Рядовой член партии
Пока Жером был занят несколько необычными своими рассуждениями о любви, плану Мишеля ничто не угрожало. Фернан и Тэо, как миленькие, поверили, что их пригласили Бувары. Они церемонились, как настоящие гости, едва ли они держались бы так чинно, если бы знали правду.
Но вот Жером перестал говорить о чувствах. Он заранее обдумал свое поучение, решив начать его как бы между прочим и сказать, что любовь не шутка, а высокое чувство и нужно всегда его уважать, в каком бы положении человек ни находился. Изложив все это, он многозначительно посмотрел на Леону. Она поняла: родительский долг выполнен…
— Эх, хорошо бы поскорее распроститься с казармой! — вздохнув, заметил вдруг Тэо, желая, очевидно, переменить разговор.
— Еще бы! — подхватил Фернан. — А вот если увеличат срок, то выйдет, что мы еще и половины не отбарабанили.
— Ну, это еще вилами по воде писано, — сказал Тэо для собственного успокоения.
— А я слыхал, — вставил Мишель, — что вопрос о сроке зависит от двух обстоятельств: много ли еще пришлют к нам американцев и восстановят ли немцы свою армию.
— Как это так? — спросил Жером.
— Все зависит от того, будем ли мы достаточно защищены. Если во Франции будут стоять американские войска, а между нами и русскими окажется немецкая армия, тогда нам не понадобится увеличивать срок военной службы — так некоторые говорят…
— Вот брехуны! — возмутился Жером.
— Да… — протянул Тэо. — Мне кажется, всё как раз наоборот. Если восстановят немецкую армию, придется держать ухо востро, и тогда срок военной службы увеличат.
— Имейте в виду, — оправдывался Мишель, — это не мое мнение. Такие ходят слухи.
— Такие слухи распускают умышленно, — сказал Жером. — Хотят очки вам; втереть: не беспокойтесь, мол, и благожелательно относитесь к перевооружению Германии и к американцам, которых шлют к нам.
— Правильно, — поддержал его Фернан. — Вот усидите, мы обязательно подпадем под увеличение срока.
— Это уж другой вопрос, — ответил Жером. И, возвращаясь к своей мысли, добавил: — А пока что вам всё показывают шиворот-навыворот. Чем больше нашлют американских солдат во Францию, чем больше будет пушек в Германии, тем дольше вам придется тянуть солдатскую лямку. Вот как. Всё между собой связано. За всем этим кроется один и тот же обман.
Он чуть было не сказал: «одна и та же политика», но воздержался — пожалуй, кто-нибудь из парнишек насторожится: «Ага, начинаются «политические разговоры». Лучше сказать «обман» — это безопаснее, а смысл тот же. Всматриваясь в лица своих гостей, не задел ли он кого, не поторопился ли (в этом случае он готов был отступить и подойти к вопросу издалека), Бувар, однако, спросил:
— А вы не думаете, что как раз американцы требуют увеличения срока военной службы?
Леона тоже пристально смотрела на солдат. Она всегда немного волновалась, когда Жером при ней затевал разговоры с чужими людьми, не зная хорошенько их убеждений. Правда, в этих случаях он говорит осторожно, осмотрительно, сознавая важность того, что делает. Но одержит ли он победу, сумеет ли убедить этих молодых солдат? Или же после их ухода почувствует разочарование из-за того, что не достиг своей цели, и будет недоволен собой. Леона хорошо знала, какую он испытывает горечь, когда разговор ни к чему не приводит, и неудивительно, что она принимала близко к сердцу эту беседу.
Но Фернан сказал:
— Я именно так и думаю. Раз все политические партии Франции против — стало быть, нажим идет со стороны.
— Откуда ты это взял? — спрашивает Жером, потирая свой толстый нос, чтобы скрыть улыбку.
— У нас, например, в Шуази…
— Ты что, из Шуази? Из Шуази-ле-Руа? — изумился Жером и бросил взгляд на Леону.
— Да, а что? — спрашивает Фернан.
— Значит, ты знаешь Мориса?
Фернан удивился: какого Мориса? Но тут же понял, что ни о каком другом Морисе не могло быть речи.
— Тореза? Конечно, знаю. Ну… как все.
Из вопроса Жерома Фернан и Тэо сделали вывод, что он коммунист. По правде говоря, оба об этом догадывались. И ясно еще одно: Жером не скрывает, что он коммунист. Он говорит об этом при всех, чрезвычайно просто. А то ведь попадаются такие коммунисты, которые, вроде членов других партий, надевают или снимают свои значки в зависимости от того, где находятся.
— Вот это да! И ты часто видел его?
— Довольно часто.
— Вот это да! Замечательно!
— А знаешь, кто еще живет в Шуази? — вмешалась Леона. — Учительница, которая взяла к себе дочку Жоржетты.
— Верно. Может быть, ты знаком с нею? — сказал Жером Фернану. — Жаль, не знаю ее фамилии. Леона, спроси-ка у Жоржетты.
— Сегодня как раз пришло письмо от девочки, — сказала Леона.
— Что же она пишет? — быстро спросил Жером, — очевидно, судьба Жинетты интересовала его не меньше политики. — Как она там?
— Пишет, что ей хорошо, но все-таки… — тихо сказала Леона, думая о своих дочерях. Наступило молчание. Фернан воспользовался этим и продолжил свою мысль:
— Так вот, отец писал, что в Шуази две недели тому назад муниципальный совет собрался в полном составе и вынес требование, чтобы до рождества освободили из армии всех, кто призывался в сорок девятом году. В муниципальный совет входят тринадцать коммунистов, кажется, десять РПФ, три-четыре социалиста и МРП. Так вот, раз все французские партии против увеличения срока, мне и кажется, что это извне нажимают.
— Что ж, в твоем мнении есть доля правды, — ответил Жером. — Я не хочу сказать, что в других партиях сплошь мерзавцы, но не забывай: все их руководители, как в правительстве, так и в палате, были за увеличение срока службы… Одни только коммунисты были против. А остальные… стоит американцам сказать слово, как их дружки немедленно отвечают: «О-кэй!»
— Во всех этих политических махинациях не разберешься, — сердито буркнул Тэо. — А расплачиваемся мы!
— Что для янки увеличение срока службы? — сказал Мишель. — В армии у них хорошее жалованье — по тридцать, по сорок тысяч в месяц; об офицерах и говорить нечего. Для янки это вроде каникул.
— Только не в Корее! — бросил Фернан.
Жером искоса взглянул на него. Нет, совершенно ясно, парень ничего дурного не вкладывал в свое замечание.
— На нас они, разумеется, смотрят как на нищих, наше-то жалованье — десять франков в день.
— Мы, оказывается, годимся только на то, чтобы стоять регулировщиками — освобождать дорогу для их машин, — добавил Фернан.
И Мишель тут же вспомнил, как несколько дней назад он стоял в наряде, совсем близко отсюда, на перекрестке дорог, где недавно американский грузовик раздавил старика из поселка. В обязанности часового входило сгонять всех с перекрестка в те часы, когда американские грузовики мчатся к военному складу. Это невольно вызывало у людей насмешливую улыбку. Легко догадаться, что́ они думали, а некоторые, как будто шутя, высказывали свои мысли вслух. Но самым неприятным были не замечания прохожих. К этому Мишель уже привык — не в первый раз приходилось нести подобные наряды. Очень уж досадно было, что его поставили так близко от поселка, он все время боялся — вдруг появится Алина и увидит его в этой нелепой роли. Хуже, чем нелепой. Мишелю не понравилось, что в разговоре затронули его больное место. Он покраснел и, желая отвести опасность, сказал;
— Да хватит вам разговаривать! Давайте лучше выпьем. Хоть на один вечер позабыть о неприятностях.
И вот тут произошла катастрофа.
Жером отпил глоток, потом поднял стакан и, разглядывая вино на свет, сказал Мишелю:
— А ситроэновское-то вино очень даже неплохое!
Мишель покраснел до ушей. Тэо и Фернан заметили его смущение, но ничего не поняли. Не покрасней Мишель, они приняли бы слово «ситроэновское» за марку вина. Марка, правда, несколько необычная, но мало ли что бывает…
— Да это шутка! — воскликнул Мишель с деланным смехом. — Наша с Жеромом шутка.
Перестарался парень. Скажи он просто: «Это наше с Жеромом дело», все могло бы обойтись. Но…
— Какая же шутка? — удивился Жером. — Ты, что же, подшутил надо мной? И письмо и все остальное — шутка? — спросил он, бросив взгляд на Леону. Жером был огорчен и недоволен Мишелем. — Нехорошо так шутить, — добавил он.
— Я не то хотел сказать, — поспешно ответил Мишель, готовый на все, лишь бы разубедить Жерома.
Ни Тэо, ни Фернан не решались ничего спросить, но у обоих был изумленный вид, и Мишель счел нужным повторить, все с тем же натянутым смехом:
— Вы не слушайте! Это наша с Жеромом тайна!
По лицам гостей видно было, что они почувствовали себя здесь лишними, и Бувар решил идти напролом:
— Ничего не понимаю. Почему тебе не рассказать, что они едят коврижку и пьют вино, купленные на деньги товарищей с Ситроэна? Ты что же, стыдишься этого? Если стыдишься, так нечего было брать деньги, которые тебе прислали. — И он встал, сердито фыркнув. — Это не грязные деньги!
Мишелю хотелось сквозь землю провалиться. Он украдкой взглянул на Алину и увидел, что и она удивленно смотрит на него.
— Жером! — взмолился он. — Вы же знаете… Я совсем не так думаю.
— Так в чем же дело? — сухо спросил Жером. — Ничего не понимаю во всей этой истории.
Вдруг Тэо вскочил со стула.
— Я все понял! — заявил он.
«Хоть бы он-то не обиделся», — подумал Мишель.
Видимо, нет. Скорее наоборот. Тэо с трудом проглотил слюну и, размахнувшись, сильнее, чем собирался, хлопнул Мишеля по спине.
— Ах ты, дурень! — сказал он, чтобы скрыть свое волнение. — Ты разве не понял? Мы с Фернаном тебя разыгрывали!
— Что?
— А ты и в самом деле вообразил, будто мы рассчитывали на пирушки, на знакомство с какой-то твоей родственницей? Мы нарочно поддразнивали тебя. Хотелось посмотреть, как ты будешь врать. Мы же не дети. Нам сказали, что Жером работает докером, и мы великолепно поняли — значит, у него не густо. Но, видно, мы зашли слишком далеко, не следовало с этим шутить, — сказал он тихо Фернану. И, повернувшись к Жерому и Леоне, добавил:
— Не обижайтесь. Я хорошо понимаю, как вам живется, да и Фернан тоже. Нам это знакомо, и мы всё понимаем.
Фу ты, чорт, до чего это трудно! Тэо повернулся к Мишелю и еще раз хлопнул его по спине:
— Ей-богу — дурень! Вон какую кашу заварил. И все из-за своей скрытности. Ты, значит, не верил, что мы можем все понять? А теперь вот неизвестно, как из всего этого выпутаться! Очень остроумно!
Напряжение было нестерпимым, и Тэо спас положение. Теперь и Жером, и Леона, и Алина все поняли. Так или иначе, паутинка хитрости должна была прорваться. Мишель и злился на товарищей, особенно на Тэо, и готов был броситься им на шею, особенно к Тэо. А тумак вызвал у него мальчишескую реакцию.
— Ах так! — крикнул он со смехом, вскочив из-за стола. — Вы разыгрывали меня? Ну, теперь держись!
Он с кулаками набросился на Тэо, тот дал сдачи. Схватка двух боксеров послужила разрядкой. Противники поддерживали друг друга — оба задыхались от смеха и еле держались на ногах. Семейство Буваров тоже хохотало, а Фернан, изображая судью на ринге, прыгал вокруг борцов и кричал: «Разнять их! Разнять!..»
Жером, оправившись от изумления, решил, что все получилось к лучшему. Он вылил остаток вина из бутылки в стакан и, подняв его, воскликнул:
— Пью до дна за здоровье победителя!
— Вот глупые… Точно мальчишки!.. — сказала Алина.
* * *
Когда гости ушли и Алина легла спать, Жером сказал жене:
— Надо последить за дочкой. Ты заметила, как она сегодня смотрела на него! Мы с тобой не ошиблись.
— Но она совсем еще ребенок. В ее годы рано еще об этом думать.
— Он хороший парень, это видно. И ничего плохого никогда не сделает. Но он уедет в Париж… а что будет дальше, кто знает? Тоже ведь совсем мальчик. Может быть, все это быстро пройдет…
— Да, Париж далеко. И вообще мало ли что может случиться за три-четыре года? А ведь раньше ни о чем не может быть и речи. Не хочется мне, чтобы она так рано узнала огорчения. Нет уж, право… Лучше все сразу же оборвать!
— Нет, зачем? Ведь ничего плохого нет. Хоть она и молода… Я не хочу, чтобы потом она нас упрекала… Мы не имеем права.
— Знаешь, когда он пишет ее портрет… они подолгу сидят молча вдвоем.
— Ты же с ними сидишь.
— А разве я знаю, какие у нее мысли в голове? Напрасно мы разрешили ему писать портрет!
— А у него здорово похоже выходит.
Жером умолк, и долго стояла тишина; жена поняла, что он думает о чем-то другом.
— Как жалко! — сказал он вдруг. — Марки дороги стали.
— Какие марки?
— Почтовые, конечно.
— А зачем тебе марки?
Жером начал издалека с явным намерением попросить о чем-то:
— Я записал адрес. Как по-твоему, не послать ли письмецо товарищам с Ситроэна? Пожалуй, им приятно будет. Написать бы что-нибудь хорошее… словом поблагодарить их. Ты как думаешь?
— Ну что ж, пятнадцать франков — не такой уж большой расход.
Жером знает жену: даже если бы марка стоила пятьдесят франков, Леона ответила бы то же самое. Единственный подарок, который она может сделать мужу, — это прощать ему его безрассудства.
— Ты думаешь?
Жена иронически смотрит на него и ласково смеется. Ее глаза говорят: «Не прикидывайся, будто ты раздумываешь. Теперь меня не проведешь. Я все твои хитрости знаю!»
— Да у нас и писчей бумаги нет.
— Вырви листок из тетрадки. Только из середины. Дочка не заметит. А за календарем засунут конверт. Давно уж там торчит.
Жером садится к столу.
— Ты карандашом хочешь писать?
— Нет. Но такое письмо надо сначала написать начерно.
— Тогда не бери хорошей бумаги.
— Я пишу на оборотной стороне листовки, которую мы сегодня выпустили. У меня одна осталась.
— Почему же вы опять напечатали только на одной стороне?
— Чтобы скорее работа шла… а то надо бы переворачивать, когда печатали. Если бы мы сегодня утром не раздали листовки, возможно, что все уже взлетело бы на воздух.
— А теперь, думаешь, они не взорвут?
— Теперь им труднее. Мы их разоблачили, и все бы поняли, кто совершил преступление. С раннего утра только и разговоров, что об этом! Многие не решаются поверить, и если бы эти негодяи устроили взрыв — все обернулось бы против них самих.
— Как ты думаешь, нас не выселят отсюда? А вдруг выселят! И вернемся мы тогда в нашу лачугу!
— Не волнуйся. Сделаем все возможное. Послушай, как, по-твоему, годится так начать? «Дорогие товарищи! Вам пишет рядовой член партии. Находясь в самом центре американской оккупации, я хотел бы сказать вам…»