В ресторане Капитолия, закрытом для широкой публики и посещаемом только членами Конгресса, достопочтенный Генри Ли Каридиус жаловался своему другу, достопочтенному Джошуа Бингу, что его канцелярия, расположенная в первом этаже, чересчур часто подвергается нашествиям всяких туристов и любопытных.
— Каждый американец, состряпавший билль для спасения отечества, попадает прежде всего ко мне, потому что я сижу в первом этаже; будь моя канцелярия в третьем или четвертом, его энергия исчерпалась бы внизу, и я, по всей вероятности, никогда бы его не увидел.
Толстяк отломил кусок маисовой лепешки и окунул в чашку с подогретым вином, — оба лакомства были специально для него приготовлены главным поваром ресторана.
— Каридиус, подумавши, я прихожу к заключению, что дал вам неправильный совет по поводу выбора помещения. Я рассуждал как южанин. А членам Конгресса-янки — вовсе не требуются помещения в нижнем этаже.
— Почему? — спросил Каридиус, которому объемистый мистер Бинг с каждой встречей нравился все больше и больше.
— Потому что вы, депутаты-янки, имеете политических заправил, которые ценою известных услуг могут гарантировать вам переизбрание. Вы заплатите, что полагается, и дело в шляпе. На Юге нам недостает системы. Конечно, имеется одна-другая политическая машина, но работают они со скрипом и перебоями. Слишком много зависит от каприза избирателей. На Юге тоже можно покупать голоса, сколько вам угодно, но нельзя добиться, чтобы они были поданы. Вот почему моя канцелярия в первом этаже. Там мои избиратели могут видеть меня воочию. И что же получается? А то, что у меня совсем не остается времени для ознакомления с разными законами, которые вносятся в Конгресс и за которые мне приходится голосовать. Я так занят тем, чтобы удержать свое место, что не могу заниматься делами. Поэтому сейчас в нашем национальном законодательстве первую скрипку играет Север.
Тут член Конгресса Бинг осушил чашку с подогретым вином, вытащил толстые золотые часы и торопливо провел салфеткой по губам:
— Сейчас ко мне должна притти некая миссис Сассинет…
Фамилия Сассинет показалась Каридиусу знакомой.
— Кажется, ко мне эта особа тоже придет. Мисс Литтенхэм читала мне вчера телеграмму, в которой какая-то миссис Сассинет просит принять ее в два часа.
— У меня она будет в час, — сказал Бинг. И, немного подумав, окинул взглядом зал ресторана и подозвал официанта: — Джордж, попросите, пожалуйста, мистера Девиса подойти к нашему столику.
Когда достопочтенный мистер Девис подошел к их столику, толстяк спросил:
— Девис, получили ли вы вчера телеграмму от некой миссис Сассинет с просьбой принять ее в три часа пополудни?
Мистер Девис улыбнулся и разгладил старомодные рыжие усы — кроме него еще только три члена Конгресса носили усы. Правду сказать, этим усам Девис приписывал успех своей продолжительной политической карьеры. Они выделяли его среди всех прочих кандидатов, добивавшихся депутатского кресла в его округе.
— Вас беспокоят лавры Шерлока Холмса, или вы попросту перлюстрируете мои письма?
— Логический вывод, только и всего, — пояснил мистер Бинг. — Эта миссис Сассинет хочет видеть меня в час, Каридиуса в два часа, а вас — в три…
— Нет, в четыре, — поправил мистер Девис.
— Да, разумеется, в три — очередь Оскара Девиса, который стоит в алфавите раньше вас. Какое благородное патриотическое рвение! Целый день учить нас, какие законы следует проводить в Конгрессе. О, женщина, женщина! Советчик и друг! Целительница бесчисленных житейских недугов! Живое напоминание о потерянном рае и провозвестница грядущего эдема!.. — Он снова взглянул на свои часы и торжественной поступью вышел из ресторана, дабы принять миссис Сассинет в условленный час.
Достопочтенный Генри Ли Каридиус докончил свой завтрак и в сопровождении своего коллеги Девиса направился к лифту сквозь толпу туристов, группировавшихся вокруг женщин-гидов; затем они вступили в темный полукруглый зал заседаний. Там стоял неумолчный гомон.
Стенографистки, протоколист, председатель палаты разместились в восходящем порядке на фоне американского флага, спускавшегося с галлереи, отведенной для представителей прессы. Человек сто членов Конгресса расхаживали по залу, болтая, раскланиваясь и перекликаясь. Среди общего гула человек, которого никто не слушал, выкрикивал что-то с невысокой кафедры. В двух шагах от оратора стоял репортер «Ведомостей Конгресса» и, напряженно вслушиваясь, насколько позволял окружающий шум, стенографировал речь, которая должна была появиться в «Ведомостях».
— Господин председатель, — возопил оратор, заклинающим жестом простирая руку. — Надеюсь, мне не придется повышать голос, чтобы быть услышанным!
Председатель, восседающий на самом верху сооружения, подведенного под галлерею прессы, ударил тяжелым молотком по железной доске. Раздался резкий металлический звон.
— Джентльмены, к порядку!
На мгновение шум утих, и депутаты обратили взоры на своего в прямом смысле слова высокопоставленного председателя. С одной из средних скамеек кто-то крикнул:
— Господин председатель, ставлю вопрос о кворуме!
Председатель снова стукнул молотком:
— Джентльмен ставит вопрос о кворуме.
Оратор перестал кричать, вытер пот со лба и стал дожидаться проверки кворума. С полдюжины подростков-курьеров выскочило в курительную, и через три-четыре минуты в зал потоком влились депутаты, слегка растрепанные и неприглаженные, повертелись немного по залу и снова отхлынули в курительную.
Кворум был на минуту установлен, оратор отпил глоток воды и продолжал выкрикивать:
— И я спрашиваю членов Конгресса, внесших этот билль, чем он отличается от принятого палатой билля № 67 819 546, который он повторяет буква за буквой, параграф за параграфом, повторяет все слабые места, все бессмыслицы, недостатки и грубые погрешности билля № 67 819 546, внесенного два года назад, вот с этого самого места, на котором я сейчас стою, нашим прозорливым Солоном, нашим неподкупным патриотом, нерушимым оплотом американских свобод, всеми нами оплакиваемым достопочтенным Эндрью Бланком?
Высокие ноты, на которых оратор закончил этот период, вызвал со стороны находившихся поближе членов Конгресса рукоплескания, которые автоматически разлились по всему полукругу скамей. Оратор вытирал лицо, пока рукоплескания не затихли, затем выбросил вперед руку и вопросил:
— Зачем нам сейчас повторять нелепости Эндрью Бланка? Его билль не снизил военных прибылей! Почему же некоторые члены Конгресса полагают, что предлагаемая бледная, обесцвеченная копия этого образчика законодательной беспомощности достигнет цели?! — Он потряс кулаком и закончил с расстановкой: — Я требую… зубастого билля! Сто миллионов отягощенных налогами американцев требуют, чтобы жирной омерзительной пиявке, присосавшейся к политическому организму, не давали больше отъедаться на трупах американских героев!
Неожиданный оборот его речи вызвал новые хлопки со стороны депутатов, слонявшихся между рядами кресел.
Лидер палаты прервал частную беседу со своим соседом и крикнул:
— Почему вы сами не внесете билль, который пришелся бы вам по вкусу? Вы-то не вносили билля, сокращающего военные прибыли!
Оратор звучно бросил в ответ:
— Не воображает ли джентльмен, подавший реплику, что мое право критики в какой-либо мере умаляется, урезывается, сокращается или убавляется тем обстоятельством, что я не являюсь папашей его собственного билля!
Член Конгресса Девис повернулся к Каридиусу:
— Это Ортон. Он самый ярый противник билля против военных прибылей!
— Он говорит, что билль недостаточно суров, — заметил Каридиус.
— Он всегда это говорит. Нет билля против военных прибылей, достаточно сурового, чтобы Ортон согласился голосовать за него.
Еще нескольким депутатам было предоставлено по три-четыре минуты, чтобы высказаться о билле. Каждый раз, как оратор начинал воодушевляться, молоток со звоном опускался на железный лист. И оратор, глотая слова, комкая последние фразы, спешно собирал свои бумаги и присоединялся к общему потоку разгуливающих по залу депутатов.
Каридиус распростился с мистером Девисом и отправился на поиски мистера Уинтона, члена Комиссии комиссий, от делегации его штата. Он нашел мистера Уинтона в курительной, и тот предложил остаться там, чтобы не пришлось кричать изо всей мочи, стараясь перекрыть общий шум:
— Я хотел повидать вас, мистер Уинтон; по поводу моей работы в комиссиях.
Мистер Уинтон кивнул головой:
— Какая комиссия вас интересует, мистер Каридиус?
— Комиссия по военным делам.
Мистер Уинтон внимательно посмотрел на него.
— Вы специалист по военным вопросам? Я спрашиваю не из любопытства, — поспешил он объяснить, — но я должен отрекомендовать вас комиссии.
— Ну… я всегда интересовался военными делами, — сказал Каридиус, припоминая несколько виденных им военных парадов.
— Вы, разумеется, проходили военную службу?
— Нет, военной службы я не проходил, — ответил Каридиус таким тоном, что можно было подумать, будто он всеми иными способами соприкасался с военной службой, только не проходил ее.
Наступила короткая пауза, после которой мистер Уинтон сказал несколько сухо:
— Хорошо, я доложу комиссии и, со своей стороны, всячески буду рекомендовать вас.
Каридиус вдруг понял, что в комиссию по военным делам ему не попасть. Тогда он решил пустить последний довод и раскрыть перед мистером Уинтоном всю правду:
— У меня есть друзья, интересующиеся военными делами, мистер Уинтон. Я больше пользы принесу моим избирателям, а следовательно и моей стране, при непосредственном контакте с такого рода делами.
Мистер Уинтон кивнул головой и потрепал нового члена конгресса по руке:
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы поставить вас в условия работы, наиболее соответствующие вашим талантам. Если бы мои усилия оказались тщетными, за вами, как вы знаете, остается право в любое время выступить в комиссии самому и изложить свои доводы.
Каридиус вышел из здания Палаты и через двор Капитолия направился к Дому канцелярий. Он был очень огорчен исходом разговора с мистером Уинтоном и задавался вопросом, в какую комиссию его пристроят. Были комиссии почетные, были безразличные, но были и такие, в которых показалось бы обидным работать.
Войдя к себе в приемную, он увидел, что мисс Литтенхэм беседует с толстой женщиной средних лет в собольем манто.
— Вот и мистер Каридиус, — сказала девушка, указывая на своего начальника. — Миссис Сассинет, разрешите представить вам мистера Каридиуса.
— Ах, мистер Каридиус, как я счастлива с вами познакомиться! — начала миссис Сассинет с тем воркующим энтузиазмом, который почему-то очень подходит к меховым манто, полновесности и женским клубам. — Я прямо от мистера Бинга, из его кабинета, он так благосклонно отнесся к моей идее!
— Еще бы! Он ведь южанин…
— Ну, а вы?
— И я, конечно: ведь я же северянин.
— О-о! — Дама подарила его заученной улыбкой. — Вы очень галантны. Я уверена, что вы тоже одобрите мою мысль. Она идет совершенно в ногу со временем… Вы меня понимаете?.. С общей экономической политикой правительства… ни на иоту пользы… будет стоить уйму денег, повысит заработки… а в результате не будет произведено ничего полезного…
— А в чем же заключается ваша идея? — любезно осведомился Каридиус.
— Вот проект билля, который набросал мой секретариат, — загорелась миссис Сассинет пуще прежнего и развернула перед Каридиусом поскрипывающий свиток пергамента с каллиграфически выведенным как в старинных дипломах, текстом.
— Это билль о том, чтобы в Скалистых горах были высечены статуи, — пояснила мисс Литтенхэм.
Миссис Сассинет будто и не слыхала девушки, только покосилась на огромного дога.
— Мистер Каридиус, — с увлечением продолжала она, — это билль о том, чтобы в наших Западных штатах из высоких горных вершин была высечена группа статуй, которые увековечили бы на все времена память о тех героях американской революции, что положили свои жизни за новую, еще не проверенную, но величественную концепцию индивидуальной свободы, индивидуальных прав, индивидуального счастья! Вы понимаете, конечно, мистер Каридиус, что, посвящая эти монументы, поднимающиеся до самых облаков, революционным чаяниям наших предков, мы тем самым воздвигаем памятник и нашим нынешним деяниям!
Каридиус, смотревший в это время на вычурно исписанный пергамент, увидел, что миссис Сассинет цитирует наизусть выдержки из своего билля, который, несомненно, заучила от начала до конца.
Каридиус был потрясен. Он чувствовал себя в положении человека, столкнувшегося с таким бездонным идиотизмом, который уже не приходится оспаривать.
— Кажется… кажется, на Юге, некоторые женские организации уже занимаются этим делом, — осторожно сказал он.
— Конечно, конечно, — прожурчала миссис Сассинет. — И вот сейчас, когда наша страна хочет расходовать деньги с тем чтобы не производилось ничего низменного и утилитарного, — разве сейчас не самый подходящий момент нашей национальной истории, чтобы приступить к созданию статуй из Скалистых гор?..
— О да… да… Безусловно, — согласился член Конгресса.
— Это дело абсолютно бесполезное.
— Совершенно верно.
— Обойдется оно значительно дороже, чем перепашка всходов пшеницы, а когда будет закончено, останется великолепный памятник, и народу будет по крайней мере на что поглядеть.
— Ну, знаете, народу было на что поглядеть и тогда, когда вы у себя на Западе перепахивали пшеницу, — многозначительно заметил Каридиус.
— На что же это?
— На прейскуранты рыночных цен.
Миссис Сассинет улыбнулась:
— Это правда, но прейскуранты не проживут так долго, как наши горы. А сами поля представляли собой далеко не изящную картину. Мой муж перепахал около двенадцати тысяч акров.
— Двенадцать тысяч акров! — воскликнул Каридиус, на этот раз искренне потрясенный. — Ваш супруг не снял ничего решительно с двенадцати тысяч акров?
— Да, пшеницу задисковали так поздно, что там уже ничего не могло расти, даже трава. И когда я смотрела изо дня в день на голую землю, мне и пришло в голову, не лучше ли было вложить этот труд во что-нибудь красивое. У нас из окон видны горы, вот я и придумала высечь из гор статуи.
После такого объяснения план миссис Сассинет показался Каридиусу уже значительно менее безумным, чем на первый взгляд. Нетрудно было представить себе, что женщина, которая день за днем смотрит на двенадцать тысяч акров голой земли, могла дофантазироваться нивесть до чего.
— Я говорила миссис Сассинет, — вставила мисс Литтенхэм, — что ей нужно обратиться в комиссию по памятникам. Я уже выяснила, кто председатель этой комиссии.
Каридиус с благодарностью взглянул на своего секретаря.
— Конечно, туда вам и надлежит направить ваш билль, миссис Сассинет.
— Но мы можем рассчитывать на вашу поддержку? — проворковала дама в соболях.
— Безусловно, — заверил ее Каридиус с невозмутимым видом. — Вы говорили, что узнали, кто председатель комиссии по памятникам, мисс Литтенхэм? Миссис Сассинет, разрешите мне представить вам мисс Литтенхэм. Это дочь Меррита Литтенхэма.
Миссис Сассинет обернулась с полуоткрытым от удивления ртом.
— Уж не того ли Меррита Литтенхэма?
— Того самого. Мисс Литтенхэм интересуется политикой…
— Ах, боже мой… в наши дни молодые девушки так честолюбивы… Я страшно рада с вами познакомиться, мисс Литтенхэм.
— Я провожу вас к председателю комиссии по памятникам, — предложила мисс Литтенхэм.
— О, вы меня очень обяжете… Как, эта собака тоже идет с нами?
— Это моя собака.
— А я все смотрю на нее… и удивляюсь… — Дверь закрылась за обеими дамами.