Она непремѣнно должна была на нѣсколько минутъ удержать его. Онъ уѣдетъ обласканный ею, но въ то же время увѣренный въ ея твердой рѣшимости ни за что въ мірѣ не отпускать къ нему Соню.
Между тѣмъ Аникѣевъ уходилъ, онъ былъ ужъ въ передней. Она прямо взяла его за руку и умоляющимъ голосомъ шепнула:
-- Нѣтъ... ради Бога не уѣзжайте... останьтесь на минуту...
Она не выпускала его руку, держала его крѣпко. Онъ не могъ бороться съ ней, вырваться отъ нея въ присутствіи горничной, а потому вернулся въ гостиную. Къ тому же, онъ былъ такъ растерянъ и разсѣянъ, полонъ близости Сони. Онъ даже не соображалъ -- съ какою же это цѣлью Лидія Андреевна прислала за нимъ, если Соня, очевидно, совсѣмъ здорова. Онъ позабылъ, что у подъѣзда, въ каретѣ, дожидается его Вово.
Лидія Андреевна начала, прямо, со свойственною ей въ такихъ случаяхъ рѣшительностью.
-- Ахъ, Михаилъ Александровичъ,-- сказала она:-- вотъ мы опять увидѣлись съ вами. Сколько времени! Шутка сказать!... Не знаю, какъ вы, а я за эти годы столько передумала и такъ перестрадала, что во мнѣ, право, вичего прежняго не осталось. У меня теперь только одно въ жизни -- Соня. Себя я похоронила, я давно все простила, забыла, и все то, чѣмъ я прежде возмущалась -- мнѣ кажется теперь такимъ пустымъ, ничтожнымъ... для меня, то есть, пустымъ и ничтожнымъ...
-- Постойте, дайте мнѣ договорить!-- воскликнула она, видя, что онъ хочетъ ее перебить и сказать что-то:-- Я нахожу теперь, что была очень виновна передъ вами, заявляя свои права, отстаивая для себя самой значительное мѣсто въ вашей жизни (она запомнила эту фразу изъ послѣдняго прочитаннаго ею французскаго романа -- и перевела ее). Я вижу, что должна была сразу дать вамъ полную свободу...
Тонкія ноздри Аникѣева дрогнули,-- онъ, видимо, началъ ужъ раздражаться.
-- Къ чему вы все это?-- презрительно и уныло произнесъ онъ.-- И притомъ... вы, кажется, предоставляли мнѣ свободу...
-- Да, на словахъ,-- откровенно и съ блѣдною улыбкой сказала она.-- но я мучилась этою вашей свободой и мучила васъ... И вотъ теперь каюсь... Я поняла, что должна была смотрѣть на васъ во всемъ, какъ на чужого мнѣ человѣка, что только въ одномъ мы съ вами близки, связаны на вѣкъ... наша связь -- Соня, и ради нея я должна была на все закрыть глаза, ничего не видѣть, не замѣчать... только чтобы вы не покидали... не меня, а Соню. Неужели вы не понимаете еще, какъ ужъ давно поняла я, что наши отношенія, нашъ разъѣздъ -- это для нея ядъ, смертельный ядъ?!.
Она закончила красиво, горячо -- и глядѣла на него пристально, съ полнымъ сознаніемъ своей правоты и зная, что если онъ не согласится съ нею -- ей легко будетъ разбить его.
-- Я знаю, что ядъ,-- медленно выговорилъ Аникѣесъ,-- но еще большій ядъ для нея тѣ сцены, тѣ безобразныя сцены, которыя заставили меня бѣжать отъ васъ...
-- Да, вѣдь, я же и говорю, что поняла это! Можетъ быть, меня оправдаетъ передъ людьми чувство, вызывавшее мое раздраженіе... только я не ищу оправданій... я каюсь... Простите меня, Михаилъ Александровичъ...
Она подняла на него свои выпуклые, увлажненные слезами глаза; но тотчасъ же опустила ихъ. Она казалась совсѣмъ искренней, да и, дѣйствительно, была, неожиданно для себя самой, искренна въ эту минуту.
Помимо всѣхъ разсчетовъ и практической, крайней необходимости снова сойтись съ мужемъ во избѣжаніе въ близкомъ будущемъ уже настоящей нищеты, Лидія Андреевна за эти четыре года испытала многія неудобства своего положенія. Хоть она и жаловалась вдовѣ Бубеньевой, что Аникѣевъ превращалъ домъ въ какой-то цыганскій таборъ; но на повѣрку вышло совсѣмъ иное. Безъ него вокругъ Лидіи Андреевны стало настолько уныло, что она замѣтила, наконецъ, это уныніе, поняла его причину. Съ другой стороны, приходилось постоянно всѣмъ новымъ знакомымъ объяснять свою невинность, бороться противъ свѣтскаго предубѣжденія.
Пріятельницы Лидіи Андреевны, со всею назойливостью сердобольной жестокости, то и дѣло втыкали въ нее ядовитыя дружескія шпильки и булавки, охая и ахая надъ фальшивостью ея положенія. Madame Бубеньева, встрѣчая новый годъ у Лидіи Андреевны и придя въ вакхическое настроеніе, даже подняла бокалъ и провозгласила такой тостъ: «Я пью за освобожденіе въ этомъ году нашей милой хозяйки отъ ея тягостныхъ узъ,-- гораздо лучше быть вдовой, чѣмъ женой отсутствующаго мужа!..»
-- Я вовсе не желаю смерти моему мужу и нахожу такой тостъ больше чѣмъ страннымъ, особенно въ моемъ домѣ,-- съ достоинствомъ отвѣтила Лидія Андреевна, отстраняя бокалъ, протянутый ей «совушкой».
Но этими словами и ограничилось ея негодованіе: она осталась близкимъ другомъ Бубеньевой. Да и за что было на нее сердиться: вѣдь, она сказала это по своей, всѣмъ извѣстной, глупости и уже значительно подвыпивъ. Ну, а въ сущности все же она сказала правду: конечно, гораздо лучше овдовѣть, чѣмъ быть въ такомъ двусмысленномъ положеніи.
Поэтому-то теперь, видя передъ собой Аникѣева, Лидія Андреевна не могла не чувствовать, что было бы во всѣхъ отношеніяхъ хорошо, еслибъ онъ навсегда здѣсь и остался. Можетъ быть, она и дѣйствительно иногда съ нимъ черезчуръ рѣзко обращалась. Надо показать ему, что она сознаетъ свои ошибки,-- это всегда такъ нравится мужскому самолюбію.
И она скромно повторила:
-- Михаилъ Александровичъ, простите мнѣ мои ошибки, простите ради Сони!
Его чуткость никогда не обманывалась въ такихъ случаяхъ; онъ тотчасъ же подмѣтилъ бы неискренность, и особенно ужъ въ этой-то женщинѣ, которую такъ хорошо зналъ. Нѣтъ она, какъ ни странно это, говоритъ отъ души.
-- Что же намъ и дѣлать, какъ не простить другъ другу наше прошлое?-- останавливая на ней внимательный и усталый взглядъ, сказалъ онъ.
Ей стало неловко подъ этимъ взглядомъ.
-- Необходимо, чтобы такое прощанье было не на словахъ только, а и на дѣлѣ,-- медленно произнесла она.-- Послушайте, вѣдь, Соня вотъ какая стала большая... она все видитъ... она понимаетъ очень многое... Если вы искренно прощаете меня и хотите забыть прошлое, которое ужъ не можетъ повториться -- вернитесь къ намъ. Я не стану васъ стѣснять... о прошломъ не будетъ и помину. Если вы любите вашу дочь, не губите же ее, побѣдите же въ себѣ эгоистическое чувство и вернитесь. Наконецъ, посмотрите на себя, развѣ за все это время вы были счастливы? У васъ такой утомленный видъ... скитальческая жизнь не по васъ... только лютый врагъ вашъ не посовѣтуетъ вамъ того, о чемъ я прошу...
Онъ молчалъ, и она не знала, что же означаетъ его молчаніе. На него, между тѣмъ, наплывали самыя отвратительныя воспоминанія его жизни съ этой женщиной. Ну, что-жъ такое, если, она теперь искренно сознаетъ свою вину и даетъ какія-то обѣщанія! Вѣдь, и у звѣря бываютъ добрыя минуты. А стоило бы ему поддаться, вернуться къ ной, и черезъ день она начнетъ то самое, отъ чего онъ бѣжалъ, чего онъ не можетъ вспомнить безъ трепета отвращенія. Да развѣ мыслимо вернуться... къ ней... къ ней!!
-- Это невозможно... И вы сами отлично знаете, что я бѣжалъ не затѣмъ, чтобы возвращаться!
Онъ поднялся, чтобы уйти.
-- Одно слово...-- сказала она глухимъ голосомъ,-- Вы не думаете о Сонѣ, такъ я должна думать о ней за двоихъ. Виню себя въ слабости... Я сдѣлала сегодня большую ошибку. Только эта ошибка, клянусь вамъ, не повторится. Въ такихъ условіяхъ ей видаться съ вами нельзя, вредно. Всѣ умные люди согласятся съ мною въ этомъ. Во избѣжаніе напрасныхъ сценъ, скандаловъ -- я объявляю вамъ, хоть мнѣ это и очень тяжело, что больше вы ее не увидите. Клянусь вамъ, вы ее больше не увидите!.. Если же вы пожелаете прибѣгнуть къ насилію -- знайте, я не остановлюсь ни передъ чѣмъ, я найду себѣ такую защиту, предъ которой вы будете совсѣмъ безсильны.
Она не выдержала и сразу превратилась въ настоящую, такъ хорошо ему знакомую Лидію Андреевну. Щеки ея вспыхнули густымъ румянцемъ, изъ глазъ полились слезы, слезы злобы и бѣшенства, дѣлавшія ея лицо неузнаваемымъ, отталкивающимъ.. Внѣ себя она кричала и визжала такъ, что всѣ въ квартирѣ должны были ее слышать:
-- Ахъ, вы думаете, что ваши великосвѣтскія дамы, разныя Вилимскія, къ которымъ вы опять сумѣли подольститься, помогутъ вамъ погубить Соню!.. Не безпокойтесь! за меня будутъ, въ такомъ дѣлѣ, люди посильнѣе, да и дамы ваши отъ васъ опять, и ужъ навсегда, отступятся, когда узнаютъ, что вы за человѣкъ, какую комедію вы передъ ними играете, какъ ихъ обманываете! Знайте, что не пройдетъ и двухъ недѣль, и васъ ни въ одинъ порядочный домъ не примутъ!.. Увидите!.. Я терпѣла, я унижалась передъ вами... я на колѣняхъ готова была умолять васъ одуматься, поступить честно и вернуться... Вы не желаете!.. ну, хорошо, пусть будетъ по вашему... но ужъ но совѣтую вамъ звонить у моей двери... да и у другихъ дверей тоже!...
Она зарыдала, порывисто скрылась въ будуаръ и заперла за собою дверь на ключъ.
Аникѣевъ, отвыкшій отъ подобныхъ сценъ, будто опьянѣлъ. Шатаясь вышелъ онъ изъ гостиной, не замѣтилъ какъ горничная подала ему шубу и очнулся только ужъ спускаясь съ лѣстницы.
Онъ вспомнилъ, что Вово дожидается Богъ знаетъ сколько времени въ каретѣ.
Вово дожидался; но безсознательно, потому что крѣпко спалъ, уйдя съ головой въ свои пушистые соболя. Однако, онъ проснулся, когда Аникѣевъ отворилъ дверцу кареты.
-- Ну, что? Все благополучію?-- спрашивалъ онъ, сразу приходя въ себя.
-- Прости меня,-- могъ только выговорить Аникѣевъ.
-- Развѣ долго? А я, представь, заснулъ, и такой скверный сонъ видѣлъ, кошмаръ отвратительный... une chose tout à fait répugnante... будто меня вѣнчаютъ... Значитъ, къ тебѣ?
-- Ко мнѣ... куда хочешь... дай отдышаться!-- черезъ силу выговорилъ Аникѣевъ.