ЖИЗНЬ В БАГАМОЙО
Прибытие в Багамойо. — Гостеприимство иезуитской миссии. — Жизнь в Багамойо. — Али-бен-Салим. — Бесчестные бродяги. — Кража ослов. — Увязывание тюков. — Затруднения, встреченные в приискании носильщиков. — Стоимость товаров и перевозка их. — Сур-Гаджи Паллу. — Его плутни. — Прибытие в Багамойо доктора Кэрка. — Климат Багамойо. — Отправка пяти караванов.
Все более и более уходил вдаль остров Занзибарь с его рощами из кокосовых, манговых и гвоздичных деревьев, с его сторожевыми островами — Ченби и Френш, с его чистеньким городом и запахом хлебных деревьев, с его портом и кораблями; на противоположной стороне виднелся африканский материк, покрытый густым слоем зелени. Расстояниие между Занзибаром и Багамойо можно определить в двадцать миль, но, благодаря нашим тяжелым и неповоротливым лодкам, на переход его потребовалось до 10 часов; наконец, мы стали на якорь у кораллового рифа, который виднелся над поверхностью воды, в сотне ярдов расстояния от берега.
Новобранцы моего конвоя, любители шума и всякой суматохи, сделали несколько приветственных выстрелов в виду смешанной толпы арабов, банианцев и вазавагили, которые поджидали нас на берегу и встретили шумным приветствиемь «Ямбо Бана» (как ваше здоровье, господин).
В приветствовавшем нас хоре не участвовал лишь один человек, стоящий отдельно от других и пользовавшийся очевидно со стороны последних особым уваженим. Он подошел к нам один, и мы обменялись с ним приветствиями и пожатием руки. Этот человек с развевающимся тюрбаном был Дажемадар Эзау, под командой которого состоят все занзибарские солдаты и полицейские, или жандармы, имеющие стоянку в Багамойо. Он далеко сопровождаль Спика и Гранта во внутренность Африки, и они, подобно всем английским путешественникам, щедро наградили его. Он взялся также помочь и отправке моей экспедиции и, несмотря на его непривлекательную и неприятную внешность, я рекомендую его всем будущим путешественникам по Восточной Африке, потому что он имеет громадное влияние на туземное население. Первым из приветствовавших нас был патер общества Св. Духа, который вместе с другими иезуитами, под руководством главного настоятеля Горнера, учредил миссию, пользующуюся значительным влиянием и уважениемь в Багамойо.
Нас пригласили воспользоваться гостеприимством миссии — пообедать там и, если бы мы пожелали, раскинуться лагерем в ее владениях. Но, несмотря на его любезное приглашение; я отвечал отказом, потому что принадлежу к тем людям, которые предпочитают свободу состоянию зависимости. Кроме того, я недавно убедился на опыте, как легко употребить гостеприимство во зло, доказательством чему может служить снисходительность моего доброго хозяина в Занзибаре, который ни разу не подал вида, что ему надоела суматоха, поднятая мною в его доме и причинявшая мне самому немало угрызений совести. Я сказал гостеприимному патеру, что могу остановиться у него только на одну ночь.
Я выбрал один из домов, расположенных на западной окраине города, там, где прилегает открытая четырехугольная площадь, через которую проходит дорога из Унианиембэ. Если бы я остался в Багамойо на месяц, и тогда я не мог бы выбрать лучшего местопребывания. Мои палатки были раскнуты у фронтона выбранного мною дома и образовали ограду где я мог заниматься работою, наблюдать за тюками, не боясь нескромного взгляда любопытных зевак. Разместив двадцать семь штук скота, предназначенного к транспортированию кладей, в строении позади дома, и оцепив тюки с товарами кордоном из солдат, я, усталый и голодный, отправился к иезуиту миссии на прощальный обед, оставиве недавно сформированный лагерь на попечение белых людей и капитана Бомбая.
Миссия отстоит от города на расстоянии доброй полумили — к северу от него. Она составляет сама по себе почти целое селение, в котором можно насчитать от 15 до 16 домов. При миссии состоит более 10 патеров и почти столько же монахинь, у которых полны руки забот о просвещении туземных голове. Справедливость заставяет меня сказать, что занятия их идут успешно. У них на руках около двухсот воспитанников, мальчиков и девочек, и на всех их заметно благодетельное влияние получаемого ими образования.
Предложенный мне обед состоял из такого же количества блюд, какое подается в первоклассных отелях Парижа, и блюда были приготовлены почти с одинаковым искусством, хотя здешнюю обстановку далеко нельзя сравнить с Парижской. Шампанское — представьте себе шампанское Клико в Восточной Африке! лафит, лароз, бургундское и бордо — все было превосходного качества, и смиренные и потухшие глаза патеров заметно разгорелись под влиянием выпитого вина. О! эти патеры понимают жизнь и не забывают, что она коротка. Их гастрономическая трапеза отгоняет от дверей их жилищ мукунгуру (гибельную африканскую лихорадку) и в то же время оживляет мрачную местность и уединение, на которое они осуждены с переселением в Африку, жизнь которой отличается крайним однообразием.
Требуется нечеловеческая сила, чтобы без помощи рубинового напитка, который веселит душу, сохранять постоянно веселое расположение духа в этой части Африки.
После вечерней закуски, восстановившей мои упавшие силы, лучшие из воспитанников, в числе двадцати человек, дали нам концерт на духовых инструментах. Мне было немного странно слышать гармонические звуки, воспроизводимые этими курчавыми юношами. Я изумлялся, слушая хорошо знакомую французскую музыку в этом отдаленном порте, и притом исполненную маленькими неграми, которые несколько месяцев тому назад ничего не знали, кроме старинны песен своих невежественных матерей. Теперь же они пели о славе и блеске Франции с самоуверенностыо гаменов сент-антуанского предместья.
Ночью я отлично отдохну, и по пробуждении прежде всего вспомнил о моем лагере. При осмотре его я не досчитался двух ослов, а в багаже не доставало свертка проволоки — африканской золотой монеты. Люди мои все спали глубоким сном, не заботясь о том, что в Мриме ночью ходить множество бродяг. Солдатам отдано было приказание идти на поиски по городу и окрестностям. В то же время о нашей пропаже было доведено до сведения Джемадара Эвзау, который обещал найти наших животных за приличное вознаграждение. До наступления ночи один из ослов был найден за городом — в то время, когда он щипал листы с маниокового дерева, но другого животного и свертка проволоки так не могли найти.
Из первых посетителей, явившихся ко мне в этот день в Багамойо, был Али-бен-Салим, брат знаменитого Саида бен Салима, или Рас Кафилаха Буртона и Спика, а потом Спика и Гранта.
Он меня радушно приветствовал, и так как его брат был моим агентом в Униамвези, то я, не стесняясь, принял его предложение помочь мне. Но, увы, моя доверчивая натура ошиблась в нем. Али бен Салим оказался змеей, отогретой на моей груди. Я получил приглашение разделить с ним чашку кофе и отправился к нему: кофе был вкусен, хотя и без сахару, обещаниям его не было конца — конечно, потому, что он не придавал им никакой цены. Он мне сказал: «я ваш друг, желаю служит вам, чем я могу быть вам полезен?» — я ответил: «много благодарен, мне нужен друг, который, зная язык и обычаи ваниамвези, достал бы мне необходимое число носильщиков. Ваш брат знаком с вазунгу (с белыми людьми) и знает, что они в точностн исполняют то, что обещают. Достаньте мне сто сорок носильщиков, и я заплачу вам требуемую вами сумму» — Змей вскормленный мной, отвечал мне с умилительною любезностью: «мне ничего от вас не нужно, мой друг, за такую ничтожную услугу; будьте покойны, вы останетесь довольны. Вы здесь не пробудете и пяттнадцати дней. Завтра утром я приду и посмотрю сколько у вас тюков — для соображения сколько вам нужно носильщиков». Я пожелал ему доброго утра, с удовольствием помышляя о скором отъезде.
Необходимо познакомить читателя с двумя вескими и совершенно уважительными причинами, в силу которых я направил всю свою энергию к тому, чтобы как можно скорее выбраться из Багамойо. Во-первых, я желал быть в Уджиджи, прежде чем до Ливингстона дойдут слухи, что я отправился искать его, так как, на мой взгляд, это был человек, который скорей постарался бы еще больше увеличить разделявшее нас пространство, и не сделал бы ни малейшего усилия сократить это расстояние. Во-вторых, мазика, или дождливый сезон, скоро застиг бы меня врасплох и, как говорили мне в Багамойо, заставил бы меня отложить путешествие до прекращения дождливого периода, то есть — на полтора месяца, так как в это время дождь льет не переставая. Притом мне известны были по опыту неприятные последствия, которые влекут за собою продолжительные дожди. Мне знакомы были, например, дожди в Виргинин с обычными своими ужасными последствиями с половодьем, с ржавчиной на хлебных растениях, с перемежающейся лихорадкой, ревматизмами и другими болезнями; я знал английские дожди, падающие небольшими каплями, и наводящие уныние на душу; я знал и абиссинские дожди, которые, кажется, могут затопить в несколько часов целый континент; наконец, я был знаком и с муссоном в Индии, не позволяющим выходить из дому. С которым же из этих дождей сравнить страшную мазику Восточной Африки? Буртон много пишет о черной грязи в Узарамо. Если в хорошую погоду верхний слой почвы данной местности можно назвать черною грязью, то что же с ним будет после сорокодневного проливного дождя? Все эти соображения не могли не беспокоить меня.
Али-бен-Салим, верный своему обещанию, посетил мой лагерь на другой день, сохранял все время важный вид и, осмотрев мои тюки холста, заметил, что их следует покрыт рогожами и с этою целю обещал прислать мне человека, советуя не торговаться с ним, так как он возмет с меня лишь то, что следует.
В ожидании 140 пагасисов, обещанных Али-бен-Салимом, мы заняты были исключительно мыслию, как бы нам скорее пройти нездоровую приморскую страну и не испытать гибельного влияния лихорадки. Непродолжительный опыт в Багамойо показал, чего нам не доставало, чего у нас был излишек и что нам было необходимо. В одну из ночей нас посетил шквал, сопровождаемый страшным дождем. В моей. палатке находилось на 1,500 дол. холста, который оказался на утро весь подмоченным. Потребовалось два дня, чтобы просушить холст и потом снова уложить его. Пришлось устроить палатку из более прочного материала, который предохранил бы на будущее время мои тюки и багаж от вредных последствий мазики. Спеша уехать из Занзибара и не имея понятия о том, как следует увязывать тюки для перевозки, я поручил эту работу Джетте, одному купцу-комиссионеру, как человеку опытному в подобного рода делах. Но Джетта, увязывая тюки, не позаботился предварительно взвесить их, руководствуясь при упаковке холста одним только глазомером. В мой лагерь явились, наконец, один или двое пагасисов для переговоров; для предварительного заключения сделки, они пожелали видеть мои тюки. Они пробовали их поднять — но увы! тюки оказались им не под силу, и пагасисы удалились. Я взвесил один тюк на пружинных весах Сальтера; в нем оказалось 105 фунтов или 3 фразилаха, т. е. ровно на 35 фунтов более, чем следовало. Взвесив и все остальные тюки, я убедился, что Джетта, руководствуясь одним глазомером, наделал мне много хлопот, несмотря на всю свою опытность. Пришлось распаковать и снова упаковать все тюки, уложив в каждый товару не более 72 фунтов. Каждый тюк после переделки представлял твердую массу в три с половиною фута длины, фут в вышину и фут в ширину. Мне нужно было отправясь в Унианиембэ восемьдесят два тюка, из которых сорок состояли только из мерикани и каники, а остальные из мерикани и цветного холста и назначались для платежа дани, а также для найма другого отряда пагасисов из Унианиембэ в Уджиджи и далее.
Прошло две недели, в течение которых Али-бен-Салим обещал доставить мне носильщиков, а между тем никто не явился. Я послал к нему Мабруки, поручив напомнить Али-бен-Салиму о данном им обещании. Через полчаса Мабруки возвратился с ответом, что через несколько дней пагасисы будут готовы, но, прибавил Мабруки с плутовиским видом, «я ему не верю». Он произнес вслух, говоря с самим собою, но так, что я слышал: «какая мне надобность доставать ему пагасисов. Сеид Бурхаш послал письмо не мне, а Джемадару. Ради чего я буду беспокоиться из-за него? Пусть Сеид Бурхаш пришлет мне письмо, и тогда я достану ему пагасисов в два дня».
Нужно было действовать и дать почувствовать Али-бен-Салиму, что со мной не так удобно шутить. Я поехал к нему и спросил, что все это значит.
Он отвечал, что все сказанное Мабруки ложь, такая же черная, как и его рожа. Он никогда ничего подобного не говорил, он готов сделаться моим рабом, сам служить у меня пагасисом. Но здесь я оставил словоохотливого Али и сказал ему, что я не намерен брать его к себе в носильщики и не думаю также просить Сеида Бурхаша послать к нему прямо письмо, и что не желаю пользоваться услугами человека, обманувшего меня; поэтому лучше будет, если Али-бин-Салим покинет мой лагерь и прекратит с нами всякие сношения.
Я потерял две недели, потому что Джемадар Садур, в Каоле был у меня всего раз, после получения письма от султана. Обещания других лиц доставит мне носильщиков точно также не были исполнены. В эту критическую минуту я вспомнил об обещании, данном мне влиятельным занзибарским купцом — Тариа-Топаном — снабдить меня рекомендательным письмом к молодому человеку, по имени Гаджи Паллу, на которого должно положиться, что он достанет мне пагасисов.
Я отправил Селима, моего арабского переводчика, в Занзибар с настоятельной просьбой к капитану Вэббу достать мне от Тариа-Топана это давно обещанное им рекомендательное письмо. Это была последняя моя надежда.
На третий день Селим вернулся и привез с собой письмо к Суру-Гаджи-Паллу, который вскоре затем явился ко мне и сообщил, что Тариа-Топан поручил ему нанять для меня сто сорок пагасисов до Унианиембэ. Он заметил мне, что это будет стоить очень дорого, так как пагасисы в большом спросе. «Если вы желаете», продолжал он, «отправиться поскорее, то вам придется выплатить каждому пагасису от 25 до 40 доти, в таком случае я могу вас отпустить в течение месяца». На что я ему отвечал: «здесь у меня тканей на 1,750 дол. или 3,500 доти; их достаточно для уплаты каждому из ста сорока человек по 25 доти. Самое большое я могу дать 25 доти; достаньте мне сто сорок пагасисовь до Унианиембэ и я вас награжу самым щедрым образом». Молодой человек отвечал мне наивным тоном, что он ни в какой награде не нуждается, что он доставит мне требуемое количество пагасисов из чести, что похвала с моей стороны вознаградит его за труды, так как доставят ему более обширную практику. В заключение он заметил, что десять пагасисов у него уже наготове, и если я пришлю к нему на дом четыре тюка холста, два мешка бус и двадцать свертков проволоки, то пагасисы могут завтра же отправиться из Багамойо, под конвоем трех солдат. «Гораздо лучше и дешевле», прибавил он, «отправить несколько маленьких караванов вместо одного большого. Большие караваны подвергаются нападению или задерживаются корыстолюбивыми начальниками племен под самыми пустыми предлогами, между тем как маленькие проходят, не обращая на себя внимание».
Тюки холста и мешки с бусами бусами отправлены к Суру-Гаджи-Паллу, и я мысленно поздравляль себя с успехом, благодаря деловым талантам молодого Гаджи, влиянию Тариа-Топана и любезности Вэбба. Я готовил Суру-Гаджи-Паллу великолепный подарок и пышную рекламу в моем дневнике, и с веселым видом снаряжал конвой в поход в Унианиембэ.
Снаряжая первый караван в Унианиембэ, я узнал много вещей, которые ускользнули от внимания моих предшественников в восточной Африке и своевременное знание которых оказало бы мне в Занзибаре неоцененную услугу: я говорю о количестве и качестве подлежавших закупке тканей. Я прилагаю здесь для примера счет издержкам за отправку первого каравана в Унианиембэ, состоявшего из десяти пагасисов и трех конвойных солдат.
Издержки на переноску:
Плата 10 пагасисам, по 25 доти каждому, каждый доти холста стоимостию 50 центов. — 125,00 дол.
Зерен матама на 4 дня — 1,00 дол.
На прокормление дорогою:
Мерикани, 25 доти — 12,50 дол.
Каники, 20 доти но 25 цен. каждый — 5,00 дол.
Тауджири, 2 доти по 50 цен. каждый — 1,00 дол.
Сами-сами, 9 фунтов — 3,05 дол.
Бубу, 3 фунта — 0,33 дол.
Мерикани, 7 фунтов — 1,05 дол.
== 148,93 дол
Прокормление трех солдат:
3 ф. бус бубу — 0,33 дол.
3 ф. мерикани — 0,45 дол.
3 ф. сами-сами — 1,01 2/3 дол.
Холста мерикани, 7 1/2 доти — 3,75 дол.
Барсати, 2 доти — 1,00 дол.
Каники, 2 доти — 0,50 дол.
Жалованье за 3 месяца, по 9 дол. в месяц — 27,00 дол.
За перевоз через Кингани — 2,00 дол.
== 36,04 2/3 дол.
Итого издержано на пагасисов — 148,93 дол.
'' '' '' солдат — 36,04 2/3 дол.
== 184,97 2/3 дол.
Стоимость товаров, отправленных с первым караваном:
3 тюка холста, заключавших в себе 90 доти каники, по 25 цен. — 22,50 дол.
112 1/2 доти мерикани, по 50 цен. — 56.25 дол.
3 свертка проволоки или 4 фразилаха — 36,87 1/2 дол.
1 мешок сунгомацци — 14,00 дол.
1 мешок бус сами-сами, или 2 фразилаха — 26,00 дол.
== 155,62 1/2 дол.
Таким образом, издержки на отправку превышали слишком на 29 дол. стоимость отправленного товара.
Если бы я отправил сто пагасисов с соответствующим количеством товара, то издержки на отправку составили бы 1849,76 2/3 дол., а самый товар стоил бы 1556,25 дол. все же вместе 3406,01 2/3 дол. И так как у меня зашла речь о стоимости транспорта, то я, как методический человек, могу представить здесь счет расходам на третий караван, отправленный с Фаркугаром, и состоявший из десяти ослов, трех солдат, Фаркугара и повара.
9 ослов с грузом, по 19 дол. — 162,00 дол
1 осел для Фаркугара — 18,00 дол.
10 седел — 17,60 дол.
3-хмесячное жалованье повару, по 9 дол. в месяц — 27,00 дол.
'' '' '' Фаркугару по 25 дол. — 75,00 дол.
1 палатка — 8,00 дол.
Сахару 4 фунта — 25 дол.
Чай — 4,00 дол.
Лекарства — 3,00 дол.
Рис — 1,00 дол.
Жалованье 3-м солдатам, по 9 дол. каждому — 27,00 дол.
За перевоз — 2,00 дол.
Зерен матама, 16 мер — 1,00 дол.
На прокорм ослов, 16 доти мерикани — 8,00 дол.
'' '' людям (5 человек), 25 дол — 12,50 дол.
'' '' '' '' '' 15 ф. бус — 3,00 дол.
== 363,83 дол.
Стоимость груза:
18 тюков холста, заключавших в себе:
540 доти каники по 25 цен. — 135,00 дол.
675 доти мерикани по 50 цен. — 337,50 дол.
V. Переводчик Селим.
В последнем случае транспортные издержки значительно менее, что говорит в пользу осла как вьючного животного, так как при случае он может снести гораздо более, чем два пагасиса. Два пагасиса на всем содержании стоят около 37,01 дол.; один же осел при тех же условиях стоит 36,40 дол.; этот рассчет сделан на основании приведенных выше цифр. Но Фаркугар мог взять вместо десяти двадцать ослов, и тогда доставка груза обошлась бы еще дешевле. Если принять в соображение, что все тридцать три осла Буртона пали прежде, чем достигли Унианиембэ, то не следует также упускать из виду, что, по словам того же Буртона, все его пагасисы бежали или пытались бежать во время пути. Но нам легче будет судить об относительном достоинстве ослов и пагасисов по прибытии в Унианиембэ, а до того времени оставим вопрос открытым.
Отправление первого каравана уяснило мне также и другой вопрос — о дани, платимой начальникам племен. Холст, назначаемый в дань, должен быть высшего достоинства и отдельно упакован, потому что вожди племен не только корыстолюбивы, но и очень разборчивы; они не примут простого цветного холста, назначаемого для пагасисов; им подавай чрезвычайно дорогой дабвани, исмагили или согари. Дань с первого каравана стоила мне 25 дол. Так как мне нужно было отправить более 140 пагасисов, то дань деньгами должна была составить 330 дол. золотом, с премией в 25 цен. на каждый доллар. Взвесь все эти факты, путешественник! Они весьма поучительны.
Но перед отправлением моего первого каравана мне нужно было свести денежные счеты с достойным молодым человеком Сур-Гаджи-Паллу.
В день отъезда ко мне явился Сур-Гаджи-Паллу и с весьма невинным видом представил счет, требуя немедленной уплаты деньгами, по 25 доти на каждого пагасиса. Трудно представить мое изумление, когда я увидел, что этот предупредительный молодой человек так скоро забыл состоявшееся между нами накануне словесное условие, что пагасисы получат плату товарами из находившихся у меня 3,000 доти груза. На мой вопрос, помнит ли он наше условие, он отвечал утвердительно: нарушение его он объяснял тем обстоятельством, что ему необходимо продать свой собственный холст, за который он желает получить деньгами, а не товаром же. Но я дал ему понять, что пагасисов он нанимал для меня и потому должен платить им моим же холстом; что я заплачу ему деньгами лишь столько, сколько ему следует за коммиссию; что лишь на таких условиях я согласен иметь с ним дело и что вообще я не намерен бросать своих слов на ветер. Выше я передал лишь сущность происходившего между нами разговора; в действительности же мы часа полтора спорили и кричали. Сур-Гаджи-Паллу грозил, что он бросить мое дело, если я не возьму его холста; потом перешел к слезам, мольбам, но я на все отвечал: «Делайте так как я требую, или вас мне не нужно». Наконец, дело было улажено и Сур-Гаджи Паллу согласился на мои условия. Хорошо, что наша первая размолвка, равно как и последующие имели такой миролюбивый исход, иначе мне долго не удалось бы выбраться из Багамойо. Кстати, здесь будет не лишним вообще сказать несколько слов о Сур-Гаджи-Паллу и о моих к нему отношениях.
Сур-Гаджи-Паллу был весьма ловкий и энергический деловой человек, быстрый на умственные соображения и рожденный кажется быть оборотливым промышленником. Глаза его никогда не оставались в покое: он разглядывал то меня, то постель, ружья, холст, словом глаза его чем-нибудь да были заняты. Его пальцы тоже постоянно были за делом; они были одарены какою-то неудержимою страстью что-нибудь ощупывать; разговаривая со мной, он касался ими то моих панталон, то сюртука, то ботинок. или же ощупывал свою собственную рубашку; если глаза его случайно встречали какой-либо новый предмет, то все его тело наклонялось вперед к незнакомой вещи. Челюсти его тоже были в постоянном движении, вследствие приобретенной им скверной привычки жевать бетель и известь, а иногда табак и известь. Он был благочестивый мусульманин и строго соблюдал внешние обряды правоверных; он приветливо кланялся мне, снимал свои башмаки, входил в мою палатку, твердя, что он недостоин сидеть в моем присутствии и затем, усевшись, начинал говорить о деле, всегда исполненном крючкотворства. О буквальной и практической честности этот юноша не имел и понятия; чистая истина была для него совершенно чуждою вещю; ему столько раз приходилось лгать в течение его непродолжительной жизни, что глаза его, по-видимому, совершенно утратили смелый взгляд невинности; словом он обратился в самого отъявленного и опытного негодяя.
В течение шести недель, проведенных мною в Багамойо, в ожидании людей, этот двадцатилетний юноша доставил мне столько же хлопот, сколько все нью-йоркские мазурики причиняют начальнику полиции. Он находил случай раз шесть надуть меня в течение одного дня и плутовал, не моргая ни одним глазом. Он ставил, например, в счет холст, выданный пагасисам, и клал на каждого человека по 25 доти; по отправке же оказывалось, что он выдал им не более 20 каждому, а некоторым и 12. Сур-Гаджи-Паллу утверждал, что выданный им холст самого высокого достоинства, вчетверо лучше обыкновенного; в действительности же это оказывался самый скверный холст. Он являлся лично в мой лагерь и требовал 40 ф. бус сами-сами, мерикани и бубу на пошо, т. е. на прокорм каждому, и потом составлял в свою пользу от 5 до 30 ф. Он плутовал и относительно наличных денег так он спрашивал 4 дол. на перевоз через Кингани за каждых десять пагасисов, между тем как в действительности перевоз стоил только 2 дол. И подобные плутни были в ходу каждый день в течение целого месяца. Когда я выводил наружу его плутни в присутствии его товарищей, то он ограничивался тем, что пожимал плечами: краска стыда была незнакома его бледным щекам.
На него не производила никакого влияния угроза уменьшить награду за его труды; он предпочитал синицу в руках журавлю в небе.
Читатели спросят меня, может быть, почему я не прекратил с ним дело тотчас же, как заметил его плутни? — На это я отвечу, что я находился в полной от него зависимости, не имея возможности заменить его другим человеком; без него я вынужден был бы пробыть в Багамойо по крайней мере шесть месяцев, по истечении которых нечего было и думать об успехе экспедиции, а между тем, слух о ней облетел весь мир. Первым залогом успешности моего предприятия был немедленный отъезд из Багамойо, после которого я мог быть более самостоятелен в своих действиях. Но в это время положение мое было крайне неприятно. Я уже говорил, что у меня было на 1,750 дол. золота для носильщиков, или 3,500 доти, не считая других товаров. Полагая на сто сорок пагасисов по 25 доти на каждого, я предполагал, что тем и должны покончиться мои транспортные расходы, но как я ни пытался вразумить молодого индуса, что я не так глуп, чтобы не понять его плутней, что мною истрачено 3,500 доти, между тем как он доставил мне только сто тридцать пагасисов, считая на каждого 25 доти, что составит в общей сложности 3,200 доти — Сур-Гаджи Паллу продолжал твердить, что я ему еще должен 1,400 дол. наличными деньгами. Доводы его заключались в том, что он доставил 240 доти улиахского холста, который стоил вчетверо дороже моего, т. е. равнялся 960 моим доти, что ему приходилось тратить деньги на перевоз, на подарки властям, на ружья на отыскание пагасисов и т. д. Его наглая ложь привела меня в негодование, так что я объявил ему, что если он не исправит своего счета, то я не дам ему не полушки.
Все мои угрозы и обещания не производили на него никакого влияния, и только после прибытия Канджи, тоже агента Тариа-Топана, мне удалось заставить его уменьшить счет до 738 дол. Трудно сказать, кто из них был более отъявленный плут — Канджи или молодой Сур-Гаджи-Паллу; в сущности между ними не было никакой разницы. Но Бог с ними, не желаю им испытать тех огорчений, которые выпали на мою долю в Багамойо.
Не думайте, дорогой читатель, что приводимые мною, и, по-видимому, мелочные, обстоятельства составляют лишний груз в моей книге. Я привожу факты, а знать факты — всегда поучительно. Каким образом я познакомил бы вас с вынесенным мною опытом, если бы не вошел в описание этих мелочных обстоятельств, доставляющих путешественнику столько огорчений. Если бы я был правительственным агентом, то стоило мне только шевельнуть пальцем — и в течение недели мне было бы доставлено требуемое количество пагасисов. Но как частное лицо, не облеченное никаким официальным полномочием, я должен был вооружиться терпением и молча сносить все неприятности.
Фаркугар и Шау деятельно были заняты устройством палатокь из плотной парусины, которая могла бы противустоять влиянию мазики и предохранить меня от болезней, а вещи — от порчи. Теперь, когда я возвратился жив и невредим, хотя и вынес двадцать три лихорадки в течение 13 месяцев, я должен сознаться, что обязан сохранением жизни, во-первых, милосердию Бога; во-вторых — энтузиазму к моему предприятию, который одушевлял меня от начала до конца; в третьих, тому, что я не разрушал свое здоровье неумеренностью; в четвертых, крепости моей натуры; в пятых, тому, что я никогда не предавался отчаянию, и в шестых, тому, что я запасся непромокаемою палаткою. Я пользуюсь этим случаем, чтобы посоветовать путешественникам, при покупке палатки, не полагаться на вкус мастера, а выбирать самую лучшую и прочную палатку, не взирая на ее цену. В результате она окажется самою дешевою, и ей многим будет обязан путешественник.
Настоящий параграф посвящаю неопытным путешественникам, с целью предостеречь их от ошибки, жертвою которой я был сам. Нужно быть весьма осторожным в выборе оружия, как для охоты, так и для защиты. У путешественника должно быть по крайней мере три рода различных ружей. Одно — для дичи (fowling-piece). другое — двухствольный карабин, № 10 или 12, и третье, магазинное ружье для защиты. Для мелкой дичи я советую взять ружье (fowling-piece) № 12, стволы которого имели бы по крайней мере четыре фута в длину. Для крупной африканской дичи самыми лучшими ружьями могут служить английские карабины Ланкастера иди Рейли, а для боевого оружия лучше всего взять повторительный американский карабин Винчестера.
Если я советую употреблять как боевое оружие американское ружье системы Винчестера, то вовсе не хочу сказать этим, что путешественник должен брать его для нападения, а для успешной защиты своей жизни от африканских бандитов, нападения которых можно ожидать во всякое время.
Я видел молодого человека, возвратившегося из внутренних частей континента, который утверждал, что, по его мнению, «образцовая винтовка» (Express rifle) — лучшее из всех ружей для охоты за африканскою дичью. Очень возможно, что молодой человек был прав и что «образцовая» винтовка обладает всеми приписываемыми ей достоинствами, но он никогда не охотился с нею за африканскою дичью; я также никогда не пробовал этого, и потому не стану опровергать его мнения. Однако, я могу сообщить результаты своей практики с другими винтовками, бьющими так же сильно как и «образцовая», и могу заверить его, что хотя пуля и пробивает животное насквозь, однако оно редко падает при первом выстреле. С другой стороны, я могу сообщить ему, что во время моего путешествия с доктором Ливингстоном, он давал мне свою тяжелую винтовку Рейли, благодаря которой я редко возвращался с охоты без одного или пары убитых мною животных, причем убедился, что пули Фразера совершенно выполняют свое назначение. Подвиги, сообщаемые капитанами Спиком и сэром Самуилом Беккером, перестанут возбуждать удивление молодого охотника, если в руках его винтовка Ланкастера или Рейли. После непродолжительного упражнения, он сравняется с ними, или даже превзойдет их, если только обладает твердою рукою и верным глазом. Я пишу эти строки именно с целью доказать эту мысль. Африканская дичь требует больших калибров, потому что обыкновенные калибры хотя и бьют достаточно сильно, однако не могут быстро повалить животное, что необходимо для ружья, употребляемого для охоты в Африке.
Вскоре после своего прибытия в Багамойо, я отправился в лагерь Муссуди, чтобы увидеть ливингстонов караван, снаряженный британским консулом для освобождения Ливингстона. Всех тюков было тридцать пять, и для сопровождения их до Унианиембэ потребовалось также тридцать пять человек. Конвоировать караван должны были семь человек иоганессцев и вагиовцев. В числе их было четыре раба. Они жили здесь припеваючи, нисколько не заботясь о том, для чего были посланы, и не думая о последствиях своей небрежности. Я никогда не мог понять, чем все это время занимались эти люди в Багамойо, кроме удовлетворения своих порочных наклонностей. Нелепо было бы утверждать, что между ними не было носильщиков, потому что сюда, как мне известно, прибыло со времени рамазана (декабря 15-го, 1870 года) по крайней мере пятнадцать караванов. Однако караван Ливингстона, прибыв в этот маленький городок Багамойо 2-го ноября, простоял до 10-го февраля, т. е. 100 дней, вследствие недостатка всего в 35 носильщиках, которых легко было собрать в два дня, благодаря влиянию консула. Если британский консул приведет в свое оправдание, что ему не было известно об остановке в Багамойо припасов, посланных Ливингстону, то это покажет только, что он относился более чем когда-нибудь небрежно к своим обязанностям, как британского подданного, к собрату по должности, зависевшему от него во всем, даже в средствах к существованию. Я узнал впервые в Занзибаре, в первый же день своего прибытия, о том, что в Багамойо стоит готовый к отправлению караван с припасами для Ливингстона; в это время мне еще не было известно, трудно ли или легко отправить караван во внутренность страны. Легче вообразить, чем описать, удивление мое, когда я узнал, что этот караван, нуждавшийся всего в тридцати пяти человеках, будучи отправлен британским консулом, покинул Занзибар около 1-го или 2-го ноября 1870 г. и оставался в Багамойо до 10-го февраля 1871 года, т. е. в течение ста дней!
«Если, подумал я, небольшую партию в тридцать пять человек британский консул не мог собрать в течение ста дней, то сколько дней пройдет прежде, чем мне, частному лицу, удастся собрать сто сорок человек?»
10-го августа, или около этого времени, по базару Багамойо разнесся слух, дошедший и до моей стоянки, что «балиуц» — что значит в переводе «посланник», едет в Багамойо с тем, чтобы ускорить отправку ливингстонова каравана. В тот же вечер, или на следующее утро, Ливинстонов караван быстро выступил в путь, имея при себе только четырех конвоирующих.
Два дня спустя капитан «Колумбины», Тукер, прибыл в Багамойо, вместе с доктором Кэрком, британским консулом и политическим резидентом. В тот же вечер я отправился в дом французской миссии, куда гостеприимный отец Горнер, глава миссии, пригласил доктора Кэрка, капитана Тукера и его помощников. Я застал их за обедом и был приглашен выпить с ними стакан вина. Разговаривали отчасти об удовольствиях, ожидаемых от устраиваемой ими охоты.
На другой день, в 6 часов утра, доктор Кэрк, капитан Тукер его помощник, австрийский консул и отец Горнер, двинулись к реке Кингани; несколько позднее я, в сопровождении Фаркугара, Шау и Саид бен-Саифа, также отправился туда стрелять гипопотамов.
На обратном пути к месту стоянки мы встретили в долине Кингани, отца Горнера, возвращавшегося, как он сказал нам, из Кикоки, первой стоянки на дороге от Багамойо до Унианиембэ, до которой он провожал охотников.
Вечером на другой. день, т. е. в пятницу, охотники возвратились. Я ужинал с ними, и разговор вертелся преимущественно на их охоте в лесах, лежащих за Кингани. Доктор Кэрк сообщил мне, что один из офицеров Колумбины, имевший винтовку с небольшим калибром, не мог ничего убить. Единственное животное, составлявшее их добычу, было убито им самим, и чтобы охота не оказалась совершенно неудачною, он должен был один отправиться в глубину леса. «Теперь они (то есть офицеры), говорил доктор Кэрк, знают, в какой степени можно полагаться на ружье системы Снайдера против африканской дичи».
На другой день, в десять часов утра, доктор Кэрк и французский монах посетили меня на моей стоянке. Последний согласился только выпить стакан чаю, потому что он спешил посмотреть на ливингстонов караван. В 11 часов утра доктор Кэрк отправился на Колумбину, в сопровождении учеников французской миссии и полного оркестра музыкантов, увеселявших моряков. Между 3 и 4 часом пополудни Колумбина покинула Занзибар.
Багамойо отличается самым приятным климатом. Занзибар значительно уступает ему в этом отношении. Мы могли спать на открытом воздухе, и каждое утро, свежие и здоровые, отправлялись купаться в море; когда выходило солнце, то мы уже были заняты различными приготовлениями к путешествию во внутрь страны. Время оживлялось посещениями арабов, также отправляющихся в Унианиембэ, а также разными комическими сценами, военным судом над провинившимися или кулачным боем между Фаркугаром и Шау, требовавшим моего спокойного вмешательства, когда бойцы слишком разгорячались. Иногда мы, для препровождения времени, охотились в долине Кингани или по берегам реки, или же заводили разговор с старым Джемадаром и толпою его подчиненных беспрестанно повторявших мне, что скоро наступит мазика и что всего лучше продолжать путь, пока не прошло, время удобное для путешествия.
Джон Шау всегда был в весьма дурном расположении духа во время посещений черных вельмож Багамойо. Следуя обычаям арабов, я предлагал кофе и прохладительные напитки сперва моим гостям, а потом уже белым. Я заметил его негодование, и спросил о причине его. Он объявил мне, что я жестоко оскорбил его, угощая арабов — «негров», как он называл их — прежде чем его, белого человека. Бедный Шау! он не знал еще о страданиях, ожидавших его при дальнейшим путешествии, пред которыми это мнимое оскорбление его цвета было лишь ничтожнейшею неприятностью! Он вполне обнаружил грубую неспособность англосаксонской расы к путешествиям и сношениям с другими народами.
По прошествии дня я убедился в необходимости разлучить Фаркугара и Шау. Последний оказался человеком крайне мрачным и притом обладающим непомерным тщеславием, весьма легко возбуждаемым и огромным честолюбием, уносившим его превыше облака ходячего. Мне казалось, что Фаркугар, сам по себе, будет гораздо сноснее, чем вместе с Шау, который своим обращением должен был до крайности раздражать такого человека, как Фаркугар. Поэтому я решился поручить ему вести третий караван. Когда я сообщил свое решение, то мир тотчас же водворился между задорными бойцами.
В числе прислуги каравана было два индуса и два гоанесца. Они вообразили себе, что внутренность Африки — Эльдорадо, почва которой усыпана кучами слоновых клыков и, соединившись в компанию, решили пуститься сами по себе в коммерческое предприятие. Они назывались: Жако, Абдул-Кадер, Бундер Салам и Аранселар; Жако поступил к нам в качестве плотника и моего главного помощника; Абдул-Кадер — портным; Бундер-Салам поваром, а Аранселар — заведывал маслом. {У Стэнли он, конечно, не «заведывал маслом» («chief butter»?). Он был «chief butler», то есть «главным дворецким» (Прим. В.И.)}
Но Аранселар, по какому-то откровению, предугадывал, что я, по всей вероятности, не дам ему сидеть сложа руки, поэтому, пока у него было еще время, он посвящал большую часть его на придумывание способа нарушить свой договор. Он отпросился в Занзибар к своим друзьям; но два дня спустя меня уведомил, что он выбил себе правый глаз, в подтверждение чего прилагалось медицинское свидетельство с описанием величины повреждения, от придворного врача Сеида Бургаша, доктора Христи. Соотечественники его, быть может, намеревались сделать то же самое, но я выдал им жалованье вперед, строго запретивши делать такие безумства, и это заставило их оставить всякие свирепые намерения, которые, быть может, уже созрели в их головах.
Однажды ночью заметили мальчика, тащившего что-то из тюка; за ним бросились в погоню и гнались до тех пор, пока он не исчез из глаз в джунгле; это было одним из приятнейших развлечений, разнообразивших скучное время приготовления к путешествию.
Я уже отправил внутрь страны четыре каравана, а пятый с лодками, ящиками, моим багажем и несколькими ящиками с сукнами и бусами, который должен был вести я сам, был уже почти снаряжен. Вот порядок, в каком отправлялись караваны:
6-го февраля 1871 г. экспедиция прибыла в Багамойо.
18 февраля 1871 г. отправлен первый караван с двадцатью четырьмя носильщиками и тремя солдатами.
21 февраля отправлен второй караван с двадцатью восемыо носильщиками, двумя надсмотрщиками и двумя солдатами.
25 февраля отправлен третий караван с двадцатью двумя носильщиками, десятью ослами, одним белым, одним поваром и тремя солдатами.
11 марта четвертый караван с пятьюдесятью пятью носильщиками, двумя надсмотрщиками и тремя солдатами.
21 марта 1871 г. отправился пятый караван с двадцатью восемью носильщиками,. двенадцатью солдатами, двумя белыми,. одним портным, одним поваром, одним переводчиком, одним ружьеносцем, семнадцатью ослами, двумя лошадьми и одною собакою.
Итого, всех лиц во всех караванах этой экспедиции 192.