяет продовольствие», и готового жертвовать всеми русскими войсками для гибели Наполеона. И действительно, отступление Наполеона было так быстро, лишения войск русских, его преследовавших, были так велики, несмотря на всю предусмотрительность фельдмаршала, что чрез два месяца, по приходе в Вильну, в русской армии, насчитывавшей в своем составе при выходе из Тарутинского лагеря до 95 тысяч человек, оказалось всего 27 000, т. е. менее трети всего ее состава.
Кровавые сражения при Вязьме и Дорогобуже, где погибло до 10 тысяч французов, уничтоженных войсками Милорадовича и Платова при содействии партизан, обнаружили всю силу разрушения, постигшего великую Наполеоновскую армию на пути ее отступления: солдаты ее думали уже не о сражениях, а лишь о поддержке своего существования. Уже в первые дни отступления французы, за недостатком лошадей, принуждены были бросить тяжести, пушки, фуры с добычей и съестными припасами, и взрывать зарядные ящики и артиллерийские снаряды. В Можайске и Гжатске французы вынуждены были оставить своих раненых и, по приказанию Наполеона, стали жечь уцелевшие еще села и деревни и пристреливать русских пленных. Им едва давали по куску конской кожи на пропитание, и убивали тех из них, кто не мог идти. Усталые пленные, предчувствуя свою участь, завидя вдали на дороге церковь, старались дотащиться до нее, становились по нескольку рядов у дверей паперти и их расстреливали. Но французы уже сами начали страдать от голода и холода. Холода начались с 15 октября, по ночам было до 4 градусов мороза, и это тяжело отзывалось на плохо одетых, усталых и голодных солдатах. Вокруг потухших бивуачных огней можно было видеть сотни солдат, застывших от холода и с отмороженными членами. И солдаты, и офицеры стали укутывать себя всем, что попадалось им под руку: одеялами, женскими платьями, священническими облачениями. Мало-помалу значительная часть французской армии по внешнему своему виду представляла сбродную толпу, а не благоустроенное войско. И в то время, когда толпа эта двигалась по дороге, справа и слева от нее являлись казаки, хватали отсталых и собирали добычу, действуя совершенно безнаказанно, потому что у французов почти вовсе не было кавалерии.
Но бедствия французской армии только еще начинались. С 23 октября пошел сильный снег, а с 25 октября началась страшная метель. «Мы приближались к Дорогобужу, — рассказывает очевидец-француз, — и находились от Смоленска в 56 верстах. Мысль, что в три дня мы достигнем этого города, возбуждала всеобщую радость. Но вдруг изменилась погода. Солнце скрылось за густыми облаками, сырой туман наполнил воздух, сильными хлопьями начал падать снег, и небо и земля слились вместе. Порывистый ветер с яростью свистал по лесам, пригибая к земле деревья и, наконец, земля превратилась в белую, бесприютную пустыню. В это ужасное время солдаты, удрученные ветром и снегом, не могли различать большой дороги, падали в канавы, которые шли по обеим ее сторонам, и они служили им гробом… 25 октября стоял такой туман, что ни зги не было видно, и трещал мороз свыше двадцати двух градусов. У нас губы слипались, внутри носа стыло и самый мозг, казалось, замерзал. Мы двигались в ледяной атмосфере. Весь день не только не видно было неба, но даже и тех, кто шел впереди нас». Общее несчастье, общие лишения, уравнивали солдат и офицеров: в них погасало сознание долга и чести, а действовал лишь инстинкт самосохранения. В толпе безоружных, имевших маскарадный вид, нельзя было различать чинов и степеней: все они искали только случая приткнуться к разведенному костру и раздобыть бы хотя кусок лошадиной падали какими бы то ни было средствами. Места бивуаков обозначались обыкновенно трупами замерзших солдат. Говорили, что французы начали уже есть человеческое мясо.
«От Вязьмы к Дорогобужу, — рассказывает один из русских офицеров, участвовавших в преследовании, — мы шли большой Смоленской дорогой и с ужасом видели на ней беспрерывное кладбище или как бы действие опустошительной чумы: на каждой версте лежало по нескольку десятков лошадей и трупы погибших французов; между ними валялись фуры или взорванные пороховые ящики. Видели, как у многих околевших лошадей вырезано было мясо, видели, о ужас! — в брюхе одной такой лошади француза, схватившегося обеими руками за печенку и, видно, хотевшего ее есть; но лютый мороз окаменил его в этом положении. Иные несчастные, оставшиеся на дороге, хотя и были живы, но от сильного изнурения и голода потеряли употребление языка и только слабым движением рук обнаруживали в себе остаток жизни. В таком положении нашли мы на дороге сидевшего под деревом белокурого, в тонком синем мундире, под треугольной шляпой офицера. Его глаза были полуоткрыты, голова склонилась на сторону, смутная бледность покрывала прекрасное лицо. Он не отвечал на наши вопросы, и, казалось, потерял уже зрение, только правая рука его двигалась к сердцу. Вдруг глаза его сделались неподвижны — и он угас пред нами. Такие ужасы производили неприятное впечатление. Хотя французы были наши враги и разорители, однако же мщение не могло заглушить в нас чувства человечности до такой степени, чтобы мы не сострадали их бедствиям. Многие солдаты отходили от этих предметов ужаса с сожалением и, будучи тронуты свирепостью войны, проклинали виновника оной, Наполеона».
Трудности зимних военных действий при таких невероятных условиях не могли не чувствовать и русские войска, как ни заботился фельдмаршал о их здоровье. Кутузов отдал по этому поводу следующий приказ: «После чрезвычайных успехов, одерживаемых нами ежедневно и повсюду над неприятелем, остается только быстро его преследовать, и тогда, может быть, земля русская, которую мечтал он поработить, усеется костьми его. Итак, будем преследовать неутомимо. Настает зима, вьюги и морозы; но вам ли бояться их, дети севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости непогод, ни злости врагов: она есть надежная стена отечества, о которую все сокрушается. Вы будете уметь переносить и кратковременные недостатки, если они случатся. Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением; старые служилые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова: он научал сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе и славе русского народа. Идем вперед! С нами Бог! Пред нами разбитый неприятель! Да будет за нами тишина и спокойствие!».
Когда Наполеон с гвардией и передовыми войсками добрался наконец 29 октября до Смоленска, то узнал, что отряд генерала Ожеро был взят русскими в плен, а вице-король итальянский разбит полками Платова на реке Вопи. Но еще более подавляющее впечатление произвели на него вести, что Витебск был взят графом Витгенштейном, отбросившим войска маршала Сен-Сира к югу, и что адмирал Чичагов идет на Минск: движения эти угрожали пути отступления Наполеона, согласно плану императора Александра и он мог очутиться в кольце русских армий. В Смоленске Наполеон думал остановить свою армию на несколько дней, дать ей продовольствие и отдых, и образовать отдельные части из офицеров и солдат, сохранивших оружие. Но оказалось, что в Смоленске, вопреки приходу Наполеона, не было сделано никаких заготовлений и находившиеся там запасы едва были достаточны для гвардии и передовых войск. Раздав все, что можно было, бывшим с ним войскам, Наполеон уже ничего не мог дать вновь подходившим корпусам, надеявшимся найти в Смоленске и теплые помещения, и продовольствие. Взамен того их встречала у стен города весть, что в нем нет ни припасов, ни свободных помещений и что нужно идти дальше. Они ломились в город, но их туда не пускали. По рассказу очевидцев, Смоленск 1 ноября представлял ужасное зрелище. «От Московской заставы до Днепра дорога была усеяна человеческими трупами и падалью. Московское предместье от пожаров сделалось полем. На нем и на снежной поверхности Днепра стояли фуры, зарядные ящики, лазаретные кареты, пушки, лежали пистолеты, штыки, барабаны, кирасы, кивера, медвежьи шапки, музыкальные инструменты, шомпола, тесаки, сабли. На набережной, между мертвыми телами, стоял длинный ряд фур еще с невыпряженными, но упавшими лошадьми и едва двигавшимися на козлах погонщиками. Тут же лежали лошади с выпущенною внутренностью и с разрезанными животами, куда неприятели вползали погреться или утоляли голод кониной. Где оканчивалась набережная, по дороге около городской стены, в шесть и более рядов, с лишком на пять верст, были брошены зарядные и патронные ящики, московские коляски, кареты, дрожки, военные кузницы. Неприятели кутались от холода в священнические рясы, стихари, женские сапоги, обвертывали ноги соломою, на головы надевали капоры, жидовские шапки, рогожи».
Наполеон провел в Смоленске всего три дня, боясь, что Чичагов и Витгенштейн успеют пресечь ему отступление на реке Березине, но князь Кутузов фланговым движением уже преградил ему дорогу 3 ноября у Красного, прославленного в начале войны подвигом Неверовского. Наполеону надлежало здесь пробиваться чрез русские войска, проходя дорогу под сосредоточенным огнем русских батарей, поставленных вдоль дороги. Кутузов не хотел и здесь вступать в битву с Наполеоном, но он решил, прежде чем допустить французов по Березине, ослабить французскую армию и разгромить те ее корпуса, которые еще сохранили военное устройство и были способны к сопротивлению. Цель эта была вполне достигнута: разбиты были совершенно корпуса маршалов Даву и Нея. В течение 3-х дней сражения у Красного, французы потеряли 6000 убитых и раненых, 20 000 пленных и 116 орудий, тогда как мы потеряли всего до 2000. Сам Наполеон спешил переправиться с гвардией за Днепр, узнав, что отряды русских войск заходят ему тыл. Пленных было у русских уже так много, что не знали, что с ними делать: целые сотни их отправляли во внутренние губернии под стражей нескольких солдат.
Вечером 6 ноября, по окончании боя, Кутузов подъехал к бивуакам гвардейского корпуса и у палатки его командира, генерала Лаврова, сел пить чай. В это время кирасиры привезли отбитые французские знамена и составили из них навес в роде шатра. Хваля подвиги войск, фельдмаршал заметил: «Если по совести разобрать, то теперь каждый не только старый солдат, но и новичок-ратник столько заслужили, что осыпь их алмазами — они все еще недостаточно будут награждены. Ну, да и что говорить, истинная награда не в крестах и алмазах, а в совести нашей». Потом Кутузов рассказал, как он гордился, получив георгиевскую звезду за взятие Измаила и представлялся по этому случаю императрице Екатерине. «Иду я себе, думаю: у меня Георгий на груди, дохожу до кабинета, отворяются двери и — что со мной сталось и теперь не опомнюсь: я забыл про Георгия и что я — Кутузов, я ничего не видал, кроме небесных голубых очей, кроме царского взора Екатерины. Вот была награда!» Кутузов замолк, и все кругом его молчало. Один из семеновских офицеров сказал: «Это напоминает сцену из трагедии «Дмитрий Донской». Другой закричал: «Ура спасителю отечества!» И это «ура» повторило все войско. Этот торжественный возглас тронул каждого из присутствовавших, а Кутузова более всех. Он вдруг встал на скамейку и закричал: «Довольно, довольно, друзья, эта честь не мне, а русскому солдату — и, бросив вверх фуражку, закричал: — Ура доброму русскому солдату»! Когда затихли возгласы, Кутузов продолжал беседу и прочел новую басню Крылова: «Волк на псарне», которую только что получил из Петербурга. Вместо овчарни попав на псарню и почуяв беду, волк (Наполеон) попробовал вступить в переговоры.
…«К чему весь этот шум!
Я вам старинный сват и кум:
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры!
Забудем прошлое, уставим общий лад,
А я не только впредь не трону ваших стад,
Но сам за них я грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что»… — «Послушай-ка, сосед, —
Тут ловчий перервал в ответ: —
Ты сер, а я, приятель, сед…»
Читая этот последний стих, князь Кутузов снял фуражку и указал на свои седины. Присутствовавшие поняли смысл басни, когда он дочитал ее до конца и громкое «ура» раздалось по войскам. За подвиги русских войск в Смоленской губернии Кутузову пожаловано было наименование «Смоленского».
Тяжела была участь, постигшая Наполеоновы войска под Красным, но еще тяжелее была участь тех безоружных и отсталых его армий, которые, ища спасения от голода и холода, бросались в села и деревни по обе стороны столбовой дороги. Тут на неприятелей обрушилось мщение народа. По рассказу современников, появлявшиеся из лесных трущоб толпы крестьян бросались на мародеров, останавливали кареты и ряды экипажей, в которых сидели раненые или истомленные французские чиновники, часто с женами и детьми. Сверкающие ножи, топоры и рогатины были первым выступлением к страшной участи, ожидавшей врагов среди темных осенних ночей в стране для них неизвестной. Напрасны бывали слезы, убеждения, напрасны обещания богатого выкупа, клятвы прислать из отечества еще богатейшие. Неприятели говорили языком чуждым: их мольбы были непонятны… Иногда, смягченные воплями и отчаянием, старейшие из крестьян дозволяли неприятелям бросать между собою жребий: черный и белый — на жизнь и смерть и оставляли жизнь, кому выпадал белый. Случалось, что детство и красота находили пощаду. Вообще же общим голосом против врагов было: «Зачем вы пришли топтать наши поля, разорять и позорить дома? Разве не вы, злодеи, сожгли города и села? Не вы ли, нечестивцы, ставили коней в святые церкви Божии?»
Переправившись у Орши через Днепр, Наполеон, провожаемый казаками, «этой, по его выражению, неопасной, но утомительной конницей», двинулся к Березине. Морозы стали крепчать «Главная квартира Наполеона, гвардия и прочие войска шли перемешавшись, в величайшем беспорядке, — говорит Дюма, генерал-интендант французской армии. — Марш или, лучше сказать, бегство к Орше, был самою плачевною картиною, какая может поразить сердца и взоры французского солдата. Грустно было смотреть на императора, когда он верхом, окруженный с своим штабом, с трудом пробирался сквозь толпы солдат, большею частью безоружных, не сохранявших ни малейшего порядка. На половине перехода Наполеон остановил гвардию, велел ей построить каре и, вступив в средину его, сказал слабым дрожащим голосом: «вы видите расстройство армии. По несчастному стечению обстоятельств, большая часть солдат бросила ружья. Если вы последуете их гибельному примеру, то вся надежда потеряна. Вам вверено спасение армии, вы оправдаете мое выгодное о вас мнение. Необходимо не только офицерам наблюдать за порядком службы, но и солдатам строго смотреть друг за другом и самим наказывать тех, кто удаляется из полков».
Но, приближаясь к Березине, Наполеон получил неожиданное известие, что адмирал Чичагов уже прибыл туда со своими войсками, разбил генерала Домбровского и занял город Борисов, где Наполеон думал совершить переправу. Эти действия Чичагова могли привести к тому, что сам Наполеон с остатками своей армии должен бы был сдаться русским. Но перед этой опасностью проснулась душевная сила Наполеона, подавленная рядом неслыханных бедствий. Прибывшему к нему на помощь со свежими войсками маршалу Удино он приказал выбить русских из Борисова и делать вид, что французы приготовляются к переправе через Березину ниже Борисова. Сам он с прочими войсками отправился вверх по течению Березины к деревне Студянке, где найден был незадолго перед тем брод французской кавалерией. Пред рассветом 14 ноября Наполеон приехал в Студянку, тотчас распорядился постройкой двух мостов через реку, воды которой еще не замерзли, а для защиты постройки велел поставить на возвышенном берегу Березины 40-пушечную батарею. К счастию французов, на противоположном берегу находился лишь слабый отряд русский, так как Чичагов, обманутый ложными приготовлениями Удино, двинулся на 30 верст ниже по течению Березины, к Шабашевичам. Наполеон переправил через реку часть пехоты, которая оттеснила русских в лес и овладела дорогою на Вильну, проходившею через Зембинские болота. Дорога эта оказалась, по небрежности Чичагова, в полной исправности, а мосты и гати чрез болота невредимыми: между тем, при самом начале войны, они были исправлены, по распоряжению принца Ольденбургского, для надобностей русских войск. Эта неожиданная удача придала еще более надежд Наполеону на счастливую переправу. Ободренные личным присутствием Наполеона, саперы по грудь в воде ставили для мостов козлы, спеша постройкой. С часу на час можно было ожидать возвращения Чичагова и приближения к Студянке войск Витгенштейна, теснившего стоявший против него корпус маршала Виктора; между тем к Борисову приближались уже передовые войска Кутузова под начальством Платова и Ермолова. Когда мосты были окончены постройкой, Наполеон с бывшими при нем войсками переправился через Березину в течение 14 и 15 ноября, отбивая нападение части войск Чичагова, и направляя отступление своей армии чрез Зембинские болота, мосты и гати которых не были уничтожены растерявшимся Чичаговым. Французы, участники переправы, писали потом: «Стоило только какому-нибудь казаку взять огня из своей трубки и зажечь мосты, и тогда все усилия наши и переход чрез Березину сделались бы тщетны. Взятые на узком пространстве между болотами и рекою, без пищи и приюта, подверженные беспрерывной метели, главная армия и ее император были бы принуждены сдаться без боя». Другой очевидец говорит: «Если бы русские сожгли Зембинские мосты, то нам ничего другого не оставалось бы, как повернуть к Минску, налево, где была армия Чичагова, потому что вправо на несколько лье находились непроходимые болота и топкие леса: Наполеон не имел бы никакого средства к спасению». Чичагов тем более был виновен в этой оплошности, что Кутузов заранее предписывал ему принять меры к уничтожению сообщений чрез Зембинские болота.
Но если самому Наполеону и удалось ускользнуть от разгрома с частью своих войск, то участь прочих остатков его армии была бедственна. С приближением графа Витгенштейна сдалась целая дивизия генерала Партуно, а затем, когда маршал Виктор притиснут был к самому берегу Березины, русские войска открыли 16 числа убийственный огонь по мостам и переправлявшимся по ним французам. Русские ядра ложились прямо на мосты среди людей и обозов. Вспомоществуемый Наполеоном, лично наводившим орудия на противоположном берегу, Виктор успел к вечеру 16 числа оттеснить русский авангард и, пользуясь темнотою ночи, переправился через реку. Боясь преследования, Наполеон велел зажечь мосты, оставив безоружные толпы не успевшие переправиться. Никакое перо не в состоянии описать последовавших затем ужасов; ночью показались вдали донские пики — и мосты были зажжены. «Люди, лошади, обозы опустились в воду. Многие из оставшихся на уцелевшей части мостов, попытались переходить по льдинам спершимся около козел, но были сжаты, затерты льдом, унесены рекою; тщетно они боролись с ее течением и вопили о помощи: никто не помогал. Другие пытались спастись вплавь, но утопали или замерзали. Иные бросались чрез пламя, пожиравшее мост, и, вместо избавления, находили мучительную смерть. Женщины, дети, грудные младенцы, обвившие свои ручонки вокруг шеи матерей, лежали на льду с размозженными членами. Отчаянные, неистовые крики наполняли воздух, раздираемый пронзительным завыванием северного ветра, который с раннего утра поднялся вместе с метелью, засыпал глаза разноплеменных жертв инеем и снегом, окаменял их руки и ноги. Березина до такой степени запрудилась трупами, что по ним можно было переходить пешком с одного берега на другой». Из числа безоружных, сопровождавших Наполеона, погибло на берегах Березины не менее 25 000 человек. Из регулярных войск, которых у Наполеона при Березинской переправе было до 30 000, осталось всего 9000. После Березины великая армия перестала существовать.
Узнав о переправе Наполеона, Кутузов на перекладных поспешил к армии Чичагова, чтобы лично руководить движениями войск и дальнейшим преследованием французов, бедствия которых были невыразимы, так как с 16 ноября постоянно было более 20 градусов мороза, а 22 ноября от холода спирало дыхание. Французы уже не сопротивлялись, а бежали, пока хватало сил в полном отчаянии. Пленными русские уже пренебрегали. Целым тысячам пленным давали в караул двух, трех казаков или поселян; иногда бабы, одна спереди другая сзади, вели целые колонны французов, жаждавших лишь хлеба и тепла. На походе к войскам нашим подходили полузамерзшие французы, вымаливая хлеба. Русские солдаты делились с ними, чем могли. Наполеон ехал в карете, закутанный в шубу, и не хотел видеть положения своих солдат: многие из них, на глазах всех, ели человеческое мясо.
24 Ноября, когда Наполеон достиг Сморгон, он получил от маршала Виктора уведомление, что войска не в состоянии уже сражаться: «думаю, — заключил он свое донесение, — что его величеству приличнее отъехать от нас далее». Тогда же Наполеон решился оставить остатки своих войск, начальство над которыми поручил Мюрату, и ехать в Париж собирать новую армию. В карете с Коленкуром, сопровождаемый скромным конвоем, Наполеон выехал чрез Вильно в Варшаву. Счастие еще не отвернулось от него окончательно: в Ошмянах ему удалось ускользнуть от разъездов партизана Сеславина.
Отъезд Наполеона уничтожил последние остатки дисциплины в войсках его, носивших еще оружие: «он бежит как из Египта, — говорили они о Наполеоне, — оставляя нас на жертву». Бросая на пути тяжести, они бежали в Вильну, но, несмотря на усилия маршала Нея, они не остановились в ней чтобы дать русским отпор. Узнав, что казаки посланы в обход Вильны, все, что могло еще бежать, бросились по дороге в Ковно 30 ноября Мюрат достиг Ковно, но должен был бежать и оттуда, так как в городе начался грабеж и произошли пожары. Появившиеся казаки захватили пушки и заставили французов бежать далее за русскую границу, в Тильзит и Вильковишки. Находившийся там французский генерал Дюма удивился, видя вошедшего к нему человека в коричневом сюртуке, обросшего бородою, с красными сверкающими глазами. «Вы меня не узнали?» — спросил вошедший. — «Нет, кто вы?» — «Я арьергард великой армии, маршал Ней. Сделав последний выстрел на Ковенском мосту, бросил я в Неман последнее французское ружье и спасся сюда лесами». В пяти верстах от Вильны, на Понарских высотах, французы должны были оставить последние свои повозки и кареты Наполеона с его вещами. Здесь нашли бумаги Наполеона и его императорскую мантию, в которую, как говорили, нарядился какой-то казак. Здесь же захвачены были бочонки с золотом и серебром на 10 миллионов рублей, которые были разграблены казаками.
Между тем прибыл в Вильну Кутузов, а вслед за ним пришла и главная армия наша, преследовавшая Наполеона. Мудрая предусмотрительность вождя, тщательно оберегавшего войска от напрасных потерь и заботившегося о их здоровье, сказалась тут в полной мере. В армии этой из 97 000, вышедших из Тарутинского лагеря, насчитывалось теперь всего 27 тысяч: 48 000 солдат рассеяны были по госпиталям, а остальные убиты были в делах с французами. Не может быть сомнения, что если бы армия Кутузова, преследуя Наполеона, действовала согласно советам Вильсона, от нее не осталось бы ни одного человека.
Разумеется, уничтожение великой армии понудило и фланги ее к поспешному отступлению. Корпус князя Шварценберга двинулся к границам Галиции, преследуемый генералом Сакеном, а корпус маршала Макдональда, занимавшего Курляндию и бесплодно осаждавшего город Ригу, вышел из русских пределов города Тильзита, теснимый войсками Витгенштейна. Пруссаки, бывшие в корпусе Макдональда, жаждавшие освободиться от ига Наполеона, в повороте военного счастья увидели возможность уклониться от ненавистного им союза с французами. Командовавший пруссаками генерал Йорк, без ведома прусского короля, вступил в переговоры с преградившим ему дорогу генералом Дибичем и 18 декабря заключил с ним договор, по которому прусские войска, отступив в Пруссию, должны были сохранять нейтралитет в течение двух месяцев впредь до новых повелений своего короля: пруссаки надеялись хотя и не совсем основательно, что в течение этого времени он не замедлит вступить в союз с императором Александром.
Таким образом, из огромной почти 700 000-й армии, введенной постепенно в русские пределы Наполеоном, вышло из них не более 70 000 человек. Захвачено было в плен русскими до 200 000 человек с 48 генералами и более чем 4000 офицеров; остальные погибли в сражениях, от ран, голода и стужи. В смоленской, калужской, московской, в литовских, и белорусских губерниях зарыто было и сожжено более 300 000 трупов. Во власть русских достались все сохранившиеся запасы французов и более 1000 пушек.
Велики были и жертвы, принесенные русским народом. Но зато он жестоко наказал врага, покорившего уже всю Европу и мнившего подчинить своему господству и Россию. 11 декабря 1812 года, император Александр прибыл в Вильну и именем отечества благодарил русские войска и вождя их, фельдмаршала Кутузова, которому тут же пожалован был орден св. Георгия 1-й степени. Всем военным, от генерала до солдата, пожалована была медаль 1812 года с надписью, «не нам, а Имени Твоему». «Всяк из вас, — сказано было в высочайшем приказе, — достоин носить на себе сей достопочтенный знак, ибо все вы одинаково несли тяготу и единодушным мужеством достали. Вы по справедливости можете гордиться сим знаком: он являет в вас благословляемых Богом истинных сынов отечества». 25 декабря издан был Высочайший манифест о сооружении храма Христа Спасителя в Москве в память изгнания французов из России.
Православная церковь установила празднование в день Рождества Христова избавления России от нашествия двадесяти язык. Празднование этого дня должно вечно напоминать русским людям, что никакое нашествие иноплеменников не может быть страшно для России, пока в сердцах русских людей жива будет горячая любовь к отечеству и вере православной, соединенная с преданностью к Верховному Вождю России, Русскому Царю.
С изгнанием Наполеона из пределов России, Император Александр не считал войну с ним оконченной и решил освободить от его власти Европу. Русские войска перешли границу, и вслед затем Наполеона оставили его бывшие союзники: Пруссия и Австрия, соединившие свои войска с русскими для борьбы с Наполеоном. Теснимый со всех сторон, гордый завоеватель, после ряда кровопролитных сражений, должен был отступить во Францию, но уже 17 марта 1814 г. столица Франции, Париж, сдалась императору Александру. «Пришлось батюшке Парижу поплатиться за матушку Москву» — говорили русские солдаты. Наполеон вынужден был отказаться от престола и после новой попытки возвратить себе утраченную власть, захвачен был в плен и отправлен под надзор англичан на остров Св. Елены в Атлантическом океане. При заключении всеобщего мира Россия в вознаграждение за принесенные ею жертвы получила царство Польское.