Лидія Андреевна вздрогнула и даже поблѣднѣла, услыша рѣзкій звонокъ и понявъ, что черезъ нѣсколько мгновеній ея мужъ будетъ передъ нею.
Она увѣряла своихъ пріятельницъ и сама себя увѣряла, что «долго-долго, страстно и безумно любила его, что была ему примѣрною женой, что онъ истерзалъ и погубилъ всю ея жизнь».
Теперь, когда прошло столько времени и когда онъ нанесъ ей послѣднее оскорбленіе, то-есть окончательно разорился, она, конечно, имѣла право его презирать и ненавидѣть. Но она была добродѣтельная женщина, она была христіанка, а потому роль самоотверженной жертвы, не способной на озлобленіе и все еще хранящей нѣжную память о далекомъ, погибшемъ счастьи, представлялась ей естественной и пріятной.
Она такъ давно не видала Аникѣева, такъ соскучилась по «объясненіямъ» съ нимъ, вошедшимъ въ ея плоть и кровь и оставившимъ послѣ себя ничѣмъ незамѣнимый пробѣлъ въ ея существованіи.
Наконецъ, ее разбирало любопытство: ей сказали, что онъ будто бы очень измѣнился за послѣдніе годы, постарѣлъ, не имѣетъ уже прежняго, покорявшаго всѣ сердца вида. Она же ничуть не постарѣла, напротивъ, пріобрѣла пріятную полноту и свѣжесть спокойной духомъ и тѣломъ женщины, вступившей въ зрѣлый возрастъ. Она считала себя болѣе привлекательною, чѣмъ когда-либо.
Ну, такъ вотъ, ей очень пріятно было показаться во всей своей новой красотѣ передъ постарѣвшимъ Аникѣевымъ и подразнить его хорошенько этой красотой.
Она взглянула въ зеркало, поспѣшно оправилась, приняла въ креслѣ граціозную, печальную позу.
Аникѣевъ вошелъ одинъ. Вово остался въ каретѣ, сказавъ, что будетъ ждать и, въ случаѣ надобности, поѣдетъ за докторомъ. Лидія Андреевна увидѣла передъ собою блѣдное лицо мужа, какъ ей показалось нѣсколько помятое, съ темной тѣнью вокруіъ усталыхъ глазъ, съ замѣтно-порѣдѣвшими волосами.
«О! да еще какъ постарѣлъ-то!» -- чуть было громко не крикнула она.
Между тѣмъ Аникѣевъ взглянулъ на нее растерянно и дрожавшимъ голосомъ спрашивалъ:
-- Гдѣ же Соня? что такое съ нею? я долженъ знать всю правду!
Но онъ, не дожидаясь отвѣта на свои вопросы, шелъ прямо черезъ гостиную, очевидно направляясь, по старой памяти, въ комнату Сони.
Лидія Андреева его удержала.
-- Нельзя, Михаилъ Александровичъ,-- сказала она:-- тамъ съ Соней спитъ француженка... и она ужъ вѣрно раздѣта... Подождите, я пойду посмотрю... и, ради Бога, успокойтесь...
-- Что съ ней, что?.. Вѣдь, вы писали...
-- О! она ужасно напугала насъ... только, когда я ужъ послала къ вамъ съ письмомъ, она нѣсколько успокоилась и задремала... я посмотрю... подождите минуту...
Онъ остановился, а Лидія Андреевна скрылась за спущенной дверной занавѣсью.
Онъ ничего не могъ сообразить и врядъ ли даже понималъ, что именно говорила ему Лидія Андреевна. Его охватило ощущеніе близости Сони, сознаніе, что онъ сейчасъ ее увидитъ, чувство безпредѣльной радости, смѣшанное съ чисто-паническимъ страхомъ, ожиданіемъ чего то рокового, ужаснаго.
«А вдругъ она... вдругъ ея ужъ нѣтъ?!» -- мелькнула у него мысль, и онъ застылъ. Онъ кинулся впередъ и у двери, ведшей изъ будуара въ коридоръ, столкнулся, съ Лидіей Андреевной.
-- Войдите, только тихонько... Француженка перебралась въ столовую... Соня спитъ... войдите!-- шепнула она.
Шатаясь, съ почти остановившимся сердцемъ вошелъ онъ въ Сонину комнату, въ ту самую комнату, гдѣ четыре года тому назадъ проводилъ съ нею сладкіе и грустные часы. Онъ увидѣлъ не прежнюю, не дѣтскую, а совсѣмъ ужъ большую бронзированную кровать и на ней, подъ краснымъ шелковымъ одѣяломъ, длинную, худенькую фигуру. Онъ увидѣлъ толстую бѣлокурую косу, и только лица Сони не было видно, она повернула его къ стѣнѣ и уткнулась въ подушку
Аникѣевъ какъ безумный взглянулъ на Лидію Андреевну, прося ее этимъ взглядомъ уйти, затворилъ дверь и неслышно подошелъ къ Сониной кровати.
Съ расширенными отъ страха глазами, весь дрожа и обливаясь холоднымъ потомъ, онъ сталъ прислушиваться. Вдругъ огромная, никогда еще въ жизни не испытанная имъ радость охватила его: онъ явственно разслышалъ мѣрное, спокойное дыханіе.
Она жива! она спитъ!..
Совсѣмъ обезсиленный опустился онъ на стулъ, стоявшій у кровати, и закрылъ глаза, тяжело дыша, съ кружившейся головою. Наконецъ, онъ очнулся и опятъ склонился надъ кроватью, и опять слушалъ ровное, спокойное дыханіе спавшей дѣвочки. Онъ прижался губами къ ея косѣ, впивая въ себя легкій, милый запахъ этихъ шелковистыхъ волосъ.
Но онъ не могъ больше такъ оставаться, онъ долженъ видѣть ее, свою Соню! Осторожно, затаивъ дыханіе, онъ обѣими руками взялъ ея голову и повернулъ къ себѣ ея личико. Онъ сразу не узналъ ее, такъ она измѣнилась за эти годы. Ему показалось, что это совсѣмъ не она, и въ то же время его поразило въ ней необычайное, новое сходство съ его матерью. Это было даже что-то странное, даже стало ему жутко на мгновеніе.
Она вздохнула, открыла большіе, темные и блестящіе глаза, смотрѣла на него съ испугомъ, съ изумленіемъ.
Но вотъ она его узнала.
-- Папа!-- крикнула она, приподнялась, охватила тонкими длинными ручками его шею и замерла на груди его.
Если бъ онъ могъ думать и сознавать свои ощущенія въ эти минуты, онъ только теперь понялъ бы, до какой степени, со смерти матери, былъ одинокъ, страшно одинокъ. Онъ понялъ бы, что и во дни безумнаго счастья съ Алиной его тяжкое одиночество не совершенно уничтожалось. Между нимъ и Алиной все же стоялъ призракъ разлуки. Бывали, конечно, минуты, когда этотъ призракъ совсѣмъ блѣднѣлъ, забывался; но стоило какому-нибудь, едва уловимому звуку дѣйствительной жизни нарушить любовный бредъ и призракъ разлуки снова яснѣлъ, сгущался.
Теперь же, держа въ объятьяхъ Соню, чувствуя ея дыханіе, трепетъ ея дѣтскаго тѣла, ея поцѣлуи, Аникѣевъ безсознательно, но всѣмъ своимъ существомъ испытывалъ именно противоположное чувству одиночества. Между нимъ и Соней не было никакого призрака. Это его Соня, она сразу наполнила собою всю унылую, томительную пустоту, такъ давно вокругъ него образовавшуюся. Онъ ужъ не одинъ,-- и только смерть можетъ разлучить ихъ.
Но въ то же время ему было такъ больно, такъ невыносимо жалко и себя, и Соню.
-- Чего же ты плачешь, Соня? Дѣточка моя, жизнь моя, чего же ты плачешь?!-- повторялъ онъ, покрывая поцѣлуями ея влажные глаза и щеки и не замѣчая, что самъ онъ плачетъ.
-- Папа, я такъ рада... я такъ ужасно рада, что ты пріѣхалъ!-- отвѣчала ему шопотомъ Соня.
Она, отрывалась отъ него, запрокидывала голову, вглядываясь въ его лицо, и опять жадно къ нему прижималась.
Между тѣмъ Лидія Андреевна, стоявшая все время за дверью и глядѣвшая въ щелку, начинала сердиться.
«Дурацкая мелодрама!» -- думала она:-- «Сантиментальнаго папашу разыгрываетъ, и это -- бросивъ дочь и сдѣлавъ насъ нищими!».
Главное же, ее раздражала нѣжность Сони, ея восторженное, непобѣдимое чувство къ отцу. Въ теченіе четырехъ лѣтъ она дѣлала все, чтобы уничтожить въ дѣвочкѣ это чувство. Казалось бы, чего легче, а между тѣмъ Соня не забывала отца, къ которому всѣ вокругъ нея, начиная съ матери, относилась какъ къ запретному и недостойному предмету.
Лидія Андреевна, конечно, никакъ не могла понять, что именно благодаря ея образу дѣйствій живетъ и развивается восторженная, почти мистическая любовь Сони.
Для чуткой и нервной дѣвочки образъ отца сливался съ чѣмъ-то таинственнымъ. Отецъ представлялся ей прекраснымъ, милымъ, нѣжнымъ и любящимъ. Она понимала его волшебное пѣніе, его ласки, тѣ часы, когда онъ бывалъ съ нею и такъ понималъ ее, какъ будто онъ былъ вовсе не взрослый, а такой же ребенокъ, какъ и на.
Она знала, навѣрное знала, что онъ хорошій, что онъ лучше и добрѣе всѣхъ. А вотъ никто его не любитъ, о немъ даже никто не говоритъ, какъ будто это стыдно и неприлично говорить о немъ. Всѣ непремѣнно думаютъ, что онъ сдѣлалъ что-нибудь очень дурное. Но Соня знаетъ, что онъ ничего дурного не сдѣлалъ, потому что но можетъ сдѣлать ничего дурного, потому что онъ хорошій, гораздо лучше всѣхъ...
Глубокое чувство обиды за отца, большая къ нему жалость поселились въ сердцѣ Сони,-- и росли по мѣрѣ того, какъ росла и развивалась она сама.
И вмѣстѣ съ этимъ росло въ ней отчужденіе отъ матери. Она ужъ чувствовала ее виновницей всей этой тайны, всего этого мучительнаго горя своей дѣтской жизни, о которомъ она никогда и никому не говорила...
Лидія Андреевна, наконецъ, не выдержала, распахнула дверь и вошла.
-- Вотъ, Соня, ты и увидала папа, и увидишь его завтра,-- сказала она:-- а теперь, пожалуйста, усни,-- очень поздно, уже часъ ночи...
-- Всѣмъ пора спать,-- прибавила она, дѣлая удареніе на словѣ «всѣмъ».
Аникѣевъ и Соня вернулись къ дѣйствительности.
-- Ты вернешься завтра? навѣрно?-- шепнула Соня.
-- Конечно,-- отвѣтилъ онъ, обнимая всю дѣвочку жаднымъ, нѣжнымъ взглядомъ и скорѣе выходя изъ комнаты, будто боясь, что если останется еще хоть на секунду, то ужъ никогда не уйдетъ отъ нея.
-- Пожалуста, спи!-- своимъ обычнымъ суровымъ тономъ произнесла Лидія Андреевна и поспѣшила за Аникѣевымъ.