Князь Янычев понял, что московский «дурачок» обладает самым важным и необходимым в настоящих обстоятельствах качеством, а именно хитростью. Кокушка хитрить был большой мастер. Конечно, его хитрость была очень наивна, но именно своей наивностью она и достигала своей цели. Он хитрил, как ребенок, или, вернее, как зверь.
Окончательно подготовленный и запуганный князем, решившийся во что бы ни стало провести родных и жениться на княжне, Кокушка узнал, между прочим, от своего соблазнителя, что ему необходимо достать все документы и деньги. Он знал, что все это находится у Владимира и заперто в портфеле с его собственным, Кокушкиным, вензелем. Ключ от этого портфеля был всегда у самого Кокуш-ки, и он не иначе носил его, как на часовой цепочке.
Со времени смерти деда и после подписания всех необходимых по наследству бумаг, Кокушка вдруг почувствовал желание иметь при себе ключ от своего имущества — это было для него равносильно, так сказать, фактическому обладанию всем ему принадлежащим. Это придавало ему важность. Хранение же портфеля он сам поручил Владимиру. Время от времени он приходил к брату и требовал у него «швоих процентов», но всегда небольшими суммами: он был скуп, а на себя ему тратить много не приходилось.
Тут заключалась некоторая странность. Когда князь спросил Кокушку — отчего он поручил все брату, отчего отдал ему деньги и документы? — тот в первую минуту растерялся и не знал, что ответить. Дело в том, что он так поступил бессознательно, инстинктивно, чувствуя, что иначе быть не может, а почему не может — не знал.
Но князь настаивал на ответе.
— Да ве-едь ключ у меня! — наконец крикнул Кокушка.
— Так что ж, что ключ у тебя! А ни денег, ни бумаг — ничего нет… ты сам, друг ты мой любезный, отдался им в руки! Разве ты не можешь, как и все, держать при себе все твое?..
— Не-не могу… — растерянно сказал Кокушка.
— Почему?
— Не-не жнаю… не могу, да и вше тут!.. Оштавь ты меня в по-покое!
Он даже совсем рассердился, и князь ничего от него не мог добиться.
Узнав, что без документов никак нельзя, Кокушка пришел в отчаянье.
— Так что ж я бу-буду делать? — кричал он, бегая по комнате. — Он мне не дашт, ни-ни жа что не да-дашт!
— Конечно, не даст, — усмехнулся князь.
Кокушка остановился, закусил ноготь и вдруг торжествующе взвизгнул:
— Так я жнаю что! Я у не-него их украду!
— Свое не крадут, а берут, — заметил князь.
— Да, да… ведь оно мое… я имею пра-право… и я шделаю это… то-только тихонько… про-проведу его… дудки!
— Смотри только — не попадись! Тогда беда, если попадешься — сейчас же горячечная рубашка — и конец! И уж никогда ни я, ни Леночка тебя не увидим…
— Не-не попадушь!
Глаза Кокушки забегали, он весь покраснел. В нем теперь, благодаря князю, были только, с одной стороны, страх горячечной рубашки, с другой — желание вырваться из дому и провести всех их, а затем посмеяться над ними: «Что вжя-вжяли! Дудки!»
Он даже среди этих, наполнявших его ощущений, забыл совсем свою невесту, он не видел ее уже несколько дней и о ней не спрашивал.
На следующее утро после Груниного концерта Владимир собирался выехать из дому. Он уже прошел в швейцарскую, рассеянный, задумчивый… Кокушка нагнал его.
— Во-Володя! Оштановишь… по-пошлушай!
Владимир даже вздрогнул, так его мысли были далеко.
— Что тебе, Кокушка, что, говори скорей?
— А вот видишь!
Он показал ему какую-то бумагу.
Если бы Владимир был менее рассеян, то заметил бы в лице Кокушки что-то крайне странное и подозрительное. Но он и не взглянул на него.
— Это па-патент!
— Какой патент?
— На орден Нины! Я до-должен положить его вмеште шо вшеми моими бумагами… Где мой портфель?
— Ах, да отстань, Кокушка, видишь — мне некогда, я спешу… успеешь!
Но Кокушка не отставал и махал перед собою «патентом».
— Нет, пожалуйшта… я должен шейчаш, не-непремен-но должен… вернишь на минутку… пойдем!
— Отстань, мне некогда! Дай мне эту бумагу, когда вернусь, я положу ее в портфель.
— Не-не-нет, я шам должен ее положить…
Владимир сердито расстегнул сюртук, вынул из кармана колечко с ключами, отделил из них один ключ и подал его Кокушке.
— Твой портфель в моем столе, в третьем ящике, с правой стороны. Вот от него ключ. Положи бумагу, запри потом ящик и ключ отдай мне сегодня же. Смотри, только не потеряй — слышишь?
Он поспешно вышел на крыльцо. Швейцар запирал за ним дверь, а потому и не видел, как Кокушка, с ключом в руке, состроил самую зверскую и в то же время уморительную физиономию.
— Во-вот дурак! — прошептал он. — Шам отдал, шам!
Он как угорелый помчался в кабинет Владимира. Дрожащей рукой отпер он указанный ему братом ящик. В ящике этом ничего не находилось, кроме его портфеля.
Первым движением Кокушки было схватить портфель и убежать с ним.
Но вдруг он остановился, засопел и хитро засмеялся.
«Не-нет, я его перехитрю!»
Он отпер своим ключиком портфель, вынул все заключавшиеся в нем бумаги, потом с тут же неподалеку стоявшего стола взял несколько газетных листов, сложил их, уложил в портфель, запер ящик на ключ и с бумагами умчался к себе.
Кокушка поторопился поехать к князю.
— Во-во-вот! — торжественно влетел он к нему, потрясая перед собою свертком бумаг. — Во-во-вот, вше тут, вше из портфеля… а по-по-портфель оштавил на меште и на-на-навалил в него гажет… Что, княжь, хитер я? Перехитрил, меня не проведешь… дудки!
Князь даже побагровел от удовольствия. Он провел бессонную ночь, не зная, благополучно ли Кокушка все это проделает, и невольно думая: «Хитер он, хитер и подготовлен довольно, а все же ведь идиот, разве можно на него положиться!»
Теперь он с жадностью принялся разбирать бумаги. Пересчитал все билеты, причем у него даже дрогнула рука.
— А вот и еще деньги, — торжественно сказал Кокушка, вынимая из кармана пачку сторублевых бумажек. — Вожьми, шпрячь.
Князь взял, пересчитал — шесть тысяч. Шесть тысяч наличными — это теперь как раз кстати. Ведь их легко могло и не быть, а менять какой-нибудь билет было пока более чем затруднительно. Князь вот уже три дня как обдумывал, где же он достанет денег на устройство свадьбы, на все необходимые расходы и на самое первое время — а тут эти шесть тысяч! За глаза довольно.
— К-к-когда же швадьба? — вдруг спросил Кокушка.
— Завтра! — ответил князь.
— Ка-как жавтра?!
— А так, следовало бы сегодня, да никак не успеем, а завтра непременно.
— У Ишакия? — спросил Кокушка.
— У какого Исакия?
— Я хочу в шоборе.
— Не хочешь ли ты с музыкой и с процессией по Невскому? — сердито крикнул князь и так взглянул на Кокушку своими вытаращенными глазами, что тот растерялся, смутился и даже стал дрожать.
— Ка-как же это? Неужели я буду венчаться беж вшякой пышности?
— Я вот что тебе посоветую, умница: садись и пиши приглашения всем своим родным, всем своим знакомым, да скорее, потому что к вечеру будешь в сумасшедшем доме!
Он обстоятельно, как объясняют ребенку, стал доказывать Кокушке, что свадьба должна быть тайком, не то родные помешают.
— Да неужели ты сам этого до сих пор не понял?
— По-понимаю… Только как же это?
Он грустно опустил голову. Он всегда мечтал о том, что его свадьба будет настоящим торжеством, о котором долго все станут потом говорить.
— Что же это я бу-буду венчаться, ка-как какой-нибудь мещанин! — отчаянно завопил он.
— Ты будешь венчаться, как герой романа! — сказал князь.
Он стал объяснять ему, что такая свадьба, таинственная, — это еще лучше всех торжеств, что так венчались многие самые знатные люди, даже короли, что о такой свадьбе во всех газетах напишут.
Мало-помалу отчаяние Кокушки стихло, и даже лицо его засияло блаженством.
— А по-пошле швадьбы мы куда же?
— Сюда, ко мне покуда, а потом вы поедете за границу.
— Жа границу? Это хорошо! А ша-шампаншкое, надеюшь, будет?
— Сколько хочешь! — засмеялся князь.
— И го-гошти будут какие-нибудь?
— Будут! Успокойся, все будет, останешься доволен.
— Ну, отлично! Где же Ле-Леночка? — наконец вспомнил Кокушка.
— Она у себя, если хочешь видеть ее, пойди.
Кокушка кинулся в комнату княжны. Дверь была незаперта. Он влетел к ней. Она сидела у себя перед столом и что-то писала. Лицо ее за эти дни сильно побледнело, глаза смотрели устало и, видимо, были заплаканы.
— Ждраштвуйте, не-невешта! — крикнул Кокушка, подбегая к ней и хватая ее руку.
Она вздрогнула, но не отняла руки. Кокушка чмокнул.
— Жнаете… ведь жавтра швадьба наша… Я-я бра-бра-та надул, меня не проведешь… дудки!.. Жавтра швадьба тайком, тайком — как в романе… Так даже короли венчаются…
Княжна сидела, опустив голову, не говоря ни слова.
— Что же вы молчите… ражве вы не-недовольны, Ле-Леночка? По-поцелуйте меня… это мо-можно теперь… Я тебе буду говорить «ты» и ты мне говори тоже. Поцелуй меня, Ле-Леночка!
Она не шевелилась. Он ее обнял и стал целовать своими мокрыми губами. Лицо его все краснело, он все целовал… Наконец она вскрикнула, оттолкнула его, схватилась за голову и убежала. Он погнался за нею. Князь остановил его.
— Что такое? Что?! — спросил он.
— Не-не жнаю… я ее целовал, ведь я имею право, а она молчит, как рыба, и вдруг убежала, бу-будто я укушил ее… я не кушаюшь! Что же ш княжной, шпраши ее?
— А вот что, друг мой, подожди целоваться — женись прежде, а потом успеешь! Поезжай к себе, будь умен и осторожен, а завтра ровно в два часа, слышишь, ровно в два часа сюда и не в своем экипаже, а на извозчике…
— По-понимаю!
Он схватился за шляпу, но вдруг остановился.
— В чем же я буду ве-венчаться — в мундире, надеюшь?
— Нет, во фраке, в мундирах теперь не принято…
— Ты наверно это жнаешь?
— Говорю тебе, наверно! И потом — мундир — ведь это опять обратить внимание… понимаешь: тайна!
— Да, да! — задумчиво прошептал Кокушка. — Так я, значит, во фраке прямо приеду к тебе в два часа?
— Прямо во фраке и приезжай, а главное, осторожнее, чтобы на фрак твой не обратили внимания.
— Так я его в ужелок… шкажу, что к Шарра вежу переделать!
Кокушка уехал. Перед обедом, встретясь с братом, он как ни в чем не бывало, с самой скромной физиономией и только несколько бегая глазами, подал ему ключ.
— Во-вот твой ключ, вожьми!
— Какой ключ?
Владимир даже забыл совсем — так он был в этот день рассеян.
— Ключ от ящика!
— Ах да, хорошо!
Кокушка быстро вынул из кармана платок, закрыл им себе лицо и стал сморкаться. Но дело в том, что он, в сущности, не сморкался, а фыркал. Его так и разбирал смех, и он про себя думал и повторял:
«Провел дурака, провел, а меня не проведешь, дудки!.. Что-то ты жавтра шкажешь?!»
После обеда он ушел к себе и весь вечер сидел, раскрашивая какие-то картинки. Бог весть, о чем он думал, но только, очевидно, думал о многом, так как по временам бросал кисточку, начинал сопеть, а потом улыбался.