В этот вечер ребят ждала большая радость: вожатая Тонечка прислала письмо. Его читали по классам, вырывали друг у друга из рук, а Рябчик, блестя черными глазами, носился по всей школе и сообщал новость, которую подслушал в дежурке.
— Тетя Соня сказала, что Тонечка чуть не умерла, и у ней было воспаление легких, и ей ставили банки. Целых сто штук, — захлебывался он скороговоркой, и его лохматые черные брови прыгали вверх и вниз, а худое лицо порозовело.
— Ну да-а, как же! — сказал Занька. — Сто штук! Еще бы двести придумал.
Прокопцу Рябчик сообщил, что Тонечке поставили целых шестьдесят банок, но Тройка вывел его на чистую воду.
— А мне сказал — восемьдесят! Эх ты, справочное бюро!
— Ну, я не помню точно, сколько, — заюлил Рябчик, — может восемьдесят, а может, шестьдесят.
— А может, тысячу! — захохотал Занька. — Пошли, ребята, до ужина в прятки играть. Чур, я первый считаю.
— Ели бели три камзели, — начал Занька, тыкая каждого в грудь, — фокель мокель фармазэли, есы бесы лукафор, шишел вышел, вон пошел.
— Тебе, Тройка, водить.
Ребята разбежались.
— Ну, пора? — закричал Тройка, открывая глаза. — Пора не пора — иду со двора, — и он побежал в коридор.
А Занька, который стоял за дверью, уже выскочил, подбежал к роялю и застучал ладонью:
— Палочка-выручалочка, выручи меня!
— Ужинать, ужинать! — кричали по коридору.
За ужином маленькая Валя Лихачева ничего не ела, куксилась, а подконец капризно расплакалась. Встревоженная Марья Павловна увела ее в дежурку. Валю тошнило, лицо у нее разгорелось и глаза лихорадочно заблестели.
— Валечка заболела, — шептались девочки.
После ужина в класс влетела Сорока:
— Валю в изолятор!
Ребята бросились в раздевалку.
Тетя Соня уговаривала плачущую Валю, няня укутывала ее шалью. Девочки успокаивали подругу издали и велели скорей выздоравливать.
Через три дня тетя Соня пришла в школу взволнованная и о чем-то долго шепталась с Марьей Павловной.
«Третий «А» в карантин!» разнеслась зловещая новость.
Оказалось, что у Вали скарлатина и третий «А» отделят на две недели от остальных ребят, чтоб узнать, не заболел ли кто-нибудь еще.
Двери в класс и спальню девочек заклеили бумагой и там зажгли что-то едкое и вонючее. Это называлось дезинфекцией.
Изолятор, маленький двухэтажный домик, стоял в глубине парка. Здесь Зоя жила с Миком, когда ее привезли, здесь же она познакомилась с Сорокой.
Ребята приуныли, некоторые даже поплакали. В этот выходной день приедет кукольный театр, вечером будет кино, а они ничего не увидят. Через три дня назначен розыгрыш на первенство между хоккейными командами, а капитан третьего «А» Занин сидит в карантине. Было от чего поплакать!
Им не позволили взять свои любимые вещи, и они, хмурые и скучные, тоскливо слонялись по комнатам, придирались друг к другу, вспоминали забытые обиды.
Марья Павловна расхворалась и выбилась из сил. Она уезжала теперь домой сразу после уроков, а все остальное время с ними была сестра Симочка. Но разве могла она разогнать скуку изолятора?
— Поиграйте в шахматы, почитайте, порисуйте, — предлагала она в отчаяньи.
— Скучно, надоело, — нехотя отзывались ребята, вялые, как осенние мухи.
Прижимаясь лбами к стеклам, они с тоской глядели на зеленую крышу школы. Из-за пустяков разгорались ссоры, сплетни, слезы.
Когда приходила тетя Соня, все бросались к ней жадной толпой.
— Скучно, тетя Соня! — ныли ребята.
— Книги все перечитали.
— Куклы надоели.
— Шахматы надоели.
— Потерпите, потерпите, милые, — уговаривала тетя Соня.
— Да-а, Марички Палны вечером нет, Тонечки нет… Ску-у-чно! Сестра ничего не умеет.
На другой день Симочку заменила Клавдия Петровна. Она знала много интересного, потому что жила в Монголии, и умела хорошо рассказывать, но и Монголия скоро надоела.
— Сиди тут, как в клетке! — ворчали ребята.
— Да ну вас! — рассердилась наконец Клавдия Петровна, видя, что и Монголия уже никого не интересует. — Ничем на вас не угодишь! — И она, обиженная, ушла в свою дежурку.
В столовую теперь все постоянно опаздывали. За столом спорили, ссорились и капризничали. Звенья распались. На отдыхе, несмотря на все усилия строгой Клавдии Петровны, шушукались, сбрасывали одеяла, даже громко смеялись.
— Клавдия Петровна, когда Тонечка приедет?
— Скоро, скоро.
— Да когда скоро-то?
— Ну, этого я не знаю.
— Вечно вы не знаете! — раздражались ребята.
— Я не пророк! — сердилась Клавдия Петровна.
Мальчики как-то сразу отделились от девочек, не принимали их в свои игры, презрительно называли «писклявками». Они убегали от них наверх, в спальню, устраивали чехарду, «куча мала» или бокс, который кончался дракой.
Девочки тоже стали неузнаваемы. Они придирались, обижались на пустяки, ходили надутые и кислые. Скука давила всех тяжелым камнем.
Сорока и та утратила свою прежнюю веселость и бойкость. Она совсем не подходила к Зое и вот уже пять дней дулась на Эмму.
Зоя скучала без Мика и на приставанья ребят отвечала пинками.
— У-у, еж! — дразнили ее ребята.
Особенно часто приставал к ней Занька. То щипнет, то за волосы дернет. «Ты, Голубиха!»
Увидев его, Зоя настораживалась и подозрительно следила за всеми его движениями.
В изоляторе она стала еще угрюмее и смотрела всегда исподлобья.
Как-то вечером, когда Зоя последней поднималась по лестнице из душа (она попрежнему упрямо ходила одна), ей навстречу попался Занька. Поровнявшись, он взмахнул полотенцем. Зоя испуганно зажмурилась и вцепилась ногтями Заньке в лицо.
— Ай! — взвыл Занька, метнулся в сторону и, оступившись, полетел кубарем с лестницы.
Зоя, дрожа от страха, влетела в тихую спальню и закрылась с головой одеялом.
Она услышала шум и возню в душевой и жалобные всхлипыванья Заньки:
— Да-а, я иду себе и да-аже ни-ичего-о-о не думаю, а она ка-ак вцепится! Я хо-отел полотенце на дру-другое плечо переложить, а она… ка-ак кошка царапучая, бе-еше-ная. Все равно я ей надаю завтра. Вот у-у видите, надаю!
Утром няня Феня позвала Зою к тете Соне в дежурку, потом туда же прибежал Занька, украшенный царапинами.
Из дежурки оба вышли насупленные, красные и разошлись в разные стороны.
С этого дня Занька перестал обижать Зою.
— Ты, бешеная кошка! — кричал он издали, но близко не подходил.