Прошла еще неделя. Ни в занятиях, ни в образе жизни Щетининых не произошло никакой существенной перемены. Рязанова в доме почти не слышно было: он с утра уходил куда-нибудь в поле, или взбирался на гористый берег реки и с книгою просиживал под деревом до обеда; или уезжал с дьячковым сыном на острова и, сидя в камыше по целым часам, смотрел, как он ловит рыбу; иногда заходил в лавочку. После обеда туда обыкновенно многие заходили посидеть: волостной писарь, из дворовых кто-нибудь, а то, случится, иной раз заедет кто-нибудь по дороге и забежит трубочки покурить, рюмочку выпить. Вот сойдутся человека три - и в карты. Сидит Рязанов в лавочке на пороге и смотрит на улицу. Жара смертная; на двери балык висит, а жир из него так и течет, мухи его всего облепили; в лавочке брань идет из-за карт:
- Сейчас дозволю себе пять плюх дать, - кричит лавочник.
- Какое ты имеешь полное право в карты глядеть? - спрашивает писарь.
- Я не глядел.
- Нет, глядел.
- Подлец хочу быть.
- Ты и так подлец.
- Ну-ка-ся, - говорит проезжий мужик, держа стакан. Мальчик наливает ему водки. Мужик крестится и собирается пить. Вдруг в стакан попадает муха.
- Ах, в рот те шило, - говорит мужик, доставая муху. - Вот, братец мой, хрест-от даром пропал.
- Это твое счастье, муха-то, - замечает мальчик.
- И то, брат, счастье. Оно самое мужицкое счастие - муха. Ох, и сердита же только эта водка, - кряхтя и отплевываясь, говорит мужик.
Вечером, возвращаясь домой, Рязанов обыкновенно заставал в конторе кучу баб и девок, с которыми письмоводитель рассчитывался по окончании работы и при этом всегда сердился, спорил и ругался. Через перегородку слышно было, как бабы шептались, фыркали и толкали друг дружку; Иван Степаныч (письмоводитель) кричал на них:
- Эй, вы, дуры! Что вы - играть сюда пришли?
- Чу! Чу! - унимали бабы одна другую.
- Ну, много ли вас на десятине пололо? А ты зачем? Ведь тебе сказано. Эй, ты, как тебя? Анютка! Где у тебя книжки? Ишь, подлая, как запакостила. Гляди сюда! Кто гряды копал? Ты, что ли?
- Иван Степаныч!
- Ну!
- Погляди у меня в книжке.
- Я те погляжу! муж-то у тебя где?
- В солдатах.
- Чего тебе там смотреть?
- А это что такое?
- Это? - траспор. Поняла? Дура! Ничего ты не знаешь. Поди стань у печки!
- Иван Степаныч, чаво я тебя хочу спросить.
- Спрашивай!
- Таперь ежели я мальчика рожу, что яму...
- Пошла вон!
Кончив расчеты с бабами, Иван Степаныч иногда заходил к Рязанову и сообщал ему новейшие политические известия в таком роде:
- Газеты читали? Генерал Грант получил подкрепление. Еще извещают, что генерал Мид перешел Рапидан и настиг главные силы генерала Ли. Вот опять чесать-то пойдет. Ах, черти! Ну, только им против майора Занкисова далеко.
- Ну, конечно, - подтверждал Рязанов.
- В "Московских ведомостях" описано: весь в белом, и лошадь белая, несется впереди, а белый значок позади. Сейчас налетит, - раз!.. Из Петербурга дамы прислали письмо: Кузьма Иваныч, сделайте ваше одолжение, наслышаны, так и так, обо всех доблестных делах... Всё удивление и признательность... Со значком среди опасностей боя... Будьте так добры, говорят, вот нашей работы... От души преданные вам дамы.
- Ага. Это хорошо, - говорил Рязанов.
- Нет, слышите, какая штука-то: там этот жонд весь ихний - к чертям!.. А эти самые гмины, что ли, - черт их знаете, - говорят: вот, говорят, теперь мы свет увидали. А? Нет, ведь хитрые, анафемы. Да. А еще в деревне Граблах крестьянин Леон, двадцати лет, надев овечью шубу шерстью вверх, вечером отправился в дом Семена Мазура, а он его хлоп из ружья. Вот оглашенные-то! Ха, ха, ха! Чем занимаются? А? Тоже небось солтыс какой-нибудь. Гха! Солтыс! А то еще войт у них бывает... Войт...
Разговоры за обедом и за чаем с каждым днем становились все короче и короче. Самое ничтожное обстоятельство, самый ничтожный случай сейчас же делался темою для разговора, и всякий разговор неминуемо кончался спором, во время которого Щетинин разгорячался, а Марья Николавна с напряженным вниманием и с беспокойством ловила каждое слово и, видимо не удовлетворенная спором, уходила в сад или просиживала по целым часам в своей комнате, глядя на одно место. Встречаясь с Рязановым наедине, она пробовала заговаривать с ним, но из этого обыкновенно ничего не выходило. Она спросила его один раз:
- Вы, должно быть, презираете женщин.
- За что-с?
- Я не знаю; но судя по Вашим разговорам, я думала...
- Нет-с, - успокоительно отвечал он. - Да я и вообще никого не презираю.
Так разговор ничем и не кончился: Рязанов стал глядеть куда-то в поле, а Марья Николавна постояла, постояла, посмотрела на его жидкие, длинные волосы, на кончик галстуха, странно торчащий вверх, поправила свою собственную прическу и ушла.
В другой раз она встретила его в саду с книгою.
- Что это вы читаете? - спросила она Рязанова.
- Так, глупая книжонка.
- Зачем же вы ее читаете, если она глупая?
- На ней не написано - глупая книга.
- Ну, а теперь, когда уж вы знаете?
- А теперь я уж увлекся, мне хочется знать, насколько она глупа.
Марья Николавна немного помолчала и нерешительно спросила:
- Скажите, пожалуйста, ведь вы... Вы не считаете моего мужа глупым человеком?
- Нет, не считаю.
- Так почему же вы с ним никогда не соглашаетесь в спорах?
- А потому, что нам обоим это невыгодно.
- Почему же ему невыгодно? - торопливо спросила Марья Николавна.
- Спросите его сами.
- Я непременно спрошу.
Она сорвала ветку акации, начала быстро обрывать с нее листья и, сама не замечая, бросать их на книгу. Рязанов молча взял книгу, стряхнул с нее листья и опять принялся читать. Марья Николавна взглянула на него, бросила ветку и ушла.
После одного из таких разговоров она вошла к мужу в кабинет и застала его за работою: он поверял какие-то счеты. Она оглянулась и начала что-то искать.
- Ты что, Маша? - спросил ее Щетинин.
- Нет, я думала, что ты...
- Что тебе нужно?
- Да ведь ты занят.
- Что ж такое. Это пустяки. Тебе поговорить, что ли, о чем-нибудь?
- Ммда. Я хотела тебя спросить...
- Ну, говори! Садись сюда! Да что ты какая?
- Ничего. Пожалуй, Яков Васильич придет.
- Нет; он теперь, должно быть, уж не придет. Ты что же? Не хочешь при нем? А?
Марья Николавна молчала; Щетинин хотел было ее обнять, но она тихо отвела и пожала его руку. В кабинете было почти темно; на письменном столе горела свеча с абажуром и освещала только бумаги и большую бронзовую чернилицу. В окно, вместе с ночными бабочками, влетали бессвязные отголоски каких-то песен и тихий, замирающий говор людей, бродивших по двору. Марья Николавна сидела на диване, отвернувшись в сторону, и щипала пуговицу на подушке. Она то быстро оборачивалась к мужу, как будто собираясь что-то сказать, то вдруг припадала к пуговице и пристально начинала ее разглядывать; потом опять бросала и все-таки ничего не говорила.
- Да что? Что такое? - с беспокойством глядя на жену, спрашивал Щетинин.
- Вот видишь ли, - наконец начала она. - Я давно хотела спросить... Да... Да как-то все... Я, может быть, этого не понимаю...
- Чего ты не понимаешь?
- Да вот, что ты все с Рязановым споришь...
- Ну, так что ж?
- Почему ты его никогда не убедишь?
- Только-то?
- Да, только.
- Так ты об этом так волновалась?
- Ну, да.
- Господи! Я думал, бог знает что случилось, а она... - говорил Щетинин, вставая с дивана и смеясь.
- Так это... По-твоему, пустяки? - тоже вскакивая с дивана и подходя близко к мужу, спрашивала Марья Николавна. - Стало быть, ты сам не веришь тому, что говоришь? Стало быть, ты...
- Что такое? Что такое? - отступая, говорил Щетинин. - Я не понимаю, что ты рассказываешь?
Как это я не верю тому, что говорю? Объяснись, сделай милость!
- Тут объяснение очень простое, - говорила Марья Николавна, волнуясь все больше и больше. - Ведь ты споришь с Рязановым? Почему ты с ним споришь? - потому что ты думаешь... Ну, что он не так думает. Так ведь?
- Ну, да.
- Почему же ты ему не докажешь, что он не так думает? Почему ты его не переспориваешь?
Почему? Что же ты молчишь? Ну, говори же! Говори скорей! Говори-и!
Она дергала мужа за рукав.
- Что ты не отвечаешь? Стало быть, ты сам чувствуешь, что он прав? А? Чувствуешь? Он смеется над тобой, над каждым твоим словом смеется, а ты только сердишься... Стало быть... Да что же ты мне ничего не говоришь? Ведь ты понимаешь, что я... Ах, что же это такое!.. - вдруг вскрикнула она, отталкивая мужа, и упала на диван в подушку лицом.
Щетинин стоял среди комнаты и разводил руками.
- Тьфу ты! Ничего не могу понять... Да что с тобой сделалось, скажи ты мне на милость? - спрашивал он, подходя к жене и трогая ее за руку.
- Ничего, ничего со мной несделалось, - отвечала она вставая. - Я только теперь понимаю, что я... Что я ошибалась досих пор, ужасно ошибалась... - говорила она, уже совершенно спокойно.
- Да в чем же? В чем?
- Ты не знаешь? Да неужели ты думаешь, что я не поняла изо всех этих споров, что ты и меня и других стараешься обмануть. Меня ты мог, конечно, а вот Рязанов ловит тебя на каждом слове, на каждом шагу показывает тебе, что ты говоришь одно, а делаешь другое. Что? Это неправда, ты скажешь? А? Ну, говори! А-а! значит, правда! Вот видишь! Правда!..
Щетинин скоро ходил из угла в угол и пожимал плечами.
- Послушай, - сказал он, останавливаясь перед нею. - Ты с ним говорила?
Щетинин махнул головой на флигель.
- Говорила.
- Что же он тебе сказал?
- Он мне ничего об этом не сказал; да я и сама не спрашивала. Теперь для меня и без него все ясно. Ты думаешь, что я сама не могла этого понять, что ты хотел сделать из меня ключницу.
- Когда же? Когда? - подступая к жене, говорил Щетинин. - Маша! Что ты говоришь? Друг мой! Ну, послушай!..
Он сел с нею рядом и взял ее за руку.
- Нет, погоди, - сказала она, отнимая руку, - Когда я была еще... Когда ты хотел на мне жениться, ты что мне сказал тогда? Вспомни!
- Что я сказал?
- Ты мне сказал: мы будем вместе работать, мы будем делать великое дело, которое, может быть, погубит нас, и не только нас, но и всех наших; но я не боюсь этого. Если вы чувствуете в себе силы, пойдемте вместе. Я и пошла. Конечно, я тогда еще была глупа, я не совсем понимала, что ты там мне рассказывал. Я только чувствовала, я догадывалась. И я бы пошла куда угодно. Ведь ты видел, я очень любила мою мать, и я ее бросила. Она чуть не умерла с горя, а я все-таки ее бросила, потому что я думала, я верила, что мы будем делать настоящее дело. И чем же все это кончилось? Тем, что ты ругаешься с мужиками из-за каждой копейки, а я огурцы солю да слушаю, как мужики бьют своих жен - и хлопаю на них глазами. Послушаю, послушаю, потом опять примусь огурцы солить. Да если бы я желала быть такой, какою ты меня сделал, - так я бы вышла за какого-нибудь Шишкина, теперь у меня, может быть, уж трое детей было бы. Тогда я по крайней мере знала бы, что я самка, что я мать; знала бы, что я себя гублю для детей, а теперь... Пойми, что я с радостию пошла бы землю копать, если бы это нужно было для общего дела. А теперь... Что я такое? - экономка господина Щетинина; просто-напросто экономка, которая выгадывает каждый грош и только и думает о том: ах, как бы кто не съел лишнего фунта хлеба! Ах, как бы... Какая гадость!..
Она встала и хотела идти, но Щетинин сделал движение остановить ее. Она обернулась к нему и сказала:
- Нет; ведь я это все уж давно, давно поняла, и все это у меня вертелось в голове; только я как-то не могла хорошенько всего сообразить; ну, а теперь вот эти разговоры мне помогли. Я тут очень расстроилась, взволновалась. Это совсем лишнее. И случилось потому, что я все эти мысли долго очень скрывала: все хотела себя разуверить; а ведь, по-настоящему, знаешь, надо бы что сделать? Надо бы мне, ничего не говоря, просто...
- Маша! - подходя к ней, дрожащим голосом сказал Щетинин, схватив ее за руку. - Маша! Что ты говоришь? Да ведь... Ну, да... Да ведь я люблю тебя. Ты понимаешь это?
- Да и я тебя люблю... - сдерживая слезы, говорила она, - Я понимаю, что и ты... Ты... ошибся, да я-то, не могу я так. Пойми! Не могу я... Огурцы солить...
Щетинин взял себя за волосы и, зажмурившись, бросился на диван.
Когда он открыл глаза, Марьи Николавны в комнате уже не было.
Он посмотрел на дверь, встал и начал ходить из угла в угол, опустив голову и заложив руки за спину. По лицу его видно было, что ему беспрестанно приходили в голову какие-то новые, страшные мысли, которые то пугали его, то заставляли безо всякой нужды хвататься за разные вещи, разбросанные на столах. Он остановился перед окном, побарабанил по стеклу, потом помуслил палец и написал на стекле: огурцы, потом быстро стер это слово и, закинув обе руки на затылок, пошел было к двери, но вернулся, схватил щетку и начал чесать себе голову. Чесал, чесал долго, кстати и комод почесал, вдруг бросил щетку, сел на диван и закрыл себе лицо руками. Через несколько минут он открыл лицо, уперся локтями в колени и уставился в пол. Опять встал, тихо подошел к зеркалу и, глядя в него, осторожно, не торопясь, но совсем, по-видимому, бессознательно, снял галстух, расстегнул жилет и хотел было снять сюртук, но тут же опять вздернул его на себя так, что подкладка затрещала, и ушел. В темном коридоре он остановился перед комнатою своей жены и хотел было отворить дверь, но она была заперта.
- Кто там? - спросила Марья Николавна.
- Можно войти? - нерешительно спросил Щетинин.
- Зачем?!.
Щетинин молчал. Из комнаты тоже ответа не было. Он постоял еще немного, тихо отнял руку от двери и вернулся в кабинет. Медленно сел на диван, развернул книгу, подпер голову рукою и стал смотреть в книгу; осторожно соскоблил муху, приплюснутую между страницами, перевернул лист, не замечая, что книга лежит вверх ногами, и опять углубился в чтение.
Прошло полчаса. Наконец он вздохнул, отодвинул книгу от себя, посмотрел кругом и пошел во флигель.
Рязанов лежал на кровати и смотрел в потолок. На стуле подле него горела свеча; тут же валялась на полу развернутая книга.
- Ты что? - спросил его Рязанов.
- Я, брат... Вот что: история тут вышла...
- Какая история?
Рязанов повернулся на бок; Щетинин стоял над ним и рассматривал свечу.
- А такая, что... Как бы это тебе сказать?.. Там, знаешь, это бывает...
- Где бывает?
- Да в городе. Как они, черт? Как это называется?.. Съезды. Ну да. Мировые съезды бывают.
- Так что ж?
- Ну, поедем!
- У тебя дело, что ли, там есть?
- Какое, к черту, дело? На кой мне их!
- Так зачем же ты меня зовешь?
- Да я тебя зову, видишь ли, зачем...
Щетинин отошел к окну.
- Я тебя, любезный друг, зову... - продолжал он, поднимая с полу книгу и перелистывая ее, - чтобы... Понимаешь, не скучно было. И мне веселей, и тебе веселей. Понял? Ну да. Коптеть тут в деревне. Что хорошего? Так ведь? говорил Щетинин, складывая книгу и отдавая ее Рязанову.
Рязанов пристально посмотрел на него и взял книгу.
- Что ты такое мелешь? - наконец спросил он. - Ты, должно быть, болен, болен, что ли?
- Да, брат; у меня ужасно голова болит. Прощай!
Рязанов посмотрел ему вслед, пожал плечами, опять раскрыл книгу и принялся читать.
Щетинин, вернувшись домой, прошел прямо в спальню, зажег свечу и сел на стул у кровати. На подушках лежала ночная кофта и чепчик Марьи Николавны. Постель, как была постлана, так и осталась неизмятою. На столике, рядом с подушками, стоял графин с водою. Щетинин налил стакан, выпил и долго, со стаканом в руке, глядел на подушку, потом поставил его на столик, поправил одеяло и ушел в кабинет.
На другое утро приказчик несколько раз приходил за делом, - Щетинин все спал. Часов в девять подали самовар, Марья Николавна вышла в столовую, заварила чай; в передней показались мужики. Наконец разбудили Щетинина, приказчик вошел в кабинет. Барин сидел за письменным столом, протирая глаза, и ничего не понимал. Приказчик постоял у двери, поглядел, сделал шаг вперед, поклонился, подождал и, кашлянув, решился спросить:
- Лексан Васильич.
- А?
- Во флигаре прикажете потолки настилать, или погодить до вас?
- Погодить, погодить...
- Стало быть, сами изволите быть?
- Ну, да. Конечно.
Щетинин все протирал себе глаза и никак не мог их протереть.
Приказчик еще немного помолчал.
В это время Щетинин уж начал дремать, облокотившись на стол. Приказчик кашлянул еще раз; Щетинин вздрогнул и открыл глаза.
- Насчет крюковских мужиков будет ваше приказание? - спросил приказчик погромче.
- Как же, как же, брат...
- Леску позволите им отпустить?
- Что ж, пусть их!..
- Все маненько почистится лесок.
- А?
- Почистится, мол.
- Ну, да. Чего тут еще...
- Глядеть так-то быдто лучше, веселей.
- Хх! отличная, брат, штука!
Щетинин улыбнулся и сейчас же опять задремал.
Через несколько минут приказчик спросил:
- Так когда же изволите приехать?
- Куда?
- А на футор-с?
- Ну, вот еще! за коим чертом я туда поеду? Не видал я тваво футора, говорил Щетинин недовольным голосом и опустил голову на стол.
- Что ты к нему пристаешь? - из столовой вполголоса сказала приказчику Марья Николавна.
- Разве ты не видишь, что он спит?
- Кто спит? Я сплю? Это неправда! - вскочив со стула, говорил Щетинин. - Я не сплю.
Приказчик все еще стоял в дверях. Щетинин широко открыл глаза, потянулся, посмотрел вокруг, наморщил брови и задумался.
- Да, - как будто припоминая что-то, произнес он. - Это так... - потом, заметив приказчика, прибавил: - Ты, брат, вот что: ты там... Как это сказать?.. Ты, любезнейший... Ну, да; ты вели лошадей поскорее заложить, говорил он, уже совершенно очнувшись. - А насчет дел, это там после, мы увидим. Ступай!
- Мужички тоже было... - заговорил приказчик, указывая на мужиков, стоявших в передней.
- Гони их, - крикнул Щетинин.
Пришел Рязанов; Щетинин наскоро выпил стакан чаю, умылся. Во все это время никто из них не сказал ни одного слова. Как только выехали в поле, Щетинин заснул и проспал до самого города.