Между «своими людьми» Капитолины Ивановны по древности и постоянству дружбы второе место принадлежало Анне Алексеевне Крапивиной. На вид Анна Алексеевна представляла из себя полную противоположность Капитолине Ивановне.
Это была старуха высокая, худая, с длинными руками и ногами, с лицом на редкость безобразным и вдобавок еще испещренным следами оспы. Но все же, если пристально вглядеться в это безобразное лицо, оно мало-помалу начинало нравиться, так как в нем было что-то успокаивающее, какая-то почтенность и добродушие.
Анна Алексеевна неизменно носила коричневое шерстяное платье, коротенькую черную тафтяную мантильку, а на голове черный тюлевый чепчик. Она была вдова, тоже почти не помнящая, когда потеряла мужа, на это, впрочем, она даже имела некоторое право, так как покойник не оставил ей как есть ничего на память о себе, ни гроша, и она должна была сама зарабатывать кусок хлеба.
И вот уже несколько десятков лет, как зарабатывала этот кусок хлеба, помогая новорожденным москвичам и москвичкам своего квартала вступать на жизненный путь по всем правилам повивального искусства. А искусство у Анны Алексеевны, как давным-давно уже было решено, оказывалось большое, до того большое, что, несмотря на ее непредставительную и безобразную наружность, ее приглашали не только в богатые купеческие дома, но и к знатным барам.
Правда, с годами ее деятельность стала гораздо ограниченнее. Теперь она была чересчур уже стара, и ее заменяли более молодыми и подвижными «привилегированными» особами. Но она не смущалась этим, так как успела скопить себе маленький запасец на старость. Она ничуть не обижалась, и хотя ее покидали, но она не покидала дома своих прежних пациентов и время от времени навещала их не в качестве официального лица, а как старый друг. Ее принимали, с ней не церемонились, не стеснялись, иногда ее просто не замечали.
Она зачастую приходила с черного хода в какой-нибудь большой богатый дом, тихонько, но спокойно и уверенно пробиралась в излюбленную, привычную для нее комнату, и если не встречала никого из домашних, то просила лакея или горничную доложить барыне, что вот, мол, пришла Анна Алексеевна.
— Да барыни нет дома, — говорили ей.
— Кто же дома у вас нынче?
— Барышня вот никак дома, только они, видно, заняты.
— И прекрасно, пусть барышня занимается… а я посижу, подожду, может, кто и подъедет…
И усаживалась Анна Алексеевна самым скромным образом где-нибудь в уголку, складывала на груди руки и застывала, в виде какого-то мифического существа, на полчаса, на час, а то хоть и на два.
Если в доме были дети — они непременно заглядывали в комнату, шушукались, изображая на своих лицах смесь любопытства, отвращения и страха — и исчезали. Анна Алексеевна их к себе не подзывала и не старалась вступать с ними в разговор. Она очень хорошо знала, что неблагодарные дети, с которыми она так искусно ладила и управлялась в первые дни их существования, вырастая, начинают ее бояться.
«Ну и Бог с ними, — думала она, — уж коли Господь такой рожей наказал, так тут ничего не поделаешь!.. А что же деточек смущать, если они за бабу-ягу меня принимают… Вырастут — поумнеют… Христос с ними!..»
Анна Алексеевна старалась даже не глядеть на них, будто боялась, что сглазит.
Наконец появлялась барышня.
— Ах, Анна Алексеевна, это вы здесь? А мамаши дома нет… Здравствуйте…
Барышня подавляла в себе некоторую невольную брезгливость к безобразной старухе и протягивала ей руку.
Анна Алексеевна медленно поднималась из своего уголка.
— Знаю-с, — говорила она, — что маменьки дома нет… вот и поджидаю, а вы, милая барышня, меня не стесняйтесь… В добром ли здоровьи все у вас?..
— Благодарю вас, Анна Алексеевна, все здоровы… Дядя Миша из Петербурга приехал… В четверг у нас бал будет…
Барышня, по привычке, объявляла все семейные новости, а Анна Алексеевна ее внимательно слушала и приговаривала:
— Так-с… так-с…
Сообщив новости, барышня забывала о присутствии Анны Алексеевны, уходила, приходила, а то, если ей бывало скучно, в свою очередь начинала расспрашивать Анну Алексеевну, что делается на свете.
Старуха удовлетворяла ее любопытство насколько считала это пригодным.
Наконец возвращалась барыня.
— А, это вы, Анна Алексеевна! Очень рада вас видеть… давно не заглядывали.
— Давненько, матушка, это точно, что давненько — вот и соскучилась… и думаю, дай зайду, погляжу, что там делается, а вас и дома нет… я вот тут и поджидала.
— Хорошо сделали, пойдемте ко мне… да оставайтесь у нас обедать.
— Покорно благодарю, матушка, покорно благодарю…
Анна Алексеевна располагалась как дома и после обеда возвращалась к себе, в свои маленькие и чистенькие две комнаты, где на каждом окошке стояло по две клетки с канарейками, убеждаясь, что ее запас сведений о делах житейских значительно прибавился. Она узнала всю подноготную — выдала мало, а получила много.
«Ишь ведь люди-то дурят! — думала она. — Посмотреть со стороны — тишь да гладь да Божья благодать, а копнешь… фу ты, пропасть — сору-то, сору-то сколько!..»
«Зайти разве к Капитолине Ивановне?» — спохватывалась она и повертывала к старому другу.
Капитолина Ивановна встречала ее, по вечернему времени, в столовой за самоваром.
— А вот и ты, мать моя, пожаловала! — говорила она. — Откуда?
— От Патрикеевых! — протягивала Анна Алексеевна, усаживаясь против хозяйки. — Весь день, почитай, там просидела… обедала…
— Ну, что там у них? Рассказывай! С чем чай пить будем, с медком, что ли? Вот свежий сотовый или варенья не хочешь ли какого?
— С медком, матушка, — варенье я нынче что-то совсем разлюбила… не тянет меня к нему… Дела, дела у Патрикеевых… я вам скажу…
— А что такое?
— Михаила Петровича-то знаете, братец ейный, в Петербурге служит… в камергерском чине?
— Ну как не знать, еще мальчишкой знала… шалберник!..
— Приехал… с женой разводится…
— Что ты, мать моя, полно!..
Капитолина Ивановна несколько оживлялась и, видимо, начинала интересоваться.
— Как разводится? Ведь они всего три года женаты, и она в прошлом году приезжала, видела я ее — такая тихоня… красивая бабенка, и все родные говорили, что с мужем друг на друга не надышутся.
— Так-с, так-с… ну вот и поди ж ты! То было в прошлом году, а в нынешнем дружка себе завела… Такая история… срам!..
Она подробно передавала историю…
— Кто ж это тебе, сама Патрикеева сказала?
— Сама… сама… Да что еще это… вот Митенька Патрикеевский жениться надумал…
— Ишь вздор! Ведь мальчишке всего года двадцать два…
— То-то и есть…
— Да на ком? Кто же за него, за такого мальчишку, пойдет?!
— Нашлась таковская… вдовица молодая, Надежда Сергеевна Невольская…
— Ах, негодница! — восклицает Капитолина Ивановна. — Ведь она совсем разгульная!.. Ведь уж это я знаю, какие шашни за ней водятся!.. Чего же родители-то смотрят? Неужто так и дают мальчишку на погибель?..
— Старики в горе… сама-то мне рассказывает — плачет… Характер у Митеньки бедовый, на стену лезет… Такая у них кутерьма, что и сказать невозможно.
После двух часов беседы весь запас приобретенных Анной Алексеевной сведений передан Капитолине Ивановне, все решено, выяснено, всему подведены итоги и даны заключения.
Наступает некоторое молчание. Обе старухи сидят друг перед другом, выпивая чуть ли не двенадцатую чашку чаю с медком. Их раскрасневшиеся старые лица серьезны, и они имеют вид важных государственных людей, только что разобравшихся в сложном и запутанном деле.
— Ну, а еще что у тебя новенького, мать моя? — прерывает, наконец, молчание Капитолина Ивановна.
— Да что новенького! Видно, светопреставление скоро — по всем домам такая кутерьма идет, такие чудеса творятся…
— Уж и светопреставление! Видно, у тебя, Анна Алексеевна, от старости память вышибло… припомни-ка! Живем мы с тобою на свете немало времени, и всегда-то, всегда та же кутерьма была… Это вот я зачастую слышу, в прежние времена, мол, лучше было! Да ведь это так, зря люди болтают. Какие времена? Когда лучше было? Может, при царе Горохе, а на нашем веку все то же. Моды вот эти дурацкие меняются, прежнего богатства что-то меньше стало, да заместо золота мишурою теперь пыль в глаза пускать стали — это верно… А каверз всяких по семьям да дурости людской сколько было, столько и осталось… А ты говоришь, светопреставление!..
— Пожалуй, что и так, — соглашается, качая головою, Анна Алексеевна.
— То-то же — так!.. Какие у тебя новости?..
И начинает передавать Анна Алексеевна, что вот, мол, у тех-то дочка на прошлой неделе родилась, девочка здоровая, только на правом плече, на самом что ни на есть видном месте, большущее черное пятно…
— Даже мохнатое, матушка, мохнатое, ровно мышь!.. Мать-то плачет, говорит: вырастет девочка, так кто же с такой мышью замуж возьмет, как ее в люди будет показывать!..
— Вот дура-то, — замечает Капитолина Ивановна, — нашла о чем плакать!
— А у Семеновых, у Ивана Петровича, барышня ихняя, Анетточка, со студентом самурилась, а между тем жених хороший навертывался, богатый…
— И поделом!.. Распустили девку, я давно говорила: добром не кончится! — объявляет Капитолина Ивановна.
К концу вечера Капитолина Ивановна оказывается посвященной в подноготную знакомых и незнакомых. А главное, знает она, что все сообщенное Анной Алексеевной верно и что свои знания и наблюдения Анна Алексеевна никому, кроме нее, не поверяет. Посторонний человек хоть озолоти Анну Алексеевну — ничего от нее не выведает, слова от нее не добьется. А перед старым другом Капитолиной Ивановной нет у нее сдержки, нет тайн.
Знает еще Капитолина Ивановна, что никто и подозревать не может об этих их беседах за чайком с медком.
И вот объяснение репутации колдуньи, которую приобрела себе Капитолина Ивановна. Верной и неизменной помощницей ее в отгадывании разных запутанных историй и семейных дел всегда оказывалась Анна Алексеевна. Она доставляла ей материал, и из материала этого тонкий ум Капитолины Ивановны выводил сложные построения.