По обеим сторонам расстилалась струистая голубая ширь, отливая сапфиром и аквамарином. Вода была так прозрачна, что далеко внизу виднелись ветви коралла, стаи рыб и тени этих рыб на песчаном дне.
Впереди них вода омывала пески белого берега: между собой шептались кокосовые пальмы; когда же гребец остановился, чтобы осмотреться, с пальмовых макушек поднялась стая голубых птичек и пронеслась над ними беззвучно, как струя дыма.
— Смотрите! — крикнул Дик, свесивший нос над шкафутом — смотрите на рыб!
— Беттон! — воскликнула Эммелина, — где это мы?
— Признаться сказать, не знаю; но думается мне, что бывают места и похуже этого, — отвечал старик, окинув взглядом мирную лагуну, от стены рифов до тихого берега.
По обеим сторонам широкого берега кокосовые пальмы выстроились, как два полка, и склонились макушками, глядясь в воду. Дальше темнела роща, в которой пальмы смешивались с хлебными деревьями, перевитые диким виноградом. На одной из коралловых свай стояла одинокая пальма, также кивая макушкой и как бы ища собственного отражения в воде. Но душой всей картины и самой невыразимой красотой ее было освещение.
В открытом море свет был ослепителен и жесток. Там ему не на чем было сосредоточиться, нечего было освещать, кроме безграничного пространства синей воды и уныния.
Здесь же свет превращал воздух в хрусталь, сквозь который зритель созерцал красоту берега, зелень пальм, белизну коралла, кружащих чаек, голубую лагуну, — все это ясно очерченное, горящее, красочное, смелое, но нежное и прекрасное. Здесь дышал дух вечного утра, вечного счастья, вечной юности.
В то время как Беттон подвигался к берегу, ни он, ни дети не заметили в воде, у подножия кивающей пальмы, чего-то, что на миг осквернило своим присутствием ясный день и исчезло; чего-то, похожего на трехугольник темной парусины, вынырнувшего из воды и снова мигом скрывшегося; чего-то, что мелькнуло и сгинуло, как дурная мысль…
— Что такое «чертенок», Падди? — твердил Дик.
Причалить было недолго. Беттон влез по колена в воду, и Дик помог ему вытащить шлюпку на отмель. Потом старик перенес Эммелину на берег.
Дик ошалел от восторга и гонялся взад и вперед, как собака, когда она только что вылезет из воды. Беттон выгружал свой груз на сухой песок. Эммелина сидела с драгоценным свертком на коленях и чувствовала, что происходит нечто очень странное.
Хотя главной заботой Падди все время было не пугать «детишек», в чем ему немало помогла погода, однако, в глубине души она чувствовала, что дело нечисто. Поспешное отбытие с корабля, исчезновение дяди в тумане, — сердце ее чуяло, что здесь что-то не то. Однако она ни слова не сказала.
Впрочем, ей не пришлось долго задумываться. Дик уже бежал к ней с живым крабом, пугая ее его клешнями.
— Возьми его прочь! — закричала Эммелина, закрывая лицо руками. — Беттон! Беттон!
— Отстань от нее, чертенок! — заорал Беттон, складывавший последний груз на песок, — Отстань, не то задам тебе хорошую трепку!
— Что такое «чертенок», Падди? — твердил Дик, запыхавшись от беготни — Падди, что такое «чертенок»?
— Это ты! II не задавай вопросов! Уморился я, надо дать отдых костям.
Он бросился в тень пальмы и принялся раскуривать трубку. Эммелина подползла к нему под крылышко, а Дик растянулся на песке, рядом с Эммелиной.
Беттон снял куртку и сделал себе из нее изголовье. Он чувствовал, что нашел Эльдорадо утомленных. С его знанием тихоокеанской растительности достаточно было одного взгляда, чтобы заключить, что пищи здесь вдоволь, да и воды также: поперек берега извивалось углубление, которое в сезон дождей превратится в стремительный поток. В настоящее время в ручье не было достаточно воды, чтобы добежать до лагуны, но там, в лесу, где-нибудь да начинался родник, и в свое время он его разыщет. Воды в бочонке хватит еще на неделю, и стоит взлезть на дерево, чтобы набрать кокосовых орехов, сколько душе угодно.
Эммелина смотрела на Падди, пока он курил трубку и давал отдых костям, и вдруг ее осенила великая мысль. Она сдернула платок со свертка и выставила напоказ таинственную шкатулку.
— Э-э, ящичек! — промолвил заинтересованный Падди, приподнимаясь на локоть, — Я так и знал, что ты его не позабудешь.
— Мисс Джемс, — заявила Эммелина, — взяла с меня слово, что я не открою его, пока не сойду на берег, чтобы не растерять вещей.
— Ну, теперь ты на берегу, — заметил Дик, — открывай его.
Она тщательно развязала бечевку, отказавшись от ножа Падди, и сбросила оберточную бумагу, под которой оказалась простая картонка. Девочка приподняла крышку, заглянула внутрь, потом опять закрыла.
— Открой, открой! — кричал Дик, вне себя от любопытства.
— Что там такое, деточка? — спросил старый матрос, не менее заинтересованный, чем Дик.
— Вещи, — объявила Эммелина.
Тут она внезапно сняла крышку и обнаружила крошечный чайный фарфоровый сервиз, упакованный в стружках. Были тут чайник с крышкой, сливочник, чашки и блюдечки и шесть микроскопических тарелочек, — и на каждом из этих предметов было нарисовано по цветочку «анютиных глазок».
— Да ведь это чайный сервиз! — с интересом воскликнул Падди. — Силы небесные! да вы только посмотрите на эти тарелочки с цветочками!
— Э-э, ящичек! — промолвил заинтересованный Падди.
Она развернула клочок папиросной бумаги и достала оттуда щипчики для сахара и шесть ложечек. Потом разложила все это на песке.
— Ну, эти все остальное за пояс заткнули! — восхищался Падди — А когда же ты меня пригласишь чай пить?
— Когда-нибудь, — объявила Эммелина, аккуратно укладывая вещи обратно.
Беттон выколотил трубку и засунул ее в карман.
— А ну-ка! — предложил он. — Пройдемся-ка мы по лесу взглянуть, где тут вода. Положи свою коробку с вещами, Эммелина: здесь некому ее украсть.
Эммелина положила свое сокровище на груду вещей в тени пальм, взяла Падди за руку, и все трое вступили в рощу.
Представлялось, будто входишь в сосновый бор; высокие стволы казались посаженными на определенном расстоянии, и куда ни обернешься, во все стороны уходили правильные сумеречные аллеи. Вверху, на огромном расстоянии, виднелся бледно-зеленый свод, на котором вспыхивали искорки света, когда ветерок вздымал перистые ветви макушек.
— Берегись орехов! — Сверху с щелканьем скатился орех и запрыгал по земле. Падди поднял его и положил в карман (он был немногим больше яффского апельсина). — Это зеленый кокосовый орех, — пояснил он, — он будет нам заместо чаю.
— Это не кокосовый орех — возразил Дик, — кокосовые орехи коричневые. У меня раз было пять центов, и я купил себе один, выскреб серединку и съел ее.
Они миновали пальмовую рощу и вступили в более густую чащу. Здесь сумерки были темнее, так как всевозможные породы деревьев сливали свою тень. Длинные плети дикого винограда перекидывались, как змеи Лаокоона, от одного дерева к другому, между тем как мрак украшался множеством прекрасных цветов, начиная с красной китайской розы и кончая похожей на мотылек орхидеей.
Внезапно Беттон остановился.
Сквозь тишину, полную жужжанья насекомых и отдаленной слабой песни прибоя, отчетливо пробивался тинькающий, журчащий звук — звук воды. Он прислушался, откуда идет этот звук, потом двинулся к нему навстречу.
Минуту спустя они очутились на небольшой прогалине. С поднимавшихся за нею холмов сбегал маленький водопад, падая с черной и отполированной, как черное дерево, скалы. Вокруг росли папоротники, а на ветвях нависшего над водопадом дерева, крупные цветы вьюнка, казалось, трубили, как трубы в очарованном полумраке.
Дети кричали от восторга, и Эммелина поспешила окунуть руки в ручей. Как раз над водопадом росло банановое дерево, увешанное плодами. Листья на нем были футов в шесть длины, и шириной с обеденный стол. Зрелые бананы сквозили золотом в листве.
В мгновение ока Беттон скинул сапоги и пополз, как кошка, вверх по гладкому стволу.
— Ура! — в восхищении вопил Дик. — Смотри, Эммелина!
Но Эммелина ничего не видела, кроме кивающих листьев.
— Расступитесь! — крикнул Падди, и сверху упал большой пук желтых бананов.
Дик визжал от возбуждения, но Эммелина молчала: она сделала новое открытие.