Я приобретаю дружбу лекаря, который добывает для меня приказ и презентует кое-какую одежду — Бой между мичманом и мною — Лекарь покидает корабль — Капитан появляется на борту с другим лекарем. — Диалог между капитаном и Морганом — Приказ о доставке больных на шканцы для осмотра — Последствия сего приказа. — Сумасшедший обвиняет Моргана и получает свободу по распоряжению капитана, которого внезапно атакует и безжалостно колотит
В то время как мы с приятелем занимались этим делом, случайно проходил мимо доктор и, остановившись, чтобы понаблюдать за мной, казалось, остался весьма доволен моей сноровкой в уходе за больными; когда все было кончено, он послал за мной с приглашением явиться к нему в каюту, где, расспросив меня о моих познаниях по хирургии и о моей судьбе, в такой мере проявил свое расположение ко мне, что посулил помощь в получении мною приказа о назначении, ибо я уже прошел испытание в Палате хирургов для занятия должности, которую исполнял на корабле; он еще более укрепился в решении оказать мне добрую услугу, когда узнал, что я прихожусь племянником лейтенанту Баулингу, к которому он питал особое уважение. Из его разговора я уразумел, что он не намерен итти снова в море вместе с капитаном Оукемом, относившимся к нему, по его мнению, не с должным вниманием во время последнего плаванья.
В ожидании повышения я жил сносно, но все же не без огорчений, причиняемых мне не только грубостью матросов и младших офицеров, среди коих я был известен под кличкой «лекарский посыльный», но и нравом Моргана, который, хотя и был в общем дружески ко мне расположен, но часто досаждал своим чванством, требуя от меня повиновения, и услаждал себя перечислением милостей, полученных мной из его рук.
Примерно через шесть недель после моего появления на корабле лекарь пригласил меня в свою каюту и вручил приказ о зачислении меня третьим помощником на борт «Грома». Этот приказ он исхлопотал в военно-морском ведомстве и там же добыл для себя другой о переводе его в лекари второго ранга. Я поблагодарил его в самых горячих выражениях и выразил сожаление о том, что мне придется лишиться такого ценного друга, которому надеялся и вдальнейшем зарекомендовать себя старательным и почтительным поведением. Но его великодушие этим не ограничилось, ибо, прежде чем покинуть корабль, он подарил мне сундучок и кое-какую одежду, позволявшую мне поддержать звание, какое он мне исхлопотал. Добрая фортуна вселила в меня бодрость духа; теперь я был офицер, готовый защищать честь своего звания против любых посягательств или оскорблений.
Вскоре мне представился случай применить на деле свое решение. Мой старый недруг мичман, которого звали Крэмпли, питавший неукротимую вражду ко мне за унижение, которому он подвергся из-за меня, не упускал с той поры случая поносить меня и насмехаться надо мной, пока отсутствие чина не позволяло мне ответить тем же за плохое обращение. Но даже тогда, когда я был внесен в списки как помощник лекаря, он не помышлял умерить свою наглость.
Однажды, в то время как я в его присутствии перевязывал ногу матросу, он затянул песенку, крайне обидную для чести моей родины; в ответ на это я выразил свое негодование, заметив, что шотландцы уже привыкли встречать врагов среди невежд, а также людей злобных и ничтожных. Столь неожиданнаямоя уверенность разъярила его до такой степени, что он ударил меня по лицу, едва не раздробив скулу; я не остался в долгу, и дело становилось нешуточным, как вдруг появились случайно мистер Морган и один из помощников капитана; они тотчас же вмешались и, выяснив причину попытались нас примирить; но мы оба были так взбешены и не склонны притти к соглашению, что нам дали совет либо оставить вашу распрю впредь до завершения ее на берегу, как подобает джентльменам, либо найти подходящее место на борту и довести ее до конца в кулачном бою.
Это последнее предложение было охотно принято нами обоими; нас немедленно проводили в надлежащее место, мы разделись в один момент и вступили в отчаянный бой, причем скоро я почувствовал, что уступаю своему врагу не столько силой и ловкостью, сколько искусством, коему он обучался в школах Хокли-ин-Холл и Тоттенхем Корт. Мне пришлось не раз опрокидываться наземь, ударов под ложечку я получил без числа, и, наконец, когда я уже почти не мог дышать, а стойкость моя иссякла, я в отчаянии собрал все свои силы в один порыв и с таким бешенством ударил врага — головой, руками, ногами, — что он отлетел на три шага и угодил прямо в главный люк, где, ударившись головой и правым плечом, остался лежать неподвижный и без чувств.
Морган заглянул вниз, увидел его в таком положении и закричал:
— Могу поклясться, для него все питвы уже позади! Но призываю вас в свидетели, никакого вероломства не пыло, ему изменило военное счастье!
С этими словами он спустился вниз посмотреть, в каком состоянии находится мой противник, а я остался не очень-то довольный своей победой, так как не только был жестоко избит, но и рисковал быть призванным к ответу за смерть Крэмпли. Но этот страх рассеялся, когда Морган, пустив ему кровь из шейной вены, привел его в чувство и, ощупав его тело, крикнул мне, чтобы я не беспокоился, так как мичман не получил никаких повреждений кроме такого прекрасного вывиха os humen[54], какой только можно пожелать. Узнав об этом, я ползком добрался до кубрика и рассказал о происшедшем Томсону, который, захватив бинты и все необходимое, поднялся наверх помочь мистеру Моргану вправить плечо.
Благополучно справившись с этим, они поздравили меня с исходом поединка, и валлиец, заметив, что, по всей вероятности, древние шотландцы и бритты были единым народом, посоветовал мне «вознести хвалу погу, вложившему пыл в мое чрево и силу в мышцы, чтопы выдержать этот пой». Благодаря этому поединку (длившемуся двадцать минут) я приобрел такую репутацию, что все стали куда более осмотрительны в обхождении со мной, хотя Крэмпли, с рукой на перевязи, говорил громкие слова и грозил при первой возможности восстановить на берегу честь, потерянную им благодаря случайности, которую поистине я не могу ставить себе в заслугу.
Тем временем капитан Оукем, получив приказ о выходе в море, явился на борт и привел с собой другого лекаря, своего соотечественника, который скоро заставил нас почувствовать потерю, понесенную нами с уходом доктора Аткинса, ибо он был крайним невеждой, нестерпимо самонадеян, фальшив, мстителен и злопамятен — безжалостный тиран в обхождении с ниже его стоящими, гнусный льстец перед высшими.
Наутро, по возвращении капитана на корабль, Морган, по обычаю, явился к нему со списком больных, который сей суровый командир просмотрел и воскликнул с грозной миной:
— Проклятье! Больных шестьдесят один человек на моем корабле! Эй вы, сэр! Я не потерплю ни одного больного на борту! Клянусь богом!
Валлиец отвечал, что он и сам был бы очень рад не иметь на борту больных, но раз дело обстоит не так, он только исполнил свой долг, представив список.
— Отправляйтесь с вашим списком ко всем чертям! — сказал капитан, бросая ему лист, — Говорю вам: пока я командую этим кораблем, на нем не будет больных!
Раздраженный таким обращением, мистер Морган сказал, что негодование его должно обратиться против господа всемогущего, посылающего людям болезни, а не против него, делающего все возможное для их излечения.
Деспот, непривычный к такому поведению своих офицеров, был разъярен этим сатирическим замечанием; топнув ногой, он обозвал Моргана дерзким негодяем и пообещал пришвартовать его к палубе, если тот осмелится произнести еще хоть слово. Но дух Карактакуса, уже достаточно разгоряченный, пренебрег этим приказом и дал о себе знать в таких выражениях:
— Я, знаете ли, капитан Оугем, шентльмен по рождению, и, может пыть, я Польше…
Тут его речь была прервана стюардом капитана; будучи соотечественником Моргана, он вытолкал его из каюты, прежде чем тот успел еще больше разъярить своего командира; так оно и случилось бы, ибо доводы и мольбы приятеля едва удержали негодующего валлийца, желавшего вернуться, чтобы снова бросить вызов капитану Оукему. Однако в конце концов он успокоился и спустился в нашу каюту, где, застав Томсона и меня за приготовлением лекарств, приказал нам бросить работу и развлекаться, ибо капитан единым своим словом, властью и командой послал к чорту все болезни, и на борту нет больше больных.
С этими словами он выпил четверть пинты бренди, трижды горестно вздохнул, воскликнул: «Помилуй пог мое сердце, печень и легкие», а затем с серьезной миной затянул торжественно валлийскую песню. Я не мог понять смысл этого странного феномена, а по физиономии Томсона, покачавшего головой, видел, что он опасается, не свихнулся ли бедняга Кадваладер{44}. Тот, видя наше изумление, пообещал объяснить тайну, но при этом просил запомнить, что за все сорок лет, в течение которых он был и мальчишкой, и холостяком, и женатым, и вдовцом, ни один мужчина, ни один сын своей матери во всей вселенной не опошелся с ним так плохо, как капитан «Оугем». Вслед за сим он передал нам приведенный выше диалог и только-только кончил, как получил от лекаря записку с приказом принести на шканцы список больных, так как капитан распорядился вызвать их туда для обозрения.
Бесчеловечное это распоряжение сильно смутило нас, ибо нам было известно, что некоторых больных нельзя доставить на палубу без неизбежного риска для их жизни; но, сознавая также тщету нашего протеста против приказа, мы все отправились взглянуть на этот необычайный смотр, а по дороге Морган заметил, что капитан скоро пошлет на тот свет немало свидетелей для дачи показаний против него.
Когда мы пришли на палубу, капитан приказал доктору, стоявшему, почтительно склонясь, по правую от него руку, посмотреть на этих бездельников, сукиных детей, которые только и делают на борту, что жрут королевские харчи и поощряют леность в притворщиках. Лекарь одобрительно улыбался и, получив список, стал выслушивать жалобы больных по мере того, как они приползали в назначенное место.
Первым представшим на судилище был несчастный парень, которого только что отпустила лихорадка, столь его измучившая, что он еле держался на ногах. Мистер Макшейн (так звали доктора), пощупав его пульс, заявил, что он здоровехонек, и капитан сдал его боцманмату, приказав немедленно всыпать ему на шкафуте дюжину горячих за обман; но, прежде чем сия экзекуция была произведена, парень рухнул на палубу и едва едва не испустил дух под руками палача. Следующий пациент, подвергшийся осмотру, болел четырехдневной перемежающейся лихорадкой и в этот день, свободный от приступов, не имел иных симптомов болезни кроме исхудавшего, бледного лица и истощенного тела; ом был признан годным для исполнения обязанностей и передан боцману, но, решив покрыть доктора позором, на следующий день, во время приступа, умер на полубаке.
Третий пожаловался на острую боль в боку в области плевры и кровохарканье; доктор Макшейн прописал ему работу у помп, чтобы вызвать отхаркиванье, но то ли такое лечение было негодно, то ли больной надорвался — я не ведаю — но не прошло и получаса, как он захлебнулся потоком крови, хлынувшей из легких. Четвертый, с трудом вскарабкавшийся на шканцы, был болен водянкой, столь раздувшей ему грудь, что он почти не мог дышать; но его болезнь была истолкована, как ожирение от обжорства и лености, и ему приказали с целью вызвать испарину и расширить грудную клетку, незамедлительно лезть на мачту; напрасно это неуклюжее существо заявляло о полной своей неспособности — одному из матросов приказано было хлестать его кошкой-девятихвосткой. Острая боль заставила беднягу напрячь все силы, и ему удалось добраться до стень-вантов; но, когда громадная тяжесть его тела не получила никакой опоры кроме слабых рук, то ли назло, то ли по бессилию он разжал руки и бухнулся в воду, где, конечно, потонул бы, не будь там, у борта, матроса в шлюпке, который спас ему жизнь, удерживая на поверхности, пока его не подняли талями на борт.
Скучно и не весьма приятна было бы описывать судьбу каждого несчастного, пострадавшего от бесчеловечности и невежества капитана и лекаря, без причин принесших в жертву жизнь своих ближних. Многих доставили во время приступа лихорадки, и сие причинило им такой вред, что они впали в беспамятство. Кое-кто испустил дух в присутствии наблюдателей, а другие, которым было приказано вернуться к своим обязанностям, через несколько дней ослабели на работе среди своих товарищей, а засим отправились на тот свет без всяких церемоний. В общем количество больных сократилось до десятка, и виновники такого сокращения воздавали себе хвалу за услугу, оказанную королю и родине, когда боцманмат сообщил капитану, что внизу лежит еще матрос, привязанный к койке по приказанию помощника лекаря, и что он настаивает на своем освобождении; по его словам с ним так плохо обошлись только потому, что мистер Морган имеет против него зуб, тогда как он так же здоров, как любой человек на борту.
Услышав это, капитан метнул грозный взгляд на валлийца и приказал немедленно доставить матроса, против чего Морган запротестовал с большой горячностью, заявляя, что этот человек так же безумен, как мартовский заяц, и просил бога ради по крайней мере связать ему руки во время осмотра, дабы он никому не повредил. Эту просьбу капитан уважил ради свой безопасности, и доставленный больной столь веско заверял нас в полном здравии своего рассудка, что все мы склонны были ему поверить, кроме Моргана, призывавшего не доверять видимости, ибо он сам введен был в заблуждение поведением его два дня назад, сам освободил его и за свои старания едва не был убит. Сие было подтверждено показаниями одного из служителей, сообщившего, что он оторвал больного от помощника лекаря, которого тот повалил и едва не задушил.
В ответ на это больной сказал, что Морган по злобе подговорил свидетеля выступить против него, так как он раскрыл всем на корабле, что жена Моргана содержит кабачок на ветошном рынке. Такое забавное сообщение заставило всех рассмеяться над валлийцем, который сказал, пылко качая головой:
— Какое это имеет значение! Но, видит пог, это вранье!
Не колеблясь, капитан Оукем велел снять цепи с больного и пригрозил Моргану, что прикажет ему поменяться ролями с больным в наказание за его злобу. Как только бритт услышал решение капитана в пользу умалишенного, он бросился по вантам бизани вверх, крича Томсону и мне, чтоб мы спасались, так как тот окажется почище самого дьявола. Мы не подумали пренебречь этим предостережением и помчались на ют, откуда могли наблюдать, как сумасшедший, только-только его освободили, налетел на капитана, как фурия, с криком «Я вам покажу, негодяй, что я командир на этом корабле!» — и безжалостно стал его тузить. Лекарь, пришедший на помощь своему начальнику, разделил ту же участь, и только с большим трудом удалось одолеть безумного после того, как он изрядно поколотил тех, кто ему сопротивлялся.