ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ЭКСПЕДИЦИИ
Организация экспедиции. — Затруднения, встреченные мною в собрании необходимых сведений. — Ко мне поступают на службу Шау и Фаркугар. — Мбарак Бомбай. — Посещение султанского дворца. — Любезность и характер султана.
Я был совершенно незнаком со внутренней Африкой, и крайне затруднялся вначале приготовлениями к экспедиции в центральную Африку. А между тем время было дорого, и много его нельзя было тратить на подготовительные исследования и справки. Чего бы я кажется не дал, если бы встретил у Буртона, Спика или Гранта главу под названием «как устроить экспедицию в центральную Африку». Настоящая глава и имеет целью представить будущим путешественникам результаты моей опытности.
Ворочаясь ночью на постели, я задавал себе вопросы: сколько понадобится денег? сколько понадобится pagazis или носильщиков? сколько солдат? сколько и какого рода тканей для различных племен? сколько бус? сколько проволоки?. Но сколько я ни задавал себе вопросов, я ни на волос не приближался к желаемой цели. Я исписал несколько десятков листов бумаги различными вычислениями предстоявших мне расходов. Я внимательно изучал Буртона, Спика и Гранта, но все напрасно. Я извлек из них известный запас географических, этнографических и других сведений, необходимых для изучения внутренней Африки, но ни в одной книге я не мог найти сведений об устройстве экспедиции, вроде предпринимаемой мною. Я с ожесточением швырнул книги на пол. Занзибарские европейцы точно также не могли сообщить мне никаких полезных сведений. Ни один из них не мог мне сказать, чего мне будет стоить прокормление ста человек конвоя. Да и каким образом, в самом деле, им было знать это. Но от этого мне было не легче.
III. Шау и Фаркугар — спутники Стэнли.
Я решил, что лучше всего отыскать араба, торгующего слоновою костью или только что вернувшегося из внутренней Африки.
Шейх Гашид пользовался известностью и богатством в Занзибаре. Ему не раз приходилось посылать караваны во внутренность страны, и потому он должен был знать главных промышленников, являвшихся к нему в дом поболтать о своих приключениях и барышах. Ему принадлежал также обширный дом, занимаемый капитаном Вэббом. Таким образом шейх Гашид мог быть мне весьма полезен, и потому я пригласил его к себе в консульство.
От почтенного на вид и седобородого шейха я получил более сведений об африканской монетной системе, о способе путешествия, о количестве и качестве подлежащих. закупке товаров, чем я извлек бы из трехмесячного чтения книг, написанных о центральной Африке; немало полезного для меня я узнал и от других арабских купцов, с которыми меня познакомил старый шейх; так что под конец я мог составить план и смету предстоящей экспедиции.
Пусть читатель не упускает из виду, что путешественник должен брать с собою лишь только необходимое для его цели; всякий излишек будет для него так же гибелен как и недостаток в чем-либо.
Первый вопрос, решение которого предстоит путешественнику, заключается в определении количества и качества предметов, которые он должен взять с собою. Мне сказали, что для прокормления ста человек достаточно будет 10 доти или 40 ярдов ткани в день. По моим исчислениям мне необходимо было взять 2,000 доти американского простынного холста (sheeting), 1,000 доти каники и 650 доти цветной материи, вроде барсати, которая в большом ходу в Униамвези и Согари, исмагили, тауджири, тжого, шаш, регани, джамдани, голубого и розового цветов. Этого количества достаточно было для содержания ста человек в течение года. По рассчету на два года потребовалось бы 4,000 доти — 16,000 ярдов американского холста, 2,000 доти — 8,000 ярдов каники, 1,300 доти — 5,200 ярдов цветного холста. Для меня были крайне драгоценны эти сведения, и если что меня затрудняло, так только отчасти качество требуемых материалов.[1]
Второй вопрос заключался в определении количества и качества бус, которые у различных племен внутренней Африки служат деньгами вместо тканей. Одно племя предпочитает белые бусы черным, другое — красные зеленым, третье — зеленые белым и т. д. Так, в Униамвези охотно принимаются красные (сами-сами) бусы и отвергаются все другие; черные (бубу) бусы в ходу в Угого, но положительно ничего не стоят у других племен; овальные (сунго-маци) бусы, принимаемые в Уджиджи и Угугга, отвергаются во всех других странах; белые (мерикани) бусы, имеющие цену в Уфипа и в некоторых частях Узагары и Угого, ничего не стоят в Узегугга и Укононго. При таких обстоятельствах я вынужден был заняться точным вычислением времени, которое мне придется пробыть в различных местностях, чтобы знать сколько чего мне понадобится взять с собою. Буртону и Спику пришлось, например, бросить, как никуда негодные, целые тюки бус.
Представьте себе, например, что у каждой европейской нации есть особая монета, которая не имеет никакого значения в соседней стране, и что вам нужно совершить путешествие по Европе пешком; в таком случае, прежде чем двинуться в путь, вы должны высчитать сколько дней вы пробудете во Франции, сколько дней в Пруссии, Австрии, России, и потом рассчитать свои издержки по дням. Если вы назначите по наполеондору в день, и пробудете во Франции месяц, то на путешествие туда и обратно потребуется ровно шестьдесят наполеондоров; а так как последние не ходят в Пруссии, Австрии или России, то, взяв с собою несколько тысяч наполеондоров, вы только обремените себя излишнею тяжестию.
Мои опасения в этом отношении были крайне мучительны. Много стоило мне труда твердо заучить названия: мукунгуру (перемежающаяся лихорадка), хулабио (род бус), сунгомацци (большие стеклянные или фарфоровые бусы), кадундугуру (род бус кирпичного цвета), мутунда, сами-сами, бубу (черные бусы), мерикани (американское небеленое полотно), гафде и проч. Наконец, я одолел все затруднения, и у меня закуплено было двадцать два тюка бус одиннадцати сортов, готовых к отправке в Багамойо.
После бус нужно было подумать о проволоке. После немалых трудов я узнал, что 5-й и 6-й — толщиною в телеграфную проволоку — наиболее удобны для торговых целей. Белые бусы заменяют в Африке медную монету, холст — серебро, а проволока принимается за золото в странах по ту сторону Танганики. Мой араб советовал мне взять десять фразилахов или 350 фун. медной проволоки.
Накупив тканей, бус и проволоки, я не без гордости взирал на мои тюки, расположенные стройными рядами в обширной кладовой капитана Вэбба. Но мои приготовления не приходили к концу; они только что начинались: нужно еще было подумать о кухонной посуде, о лодках, канатах, бечевках, палатках, ослах, седлах, парусине, смоле, иглах, ружьях, топорах, лекарствах, постелях, подарках для начальников племен — словом о куче еще не закупленных вещей. Мне пришлось торговаться до хрипоты с банианами, арабами и другими промышленниками. Я купил, например, двадцать два осла в Занзибаре. С меня запросили за них по 40 и 50 дол., но я понизил цену до 15 и 20 дол, пустив в ход целую массу аргументов, достойных более благородной цели. Тоже было и с мелкими промышленниками; приходилось долго торговаться даже из-за какой-нибудь пачки булавок. Все это требовало много терпения и времени.
Но, купив ослов, я нигде не мог достать в Занзибаре вьючных седел, а ослы без вьючных седел никуда не годятся. Я сам придумал образец седел, и занялся их приготовлением вместе с моим товарищем Фаркугаром; в ход были пущены парусина, веревки и бумажная материя. Изготовивши одно седло, а пожелал убедиться в его прочности. Привели осла и прикрепили к нему седло вместе с грузом в 140 фун., и хотя осел — дикое животное из Униамвези — бешенно бился и метался, но с него ничего не упало. После этого испытания Фаркугару было поручено изготовить еще двадцать одно седло по тому же образцу. Нужно было также купить шерстяных попон, чтобы предохранить спины животных от вредного трения. Здесь не лишним будет, может быть, упомянуть, что первую мысль об изготовлении подобного седла подало мне седло Отого, бывшее в употреблении в английской армии в Абиссинии при перевозке вещей.
В моих приготовлениях мне помогал также некто Джон Уиллиам Шау, уроженец Лондона, служивший в последнее время на американском корабле «Невада». Хотя его удаление с «Невады» казалось несколько подозрительным, но он обладал всеми качествами необходимого для меня человека; он ловко умел владеть иглой, мог приготовить что угодно из парусины, и хорошо был знаком с морским делом. Я не видел причины отказываться от его услуг и потому нанял его за 300 дол. в год, предложив ему занимать в моей экспедиции второе место после Вильяма Фаркугара.
Фаркугар был отличным моряком и превосходным математиком; это был здоровый, энергический и ловкий мужчина; но я должен, к сожалению, сказать, что в тоже время он был и горький пьяница. Пока мы ехали в Занзибар, он редкий день не был пьян, и развратная жизнь, которую он здесь вел, имела для него гибельные последствия, вскоре после того как мы двинулись в путь.
Далее мне предстояло навербовать, вооружить и экипировать верный конвой в двадцать человек. Джогари (Johari), главный драгоман американского консульства, сообщил мне, что он может указать на нескольких «верных» спутников Спика. У меня еще прежде блеснула в голове мысль, что я был бы совершенно счастлив, если бы мне удалось завербовать к себе несколько человек, участвовавших уже в экспедиции, подобной предпринимаемой мною. Особенно часто я подумывал о Сиди Мбарак Момбае, которого в общежитии звали просто «Бомбай» и слывшего за «самого верного» из «верных».
С помощью драгомана мне удалось завербовать в мою экспедицию Уледи (бывшего слугу капитана Гранта), Улименго, Барути, Амбари, Мабруки (бывший слуга капитана Буртона); все они принадлежали к числу «верных» спутников Спика. На вопрос мой, желают ли они отправляться со мной в экспедицию в Уджиджи? они отвечали, что готовы следовать за братом «Спика». Доктор Джон Кэрк, консул ее величества в Занзибаре, присутствовавший при нашем разговоре, заметил им, что хотя я и вовсе не брат «Спика», но говорю на его языке. Но это различие мало их интересовало, и они изъявили полную готовность следовать за мною куда угодно.
Момбай или Бомбай находился в то время на Пембе, острове, лежащем к северу от Занзибара. Уледи утверждал, что Бомбай с радостию согласится участвовать в моей экспедиции. Вследствие этого драгоману было поручено написать Момбаю о поручении, которое я желаю возложить на него.
На четвертый день после отправления письма знаменитый Бомбай был уже у меня, а за ним следовали в почтительном расстоянии «верные» спутники Спика. Это был сухощавый человек небольшого роста, лет пятидесяти или около того, с поседевшею бородою, с чрезвычайно высоким узким лбом и весьма широким и постоянно открытым ртом, в котором торчали неправильной формы зубы. В верхнем ряду зубов виднелась безобразная щель, сделанная дюжим кулаком капитана Спика в Уганде, когда путешественник был выведен из терпения и вынужден был на месте наказать виновника. О ласковом обращении с ним капитана Спика свидетельствует тот уже факт, что Бомбай сам имел дерзость вступить с ним в кулачный бой. Впрочем, об этих подробностях я узнал несколько месяцев спустя, когда я сам вынужден был наказать его. Но первое впечатление, произведенное на меня Бомбаем, было благоприятно, несмотря на его грубое лицо, широкий рот, маленькие глаза и плоский нос.
— Салам алейкум, — приветствовал он меня.
— Алейкум салаам, — отвечал я с подобающею важностию. Затем я сказал ему, что желаю его назначить начальником конвоя, который должен сопровождать меня с Уджиджи. Он отвечал, что последует за мною куда угодно, и будет образцовым подчиненным. В заключение он выразил надежду, что я дал ему мундир и хорошее ружье; на то и другое я изъявил мое согласие.
Когда я навел справки об остальных спутниках, сопровождавших Спика в Египет, то мне сказали, что в Занзибаре находится только шестеро из них. Фераджи, Мактуб, Садик, Сунгуру, Маниу, Матаджари, Мката и Альмас уже умерли; Гассан отправился в Кильва, а Фераган был в Уджиджи.
Из шести «верных», из которых каждый имел медаль за содействие, оказанное при «открытии источников Нила», с одним, именно с бедным Мабруки, случилось несчастие, заставлявшее меня опасаться, что я извлеку из него немного пользы. Мамбруки принадлежала шанба (домик с садикон), составлявшая предмет его гордости. У него был сосед, находившийся в подобных же обстоятельствах и служивший в армии Саида Маджида; Мабруки, человек сварливого характера, повздорил как-то с своим соседом, который, подговоривши двух или трех своих товарищей, решился наказать Мабруки и привел свое намерение в исполнение с жестокостью, на которую может быть способен только африканец. Они привязали несчастного за кисти рук к суку дерева, и, выместив на нем свою зверскую злобу, оставили его висеть в этом положении. На другой день его случайно нашли в самом жалком состоянии. Руки его опухли до невероятной степени и притом он лишился употребления одной руки, у которой лопнули жилы. Излишне говорить, что когда дело дошло до ушей Саида Маджида, то злодеи были строго наказаны. Доктору Кэрку, взявшемуся лечить несчастного, удалось придать одной руке прежнюю ее форму, но другая была совершенно изувечена.
Тем не менее, я взял к себе на службу Мабруки, несмотря на его искалеченые руки, его безобразие и тщеславие, несмотря на дурной отзыв о нем Буртона, взял его именно потому, что он принадлежал к числу «верных» Спика. Я уверил себя, что он будет мне полезен даже в том случае, если будет уметь вовремя открывать рот и ворочать своим языком. Бомбай, начальник моего конвоя, навербовал еще восемнадцать волонтеров в качестве «аскари» (солдат); он поручился мне за их благонадежность. Все это был славный народ, отличавшийся понятливостью, которой я не ожидал встретить в африканскнх дикарях. Родом они были большею частью из Угийова, другие из Униамвези и некоторые из Узегугга и Угиндо.
Я им положил жалованья по 36 дол. в год каждому или по 3 дол. в месяц. Каждому солдату дано было ружье, сумка, нож, топор и на 200 зарядов пороху и пуль.
Бомбаю, во внимание к его рангу, а также за его прежнюю верную службу Буртону, Спику и Гранту, назначено было 80 дол. в год, из которых половина была выдана вперед; кроме того, я снабдил его добрым карабином, пистолетом, ножом и топором; остальным пяти «верным»: Амбари, Мабруки, Улименго, Барути и Удеди я назначил по 40 дол. в год; экипироваться они должны были на собственный счет.
Внимательно изучивши путешественников, посещавших восточную и центральную Африку, я не скрывал от себя затруднений, которые могли мне представиться при розысках Ливингстона, и потому я постоянно думал, как отклонить от себя могущие встретиться неприятные случайности. «Неужели, — задавал я себе вопрос, — в самом начале моей экспедиции планы мои будут разрушены вследствие нахальства какого-нибудь короля Баннена или каприза какого-нибудь Гамеда бин Суллайяма?» Для устранения подобной случайности я решился взять с собой лодки. «Таким образом, — подумал я, — если я услышу, что Ливингстон в Танганике, то я спущу свою лодку и поеду вслед за ним».
Один большой ботик, на котором могли уместиться двадцать человек, со всеми необходимнми для плавания принадлежностями и припасами, я достал у американского консула за 80 долларов, а другой — поменьше у другого американца за 40 дол. На последнем легко могли уместиться шесть человек с необходимым грузом. Так как я не мог взять с собою ботики целиком, то вынужден был разнять их на части, переноска которых поручена была пагасисам. На эту работу я употребил пять дней.
Непреодолимым препятствием для быстрого перехода с места на место в Африке служит недостаток в носильщиках, а так как быстрота передвижения была важным условием для успешности моей экспедиции, то я первым долгом считал по возможности устранить это затруднение. Носильщиков я мог нанять только по приезде в Багамойо, на континенте. У меня уже были припасены двадцать сильных ослов. Кроме того, я соорудил тележку, одиннадцать футов длиною и пять футов шириною, и приделал к ней два передния колеса от легкой американской фуры, имея в виду перевозку ящиков с разными припасамн. Если осел, размышлял я, может перенести до Унианиембэ тяжесть в 4 фразилаха, или 140 фунтов, то он перевезет одиннадцать фразилахов на моей тележке, что равнялось транспортной силе четырех сильных пагасисов, или носильщиков. События покажут, как удались мои теории на практике.
Когда мои покупки были кончены, и я любовался на их укладку стройными рядами — тут лежала масса кухонных принадлежностей, там — связка веревок, палатки, седла, несколько штук чемоданов и ящиков, содержавших в себе всевозможные предметы — то, признаюсь, я немножко испугался за свою смелость. Ведь тут. по меньшей мере было шесть тонн груза.
«Как мне удастся, — думал я, — перевезти эту инертную массу через степи, раскинутые между морем и большими африканскими озерами? Ба! отбрось свои сомнения, человек! „Довлеет дневи злоба его“, не заботься о завтра».
Путешественнику, отправляющемуся к озерам в центре большого африканского материка, предстоит путь, не имеющий ничего общего с переездами, к которым он привык в других странах. Ему необходимо запастись всем, чем запасается корабль, отправляющийся в долгое плавание. У него должен быть запас матросского платья, известное количество припасов и лекарств, не говоря уже о достаточном количестве ружей, пороху и и пуль. Для переноски всех этих разнородных предметов ему нужны люди; но так как человек не может вынести тяжести, которая превышала бы 70 фунтов, то для переноски 11,000 фун. потребуется 160 человек.
IV. Бомбай и Мабруки.
Можно сказать, что Европа и Восток, даже Аравия и Туркестан имеют превосходные пути сообщения сравнительно с Африкой. В этих странах имеют обращение монета, что значительно облегчает путешественника в его денежных сделках. Между тем как в восточной и центральной Африке от вас требуют ожерелье вместо цента, два ярда английского полотна вместо полудоллара или флорина и кусок толстой мединой проволоки взамен золотой монеты.
Африканский путешественник не имеет возможности нанять ни повозки, ни верблюдов, ни лошадей, ни мулов, чтобы пробраться во внутренность страны. Все его транспортные средства ограничиваются черными и нагими людьми, которые просят по меньшей мере по 15 долларов на человека за переноску груза в 70 фун. не дальше как до Унианиембэ.
Между прочим мои предшественники забыли предупредить об одной очень важной вещи для людей; отправляющихся в Африку, что ни один путешественник не должен и думать о поездке в Занзибар, не имея при себе золотой монеты. Такие продукты цивилизации, как кредитные или банковые билеты опередили цивилизацию занзибарского населения на целое: столетие. Я вынужден был терять на каждый доллар двадцать и двадцать пять процентов, что было крайне неприятно. Занзибар слишком отдален от всяких торговых европейских трактов и потому золото пользуется здесь высокой премией. Напрасно вы будете говорить, что у вас есть банковые билеты, кредитивы, чеки, словом carte blanche для приобретения всего необходимого. Вас не поймут. Как досадно, что здесь не существует отделения банка!
Я намеревался проехать в Африку инкогнито. Но тот факт, что белый человек, да еще американец, отправляется в Африку, стал известен всему Занзибару. Этот факт передавался тысячу раз на улицах, о нем говорили в лавках и в таможне. Туземный базар особенно был им заинтересован и волновался день и ночь до самого моего отъезда. Все желали знать куда и зачем я еду?
Я отвечал на все скромные. и нескромные вопросы, что я еду в Африку. Хотя на моей визитной карточке и стояли слова:
Генри Стэнли. New-York-Gerald.
однако немногие, я думаю, подозревали связь, существовавшую между «New-York-Gerald» и поисками за «доктором Ливингстоном».
Увы! Как тяжело отправляться в экспедицию одному! С какою поспешностью перебегал к из лавки в лавку под палящими лучами немилосердно жгучего солнца, заручившись нечеловеческим терпением для торговых сделок с буролицыми индусами; мне нужно было призвать все свое мужество и остроумие, чтобы уломать плутов ганезцев и сговориться с хитрыми банианами. Сколько я переговорил в продолжение дня, сколько переверил счетов! Я должен был сам наблюдать за переноской купленных вещей, вымерить их и свесить, для того чтобы убедиться в верности их веса и меры. Затем мне нужно было присмотреть за Фаркугаром и Шау, которые снаряжали ослов, прилаживали седла, паруса, палатки и приготовляли ботики для экспедиции. К концу дня я чувствовал, что руки мои и голова отказываются мне служить. Такая работа предстояла мне в продолжение целого месяца без передышки. Истратив несколько тысяч долларов, взятых у Джемса Гордона Беннета на холст, бусы, проволоку, ослов и тысячу других необходимых предметов и, уплатив вперед деньги членам моей свиты, потом утомив более чем следует Вэбба и его семейство суматохой, при которой происходили мои приготовления к путешествию и завалив весь дом его покупками — мне уже оставалось только пойти проститься с европейцами и поблагодарить султана и моих знакомых за услуги, которыми я пользовался до отъезда в Багамойо.
Накануне моего отъезда из Занзибара американский консул, облекшись в черный сюртук и таковую же шляпу, составлявшие его оффициальный костюм, отправился со мной во дворец султана. Султан был ко мне весьма милостив; он подарил мне арабскую лошадь, снабдил рекомендательными письмами к своим агентам и представителям во внутренней Африке, и вообще старался выказать мне свою благосклонность.
Дворец султана представляет высокий, большой и красивый четырехугольный дом, выстроенный из коралла, с толстым слоем штукатурки из известкового цемента. Внешний вид его напоминает наполовину арабскую наполовину итальянскую архитектуру. Оконные ставни сделаны в виде венецианских жалюзи, выкрашенных ярко-зеленой краской, что представляет разительный контраст с ярко выбеленными стенами. Перед высоким и широким крыльцом стояла, выстроившись двумя полукругами, султанская гвардия, в которой служили наемники из балухов и персиян, вооруженные кривыми саблями и длинными щитами из кожи носорога. Одежда их состояла из грязновато-белой бумажной рубашки, доходившей до лодыжек, и кожаного пояса, в изобилии разукрашенного серебряными бляхами.
Когда они нас завидели, то тотчас дали знать кому-то внутри здания. В ту минуту, когда мы были в двадцати ярдах от входа, султан, ждавший нас стоя, спустился с лестницы и, проходя мимо рядов своей гвардии, приблизился к нам и протянул нам правую руку с добродушной, приветливой улыбкой на лице. В свою очередь, мы сняли шляпы и пожали ему руку, после чего, по его желанию, мы прошли вперед, пока не очутились на самой верхней ступеньке, у входной двери. Султан сделал нам знак идти далее; мы поклонились и, дойдя до площадки некрашенной и узкой лестницы, снова остановились в недоумении. «Идите дальше», сказал султан и мы поднялись по лестнице, причем чувствовали себя весьма неловко, имея позади себя государя. Я заметил, что консул всходиле по лестнице боком с намерением соблюсти и приличие и свое достоинство. Я подражал ему, насколько мог, но не находил своего положения особенно приятным. На верхней ступени лестницы мы остановились, и повернулась лицом к входившему султану. Нас опять стали любезно приглашать идти дальше, и мы наконец очутились в тронной зале. Это была высокая комната, разрисованная в арабском вкусе; пол был устлан толстым персидским ковром, а вся мебель заключалась в дюжине позолоченных кресел и люстр.
Нас посадили; по правую руку султана сел Лудга Дамджи, банианский сборщик таможенных пошлин, почтенный с виду старик, с умной и пытливой физиономией; рядом с ним поместился магометанский купец, Тариа Топан, пожелавший присутствовать при свидании — не потому только, что он был одним из советников его высочества, но и потому, что принимал живое участие в американской экспедиции. Против Лудги сидел капитан Вэбб, а рядом с ним и как раз против Тариа Тапан сел я. Султан поместился на золоченом кресле — между американцами и своими советниками. Драгоман Джогари почтительно стоял перед султаном в выжидательной позе, готовый немедленно перевести султану обращенные к нему слова. Султана, по костюму можно было принять за мингрельца, если бы на голове его не было тюрбана, широкие складки которого представляли смесь красного. желтого, коричневого и белого цветов. Платье на нем было из темного сукна, очень длинное и перехваченное на талии богатой портупеей, на которой висел палаш с золотым эфесом. Ноги его были обнажены и носили на себе следы элефантиазаса — бича Занзибара. На них были надеты только арабские туфли, на толстой подошве, перевязанные на подъеме кожаным ремнем. Прекрасное телосложение и безукоризненные черты умного лица говорили за его. аристократическое арабское происхождение. Но трудно было определить характер султана по чертам его лица, имевшего, впрочем, любезное выражение; видно было только, что султан совершенно доволен собой и всем окружающим.
Таким мне показался Сеид Бургаш, повелитель Занзибара и Пемба, и восточного берега Африки, от Сомали до Мозамбика.
Нам подали кофе, а потом предложили кокосового молока и превосходного шербета.
Разговор начался с вопроса, предложенного султаном нашему консулу:
— Как ваше здоровье?
Консул: «Благодарю вас, я совершенно здоров. Как чувствуете себя ваше высочество?»
Султан: «Прекрасно!» Султан обращаясь ко мне: «А ваше здоровье?»
Ответ: «Превосходно, благодарю вас!».
Затем консул коснулся дел, после чего его высочество стал расспрашивать меня о моих путешествиях.
— Как вам нравится Персия? Что вы думаете о Кербеле, Багдаде, Масре, Стамбуле? Много ли у турок солдат? Плодородна ли Персия? Как вам понравился Занзибар?
Получив удовлетворительные ответы, его высочество вручил мне рекомендательные письма к своим представителям в Багамойо и Каоле и общее рекомендательное письмо ко всем арабскнм купцам, которые могли встретиться на моем пути. Султан заключил свою беседу со мною выражением надежды, что какого бы рода ни было данное мне поручение, я наверно буду иметь полный успех.
Затем мы раскланялись и вышли тем же порядком, как и вошли.
Мистер Гудгу из Салема, американский купец, долго живший в Занзибаре, подарил мне на прощанье лошадь, вывезенную им с Мыса Доброй Надежды и стоившую в Занзибаре по меньшей мере 500 долларов.
4-го февраля, через 28 дней после моего приезда в Занзибар, «Экспедиция Нью-Йоркского Вестника» была совершенно снаряжена и организована.
По правилам этикета я еще раз послал свою визитную карточку европейскому и американскому консулам в Занзибаре и затем распрощался со всеми моими знакомыми.
На пятый день четыре лодки бросили якорь у американского консульства; в одной из них поместили лошадей, в двух других — ослов, в последней — самой большой — поместился чернокожий конвой и громоздкие платежные знаки экспедиции.
Я хотел уже подать знак к отплытию, как вдруг заметил отсутствие Фаркугара и Шау. После тщательных поисков, их нашли среди доброй дюжины собутыльников, в беседе о трудностях исследования внутренней Африки, и пытавшихся с помощью спиртных напитков рассеять в своих головах пугавшие их по временам мрачные предчувствия, которых не могли отогнать рисовавшиеся в их воображении картины различных фантастических приключений в неисследованных еще странах.
— Ступайте же господа в лодки. Плохо вы начинаете службу, — сказал я, заметив их в нерешительной позе стоявших на берегу, в сообществе Бомбая и трех или четырех моих новобранцев.
— Позвольте вас спросить, сэр, как вы думаете, хорошо ли я сделал, что обещал ехать с вами в Африку? — спросил Шау нерешительным и печальным тоном.
— А разве вы не получили вперед деньги? Не подписали контракта? — отвечал я, — разве вы хотите теперь отказаться от принятых на себя обязательств? Ступайте на места. Мы все теперь в полном сборе, выплывем ли или потонем, останемся живы или умрем — все равно, мы не можем не исполнить нашего долга.
Немного раньше полудня мы отчалили. На мачте развевался американский флаг, подаренный доброй г-жею Вэбб. Консул, его жена и их малютки — Мэри и Чарли стояли на крыше дома и махали флагами, шляпами и носовыми платками, прощаясь со мной к с экипажем. Счастливые и добрые люди! Да благословит Бог наш и их жизненный путь!