Как дела, товарищи?..
Но не отменять же собрание из-за холода? Видели и не такое. Все расселись вокруг письменного стола Жильбера. Записывать, конечно, было бы удобнее за обыкновенным столом. А то упираешься коленями в тумбочки и долго просидеть в таком положении трудно. Никто не стал раздеваться. Поглядишь на нетопленую печку и еще холоднее делается, даже дрожь пробирает.
— Ну, как дела, товарищи?..
Во-первых, как идет подготовка к завтрашнему дню, к двадцать третьему декабря? Все докладывают. Сообщения товарищей занимают немного времени. Подготовка ко дню протеста против перевооружения Германии идет давно, и везде все налажено. На всех предприятиях будут проведены короткие забастовки, на одних — работу остановят на час, на других будут бастовать два часа, и в разное время дня — в зависимости от условий… На верфи все профсоюзы решили остановить работу на три часа…
— Вот что я вам еще скажу, — говорит Брассар, рабочий с верфи: — нам удалось организовать деревенских ребят, и у них теперь есть партийная ячейка. Мы всё не могли сообразить, как с ними побеседовать: их привозят в автобусах и, как смена кончится, развозят обратно по деревням. А в рабочие часы разговаривать невозможно. У нас в сухих доках такой грохот, что хоть реви, как осел, все равно ничего не слышно… Да ты, Анри, знаешь, — ты ведь к нам приходил…
Анри кивает головой, вспомнив, как он тогда был оглушен шумом, каким почувствовал себя придавленным, маленьким… Подойдя к краю ничем не огороженной отвесной стены дока, он увидел внизу глубокий котлован. На середине возвышались два огромных свежевыкрашенных судна. Они стояли на кирпичном, изумительно чистом, как будто только что вымытом дне; дело портили только несколько лужиц, окрашенных суриком, цвета свежей крови… полное впечатление бойни, где режут каких-то чудовищ… Потом Анри стал осторожно спускаться по скользким ступенькам. Держаться не за что — перил нет, даже веревка не натянута вдоль лестницы. С одной стороны совершенно гладкая бетонная стена, с другой — гигантские корпуса судов. От грохота и от ослепительных вспышек автосварки совсем одуреешь, того и гляди оступишься и упадешь… Вверху всегда толпятся люди, заглядывают в котлован, и у всех немного голова кружится. Анри вспомнился один из зрителей, мальчишка лет двенадцати-тринадцати. Он работал на ремонте яхты для увеселительных поездок, пришвартованной у соседней набережной… Мальчишка был весь измазан свежим, еще не затвердевшим гудроном. Длинная рваная куртка и башмаки словно покрылись черным блестящим панцирем.
…Все смотрели, как он шел, волоча ноги, опустив несгибающиеся руки, точно водолаз в тяжелом скафандре, но мальчишка, видно, об этом не думал. Он пришел к котловану посмотреть, в каких трудных условиях работают люди.
Когда Анри спустился вниз и оказался между столбами, которые подпирали судно, к нему подошел Брассар. Он снял огромные кожаные перчатки и поднял на лоб большие очки в железной оправе. Все лицо у него было усеяно красными точками — то ли от сурика, то ли от ржавчины, и только глаза, защищенные очками, обведены белыми кругами. Берет окрасился во все цвета радуги — Брассар, случалось, вытирал о него руки. Да, разговаривать здесь было нелегко, но все же несколько человек оставили работу и подошли к Анри и Брассару… А когда поднимаешься наверх, ты удивлен, что слышишь свой собственный голос. И тебе все время кажется, будто ты кричишь. Должно быть, поэтому Брассар, выступая на собрании, то говорит слишком громко, то почти шепотом.
— Простая штука, но надо было додуматься! Мы решили использовать автобус. Получилась у нас ячейка из автобусных пассажиров — ведь собрания-то приходится проводить в дороге. Не ахти как удобно, но все же лучше, чем ничего. Факт тот, что дело пошло. Нас одно смущало: в автобусе едут не только коммунисты. Но у нас секретов нет, а кроме того беспартийные рабочие отнеслись ко всему очень хорошо. И если кто из них хочет высказаться, мы не мешаем — выступи. Вроде как открытые собрания, на которых присутствуют и сочувствующие! Есть еще одно преимущество, — и Брассар со смехом хлопнул ладонью по столу, — стопроцентная явка! Хорошо мы придумали с автобусом, а? Нам это очень помогает понять настроения ребят. Например, насчет парохода с оружием — могу с уверенностью заявить: этот вопрос волнует не одних докеров. С тех пор как мы его обсудили на ячейке, весь автобус говорит о нем.
После Брассара выступает Феликс Паво, служащий авиазавода, молодой активист. Он пришел на собрание вместо Эдгара Леруа, родного дяди Анри. Эдгар заболел и сидит дома. Должно быть, у него грипп. Сколько в этом году болеют гриппом, никогда еще такого не бывало!.. Лучше, конечно, вылежать…
— Я вот что думаю, — начинает Феликс. — Не плохо бы выпустить листовку относительно перевооружения Германии и раздать, когда ребята остановят работу: все смогут ее внимательно прочесть, а главное — как раз вовремя будет. Листовка у нас уже готова.
Анри ничего не говорит, хотя прекрасно знает, что эта идея исходит не от Феликса, а от Эдгара. До сих пор еще бывает — главным образом среди молодых, — что товарищи приписывают себе чужие идеи и хвастают ими, — хотят отличиться, особенно при руководителях. Для таких случаев Анри уже выработал тактику: он делает вид, будто ничего не замечает, даже когда присваивают его собственную мысль. Что это в общем меняет? А товарищ, который выступает под чужим флагом, тем самым берет на себя обязательства: сделал предложение — изволь провести его в жизнь. И все же, откровенно говоря, Анри такие приемы не нравятся. Однако руководитель должен быть скромным, должен уметь промолчать, когда надо, и сдерживать желание ежеминутно исправлять чужие ошибки — есть люди, для которых честолюбие является двигателем. И пока это честолюбие не носит более серьезного характера, ничего нет страшного. Пусть каждый живет, как умеет.
Анри всегда брал пример с Эдгара — больше, чем со своего отца, потому что отец подпевал социалистам. В основных вопросах старик соглашался с коммунистами, но в остальном, можно сказать, был оппортунистом, да еще каким! И это не мешало ему как и многим старым докерам, высказывать анархистские взгляды. И бывало Анри еще мальчишкой — когда только начал работать в порту — нарочно заводил с отцом споры по любому вопросу, и старик сам себе противоречил. Его нетрудно было поддеть. Домашние споры и научили Анри политически мыслить. Постепенно в его голове прояснились понятия о коммунистах, социалистах, профсоюзах. Отец злился, что сын загнал его в тупик, и в раздражении кричал: «Молчи, сопляк! Мальчишка! У тебя еще молоко на губах не обсохло!» — «Да бросьте вы! Когда вы кончите спорить о политике? И без нее, слава богу, забот хватает», — говорила мать, поджаривая на сковороде картошку. Тогда они чуть не каждый день ели жареную картошку — один из братьев матери работал в мясной и приносил им сало. «Не такой уж он мальчишка, как тебе кажется, — сказал однажды дядя Эдгар. — Он получше тебя рассуждает, Франсуа. Погоди, из него выйдет настоящий коммунист». Эдгар пользовался большим уважением у своего брата. Анри высоко оценил этот аттестат зрелости, который выдал ему дядя, хотя фактически он тогда еще ничего не знал о коммунизме. Видимо, с этого все и началось. Споры с отцом и привели Анри к убеждению, что он застрахован от оппортунизма. В трудные моменты он иногда думает: как бы тут поступил отец? Это помогает ему понять, какие ошибки могут совершить некоторые товарищи и от чего их надо предостеречь. Неправильные взгляды отца создали в нем иммунитет, как перенесенные в детстве болезни…
Эдгар никогда не учился по книгам, но у него удивительно восприимчивый ум. Он ничего не читает, кроме «Юма». Зато уж «Юма» читает каждый день, от первой до последней строчки. Когда спина ноет от усталости или времени нет, он пропускает так называемое легкое чтение: роман с продолжением и уголовную хронику. Каждый день он узнает что-то новое и за десятки лет накопил немалый багаж. Больше всего Эдгар поразил Анри во время нашумевшей истории с гибелью в Буэнос-Айресе самолета СО-93. Об этой катастрофе в газетах сообщали как об обыкновенном несчастном случае, но Эдгар видел за нею то, чего никто не видел. Он говорил:
— Это американцы нам наносят удар!
Кто мог подумать, что осколки катастрофы, происшедшей за тридевять земель, могут долететь до Франции?
Прошло не так уж много времени, и дирекция авиационного завода, сославшись на несчастный случай в Аргентине, прекратила выпуск СО-90. Самолеты были пущены в лом в сорок восьмом году, а в это время самолет СО-95, похожий на СО-90, как родной брат, занял первое место в международном состязании пассажирских самолетов, происходившем в Каннах. Ясно как божий день, все это было прямо или косвенно подстроено американцами! «Видишь? Что я тебе говорил! Вот и доказательства! Чорт побери! Эх, досада! Зачем я тогда не написал своих соображений в «Юма». Мы бы сразу же раскрыли их махинации. Чего я, дурак, раздумывал!»
А тут еще дирекция поставила рабочих перед выбором: либо увольнение, либо работа над выпуском МД-315 — самолетов для колониальной полиции, которые могли быть использованы и во Франции для борьбы против народа. Прозорливость Эдгара, разгадавшего темную махинацию, была настоящим откровением для Анри. Впервые он так отчетливо увидел, что народ может быть руководящей силой нации. «Низы» могут раньше и лучше разглядеть некоторые явления, потому что стоят ближе к ним. До сих пор Анри это только чувствовал, что и придавало ему веру в собственные силы, но никогда еще он не видел такого явного практического доказательства. В любой области деятельности, во всех уголках страны есть миллионы эдгаров, и каждый из них на своем участке сталкивается с важными фактами и проникает в их сущность, когда всем остальным, будь они хоть семи пядей во лбу, не удается ее обнаружить. Какой мощной силой может стать бдительность этих незаметных людей, их глубокая мудрость, если она будет целиком направлена на достижение одной цели!
— Я считаю, что товарищу Леруа…
Анри вздрогнул. Говорит по-прежнему Феликс. Иной раз даже на собраниях Анри вдруг задумается и потеряет нить беседы или выступления. Леруа? Кого Феликс имел в виду — Анри или Эдгара?
— …Товарищу Леруа следует выступить у ворот нашего завода. Я считаю (Феликс не может обойтись без своего «я», на каждом шагу у него «я» да «я»)… я считаю, что давно пора было это сделать. А то нехорошо получается: рабочие никогда не видят ни секретаря секции, ни товарищей из федерации. Они знают только профсоюзных работников. При Жильбере этот недостаток тоже был. Наши рабочие не знали Жильбера. А ведь есть задачи, которые профсоюзы не могут поставить так, как это сделает партия. Ничто не может заменить партию. Тут Брассар говорил насчет парохода с оружием. Мы тоже близко от порта. Почти так же близко, Брассар, как и вы на верфи. Так вот, пускай партия разъяснит рабочим этот вопрос. С Индокитаем у нас все было в порядке. Наш завод всегда был, можно сказать, опорой докеров. А если к нам придет секретарь секции, дело лучше пойдет, чем когда говорим мы, — особенно, когда говорят профсоюзные работники…
— Решено, — сказал Анри, вынимая записную книжку. — Давай сразу же назначим день и час.
— Погоди, — замялся Феликс. — Надо бы посоветоваться с Эдгаром. Я не знаю… я ведь сам от себя сказал.
— Ну вот, пошел канителить. Пошевеливайтесь, товарищи, — сказал Брассар, застегивая кожаную куртку и хлопая себя по коленям. — А то замерзнем тут.
Брассар уже выступил и поэтому торопится! А собрание только еще начинается.