Всю следующую неделю достопочтенный Генри Ли Каридиус не приезжал в Вашингтон — он был слишком занят предвыборной борьбой. В Мегаполисе его импрессарио были Мирберг и Мелтовский. Они устраивали публичные выступления своего кандидата, организовывали рекламу. К некоторому своему удивлению, Мирберг обнаружил, что Каридиус обладает голосом, прекрасно звучащим через микрофон. Поэтому он направил Каридиуса к специалисту по звукозаписи и заказал две дюжины пластинок с филиппиками против Меррита Литтенхэма и сенатора Лори. С десяток машин, снабженных мегафоном, которые приобрел для выборной кампании Джо Канарелли, должны были разнести эти филиппики по всему городу.
Помимо того, Мирберг заключил соглашения о личном появлении кандидата в клубах, кино, на боксерских состязаниях — всюду, где собирался народ. Он неизменно извинялся перед своим кандидатом, что заставляет его столько трудиться:
— Нужно подбирать все свободные голоса, какие имеются вокруг. Приходится экономить денежки Джо. А в день выборов ему еще предстоит заарканить уйму голосов. Ведь Литтенхэм забрал очень много его денег, а Крауземан не жалеет издержек.
Каридиус был несколько удивлен. Он не возражал против того, что Канарелли напрягает все свои силы, помогая ему, но он не понимал, зачем это нужно рэкетиру, и обратился к Мирбергу за разъяснением.
— Очень просто, — ответил адвокат. — Сенат — это следующая ступень. Как вам известно, раньше каждый штат составлял как бы собственность банков и крупных компаний. Теперь не то: хозяева штатов — местные политические воротилы и уголовный элемент. Но банки и компании еще держат в руках федеральное правительство. Однако и это не вечно будет длиться. Не думаю, чтобы Джо удалось завладеть правительством, но он может сделать первый шаг. Придет время, когда и в федеральных судах будет так же невозможно добиться обвинительного приговора против рэкетира, как сейчас в судах отдельных штатов. И когда это время наступит, профессия рэкетира станет столь же почтенной, как в наши дни профессия банкира. Лучшие умы Америки посвятят себя этому делу. Обнищавшие графы и герцоги роем хлынут из Европы, чтобы обхаживать дочерей великих американских рэкетиров, наживших свои состояния способами, поразительно сходными с теми, какие в свое время с таким же успехом применяли собственные предки этих самых графов и герцогов. И тогда клеймо торгашества будет снято с американских состояний, и мы еще увидим, как европейские царствующие дома будут выбирать королев среди американских девушек, вот почему, когда я помогаю Джо Канарелли, я совершаю патриотическое дело и служу возвышению общественного престижа моей страны.
Эта мысль казалась полуфантастической, но она была вполне в духе времени. Шестьдесят лет назад никто не мог себе представить, что нефтяные и железнодорожные концерны, подвергавшиеся всяческим нападкам, станут у кормила власти в отдельных штатах, не говоря уже о федеральном правительстве. А двадцать лет назад никому не могло и сниться, что правительства штатов перейдут фактически на откуп к рэкетирам. Так что, пожалуй, стоило призадуматься над мечтой адвоката об Америке, излеченной от торгашеского духа, Америке, облагороженной по европейскому образцу усилиями бандитов, налетчиков и рэкетиров.
Мирберг вытащил часы.
— Через пятнадцать минут у вас выступление в Обществе домовладельцев Пятидесятой улицы. Там вы должны обещать помощь против канареллиевского Союза защиты домовладельцев Пятидесятой улицы. В час тридцать пять вы должны быть на пристани Гаврской линии, чтобы приветствовать прибытие в Мегаполис парохода «Галлик», совершающего свой первый рейс из Гавра в Буэнос-Айрес и обратно. Далее вам придется побывать на собрании Общества оптовых торговцев птицей, где вы, конечно, тоже будете клеймить Канарелли и обещаете немедленное освобождение их от обложения. Но, главное, не забудьте посильнее напирать на продажу Японии американской военной тайны. Это их взбесит. Они давно привыкли к дани, которую уплачивают Канарелли, давно переложили ее на потребителя и не особенно сетуют. Да, кроме того, они прекрасно знают, что по этой части вы ни черта не сможете для них сделать. Им только доставит душевное удовлетворение послушать, как вы ругаете Канарелли. Зато военная тайна, тот факт, что Лори способствовал продаже нашей военной тайны Японии, — это пробудит в них дух 1776 года, и они отдадут свои голоса, все как один. Вперед, мой рыцарь, и пусть вашими устами американский орел свободы бросит вызов всему миру!
Бодрое настроение адвоката передалось и Каридиусу, вызвав у него чувство уверенности в приближающейся победе. Он взял запись своего маршрута и вышел из конторы. Дорогой он задержался у газетного киоска и купил целую пачку газет, чтобы просмотреть их в такси. Он взглянул на заголовки. «Трибуна», которая открыто была органом Литтенхэма, вовсе не упоминала о нем. Зато «Новости», обычно во всем расходившиеся с «Трибуной», восхваляли Каридиуса как патриота, с одинаковым бесстрашием разоблачающего и предательство плутократов, и рэкеты гангстеров.
Спустя несколько минут Каридиус был уже на месте и выступил с первой речью. Он точно придерживался программы, начертанной ему Мирбергом, и обвинение сенатора Лори в продаже Японии секретов Военного министерства вызвало продолжительные и бурные аплодисменты.
Во время второго выступления, в гавани Гаврской линии, капитан «Галлика» Бодо установил громкоговоритель, который должен был передавать приветственную речь Каридиуса из салона трансатлантического парохода для толпы, собравшейся на пристани. Когда капитан Бодо, окруженный своим штабом, встретил члена Конгресса у сходен и провел его в салон, Каридиус произнес следующее приветствие:
«Капитан Бодо и команда „Галлика“, пассажиры-иностранцы и сограждане американцы! Я явился сюда, чтобы от имени моего города, моего штата, моей страны приветствовать приход в наш порт одного из тех огромных челноков, что неустанно снуют взад и вперед по зеленой основе Семи морей и ткут ткань экономического развития, культурного обмена, международного братства и религиозного единения».
Эти слова были встречены громкими рукоплесканиями, и Каридиус продолжал плести свой риторический венок, восхвалял стены салона, свидетельствующие о том, что французский гений одинаково силен и в постройке скоростных морских судов, и в изящной их отделке.
Он говорил минут десять-двенадцать, то есть примерно столько времени, сколько толпа может терпеливо слушать оратора, переливающего из пустого в порожнее.
Когда он закончил, гости обошли пароход, любуясь его размерами и богатством оборудования. Капитан Бодо и его помощники осушили в честь Каридиуса по бокалу вина и с поклонами проводили его на пристань.
Каридиус в приподнятом настроении, все еще чувствуя на себе восторженные взгляды своих слушателей в салоне, быстрым шагом направился по набережной к выходу на улицу. Вдруг он заметил священника, старуху в лохмотьях и молодую монахиню, стоявших у дверей товарного склада. Монахиня и старуха крепко обнимали друг друга и плакали. Монахиня была Паула Эстовиа, а старуха в лохмотьях — ее мать, сиропщица из переулка Деггерс.