Инспекторъ просидѣлъ въ комнатѣ два дня за непрерывной работой. На третій день, утромъ, выйдя погулять, онъ на берегу наткнулся на совѣтницу. у нея былъ очень печальный видъ. Инспекторъ освѣдомился о здоровьѣ ея дочери и узналъ, что она не совсѣмъ здорова.
— Это отъ недостатка въ развлеченіяхъ, — сказалъ онъ наугадъ.
— Да что же здѣсь дѣлать въ глуши? — озабоченно спросила мать.
— Можно выѣзжать на лодкѣ въ море, ловить рыбу, кататься съ парусомъ, и вообще слѣдуетъ больше двигаться, — говорилъ онъ безъ всякой задней мысли.
— Да, конечно, — согласилась мать, — но вѣдь не можетъ же моя бѣдная Марія ѣздить одна.
На это могъ быть только одинъ отвѣтъ, и онъ сказалъ:
— Если вы ничего не имѣете противъ моего общества, то я всегда къ вашимъ услугамъ.
Мать поблагодарила инспектора за его любезное предложеніе и заявила, что она тотчасъ же скажетъ Маріи, чтобы она одѣвалась.
Инспекторъ тѣмъ временемъ спустился къ пристани за лодкой. Идя, онъ сталъ замедлять шаги. Ему казалось, будто какой-то грузъ увлекаетъ его внизъ по склону сильнѣе, чѣмъ онъ этого хотѣлъ, будто какая-то внѣшняя сила толкаетъ его впередъ съ такой быстротой, что онъ едва можетъ прійти въ себя и не имѣетъ силы противиться ей, несмотря на все свое желаніе.
Было уже поздно разсуждать, и онъ отдался судьбѣ, сознавая, что пока онъ все-таки еще можетъ держать руль въ своихъ рукахъ и направлять ладью по своей волѣ.
Онъ поставилъ мачту, вставилъ руль, отпустилъ причалъ, приготовившись снять его совсѣмъ. На берегу показались мать и дочь. На дѣвушкѣ было голубое платье съ бѣлой отдѣлкой и синяя шотландская шапочка, которая къ пей очень шла и придавала ея лицу чуть задорное мальчишеское выраженіе, совсѣмъ не похожее на то ангельское выраженіе, которое было у нея нѣсколько дней тому назадъ.
Поздоровавшись, инспекторъ спросилъ у дѣвушки, какъ ея здоровье, и предложилъ дамамъ руку, чтобы усадить въ лодку. Дѣвушка оперлась на его руку, однимъ прыжкомъ вскочила въ лодку и помѣстилась у руля. Инспекторъ предложилъ и матери войти, но совѣтница отказалась ѣхать, заявивъ, что ей надо готовить обѣдъ.
Это было настолько неожиданно, что инспектору даже захотѣлось оказать сопротивленіе этой нѣжной силѣ, увлекавшей его противъ его воли, и лишь боязнь показаться неучтивымъ удержала его. Выразивъ въ немногихъ словахъ сожалѣніе, что ему не придется быть въ пріятномъ обществѣ совѣтницы, онъ отвязалъ причалъ, указалъ фрекенъ Маріи на руль, далъ ей въ руки гротъ-шкотъ и поднялъ парусъ.
— Я не умѣю править, — вскричала дѣвушка. — Я никогда въ жизни не бралась за руль.
— И не нужно вовсе умѣнья. Дѣлайте только то, что я вамъ буду говорить, и вы сразу научитесь, — отвѣтилъ Боргъ, садясь противъ дѣвушки и помогая ей управлять лодкой.
Подъ легкимъ боковымъ вѣтромъ лодка, тихо скользя, стала выходить изъ бухты.
Боргъ держалъ фокъ-шкотъ и сначала дѣлалъ указанія дѣвушкѣ, время отъ времени беря ее за руку, и съ силой удерживалъ руль противъ вѣтра, пока они не вшили, наконецъ, въ открытое море по направленію къ другимъ шхерамъ.
Чувство отвѣтственности, напряженная работа, ощущеніе власти надъ судномъ, несущемъ на себѣ двѣ жизни, разбудили дремавшія силы въ мягкой фигурѣ женщины; въ ея глазахъ, внимательно слѣдившихъ за положеніемъ паруса, засвѣтилась отвага и бодрая увѣренность отъ ощущенія, что лодка повинуется малѣйшему движенію ея руки.
Иногда она ошибалась. Тогда Боргъ мягко указывалъ на это, поощрительно хвалилъ ея вниманіе и старался устранять неловкость, избѣгая подчеркивать ея ошибки.
Она сіяла отъ счастья, говорила о своемъ прошломъ, о своихъ тридцати четырехъ годахъ; она думала, что ея жизнь и жизнерадостность уже минули; а теперь она чувствуетъ себя помолодѣвшей; она всегда мечтала о дѣятельной жизни, о настоящемъ мужскомъ трудѣ, она хочетъ посвятить всѣ силы на служеніе человѣчеству, ближнимъ. Она знаетъ, конечно, что она, какъ всякая женщина, парія...
Боргъ слушалъ всѣ эти давно ему извѣстныя слова, эти формулы нелѣпаго стремленія уравнять то, что сама природа съ умысломъ сдѣлала неравнымъ для экономіи человѣческаго труда. Однако, теперь возражать не приходилось. Онъ оставлялъ за собой роль благодарнаго слушателя, представляя вѣтру подхватывать и уносить ея болѣзненныя измышленія. Онъ не взялся за скальпель, чтобы тотчасъ вскрыть вою путаницу ея безпорядочныхъ мыслей, — онъ просто дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ противорѣчій. Накопляя впечатлѣнія, вызываемыя сознательно имъ же самимъ, Боргъ хотѣлъ использовать пряжу этого давно знакомаго запутаннаго клубка, какъ основу для новаго богатаго узора.
Ему тотчасъ пришелъ въ голову планъ, воспользовавшись развертывавшимися передъ ними картинами природы, заставить ее помимо ея воли пережить впечатлѣнія, которыя для нея будутъ казаться приходящими извнѣ. Этимъ путемъ онъ надѣялся оплести тайной сѣтью ея душу и настроить струны ея души въ униссонъ со своими. Движеніемъ головы онъ велѣлъ ей пустить лодку но вѣтру, самъ отпустилъ шкотъ, и лодка стала быстро уходить въ открытое море. Широкій горизонтъ, безконечная даль безъ единаго клочка земли, казалось, бросала отблескъ на прекрасное лицо дѣвушки; мелкія черты какъ будто сдѣлались крупнѣе едва замѣтныя морщинки разгладились, и весь ея обликъ говорилъ объ освобожденіи отъ всякихъ повседневныхъ заботъ и мелочныхъ мыслей. Взоръ, охватывавшій столь значительную часть земной поверхности, казался серьезнымъ: мелкая личность выростала и чувствовала свою силу. Подступавшіе валы медленно и мѣрно подымали и опускали лодку, и Боргъ видѣлъ, что восторгъ дѣвушки смѣшивался со страхомъ, который она пыталась преодолѣть.
Замѣтивъ, что величественная картина дѣлаетъ свое дѣло, Боргъ рѣшилъ дать текстъ этой музыкѣ чувствъ и вывести пробуждающуюся мысль дѣвушки на широкую дорогу. Онъ хотѣлъ снять кожицу съ разбухшаго сѣмени и дать свободу зародышу.
— Представьте себѣ планету, — началъ онъ импровизировать. — Представьте себѣ, что земля, эта пошлая, скучная, пыльная земля, дѣлается небеснымъ тѣломъ. Развѣ не чувствуется близость неба здѣсь, гдѣ сглаживается это ложное противорѣчіе между небомъ и землей, которыя представляютъ собою одно цѣлое? Вы замѣчаете, какъ вы вырастаете, когда вы боретесь съ вѣтромъ, заставляя его вести васъ направо, хотя бы онъ хотѣлъ налѣво. Вы чувствуете въ себѣ приливъ огромной мощи — вѣдь вы плывете по волнамъ, которыя хотятъ погрузить васъ въ глубину и придавить тяжестью въ тысячи пудовъ. Тотъ, кто создалъ крылья птицъ, кому понадобилось пятьдесятъ тысячъ лѣтъ, чтобы превратить пресмыкающихся въ птицъ, былъ не такъ остроуменъ, какъ тотъ, кто первый натянулъ полотно на шестѣ и этимъ въ одинъ мигъ создалъ мореплаваніе. Нѣтъ поэтому ничего удивительнаго въ томъ, что человѣкъ создалъ себѣ Бога по своему подобію, по своему уму, представивъ себѣ возможность существованія ума еще болѣе совершеннаго.
Дѣвушка внимательно слушала его рѣчь, не спуская глазъ съ его лица, какъ бы подставляя свое лицо согрѣвающему пламени. Необычныя слова глубоко проникали въ ея душу, вызывая въ ней бурное броженіе. Убаюканная мягкой убѣдительной рѣчью, она помимо своей воли переходила къ другой точкѣ зрѣнія относительно этого до сихъ поръ безжизненнаго однообразнаго ландшафта, относительно происхожденія и смысла жизни. Не замѣчая, какъ рушится ея собственное міросозерцаніе, и не освободившись отъ него окончательно, она поддавалась новому, принимала его и громоздила на старое.
— Я никогда еще не слышала, чтобы кто-нибудь такъ говорилъ, какъ вы, — сказала она мечтательно. — Говорите еще.
Онъ замолчалъ и новымъ жестомъ далъ лодкѣ другое направленіе.
Они подъѣзжали къ угрюмой скалѣ вулканическаго происхожденія. Блестящій черный діоритъ съ нанесенными на немъ мертвенно блѣдными знаками казался еще мрачнѣе при свѣтѣ солнца, тщетно пытавшагося согласовать противоположныя цвѣта, черный и бѣлый.
Лицо дѣвушки затуманилось, какъ будто осунулось, брови сдвинулись, какъ бы желая скрыть гнетущее впечатлѣніе. Замѣтное движеніе руля показывало, что она хотѣла бы обойти шхеру, но Боргъ направилъ лодку на прежній путь, и подъ удвоенной силой вѣтра лодка помчалась въ ущелье межъ черныхъ скалъ, гдѣ уже сами волны, вздыхая, подхватили ее и погнали впередъ.
Въ лодкѣ воцарилось молчаніе. Боргъ не хотѣлъ угадывать мрачныхъ воспоминаній, пробудившихся въ душѣ его спутницы, и только указалъ ей на бѣлый скелетъ дикой утки, лежавшій на черной скалѣ. Тутъ вѣтеръ снова натянулъ парусъ и вынесъ судно въ открытое море.
Они проплыли мимо скалы съ одинокой рябиной и приблизились къ Свердгольму, гдѣ онъ въ первый разъ ее увидѣлъ. Тамъ они высадились, и онъ повелъ ее той дорогой, которой онъ шелъ въ воскресенье утромъ. Ему хотѣлось, чтобы она испытала тѣ же впечатлѣнія, и онъ показалъ ей лугъ съ цвѣтами и то мѣсто межъ дикихъ яблонь, гдѣ онъ ее впервые увидалъ.
Она сразу пришла въ веселое настроеніе. Вѣдь то, что всѣ эти мелочи запечатлѣлись въ его памяти, показывало, что онъ влюбленъ. Она смѣялась, когда онъ разсказывалъ, какъ онъ услышалъ ея кашель. Въ порывѣ дѣтской рѣзвости она попросила его пойти на то же мѣсто и заговорить, а она будетъ угадывать, кто это.
Онъ повиновался, спрыгнулъ внизъ со скалы, спрятался за кустомъ боярышника и заревѣлъ быкомъ.
— Какъ прекрасно вы поете, — хохотала дѣвушка; — да вы по меньшей мѣрѣ оперный пѣвецъ изъ страны готтентотовъ.
Боргу понравилось ея веселье; онъ вѣдь такъ давно не игралъ съ дѣтьми. Игра продолжалась. Онъ вышелъ на зеленую лужайку, подобравъ фалды кверху, повѣсилъ монокль за ухо и началъ импровизированный дикій танецъ, сопровождая его пѣніемъ, какъ это онъ слышалъ у готтентотовъ въ Jardin d'Acclimatation.
Дѣвушка была въ полномъ восторгѣ.
— Знаете что? — сказала она. — Вы мнѣ гораздо больше нравитесь, когда вы хотите хоть минуту быть просто человѣкомъ безъ всякихъ философскихъ фокусовъ.
— Значитъ, въ вашихъ глазахъ готтентотъ больше человѣкъ, чѣмъ философъ? — вырвалось у Борга. Въ ту же минуту онъ пожалѣлъ, что далъ ей опомниться. Онъ сорвалъ вѣтку боярышника, сплелъ вѣнокъ и протянулъ дѣвушкѣ, но она, спохватившись, что сказала большую глупость и выдала себя, нахмурилась.
— Теперь увѣнчайте жертвенное животное, — крикнулъ инспекторъ. — Я хотѣлъ бы быть цѣлой сотней быковъ, чтобы гекатомбой быть принесеннымъ въ жертву ради васъ.
Онъ сталъ на колѣни и былъ увѣнчанъ удовлетворенной красавицей. Потомъ онъ сбѣжалъ внизъ къ берегу, дѣвушка слѣдовала за нимъ.
На берегу они остановились.
— Давайте бросать камешки, — предложила она.
— Давайте, — отвѣтилъ онъ и бросилъ плоскій камень надъ поверхностью воды.
Они забавлялись бросаньемъ камешковъ, пока ей не стало жарко.
— Давайте купаться, — крикнула вдругъ дѣвушка; она какъ будто долго таила въ себѣ эту мысль, прежде чѣмъ ее высказать.
Боргъ не зналъ, какъ ему отнестись къ этому. Шутка это или серьезно. Конечно, если купаться, то либо въ костюмѣ, либо въ нѣкоторомъ отдаленіи.
— Купайтесь, а я покамѣсть пройдусь, — сказалъ онъ, наконецъ.
— Развѣ вы не купаетесь? — спросила дѣвушка.
— У меня нѣтъ съ собой купальнаго костюма, — отвѣтилъ Боргъ; — да, кромѣ того, я де купаюсь въ холодной водѣ.
— Ха-ха-ха, — захохотала холоднымъ, непріятно-ироническимъ смѣхомъ дѣвушка. — Вы боитесь холодной воды? Вы, вѣрно, не умѣете плавать? — спрашивала она насмѣшливо.
— Холодная вода вредна для моихъ нервовъ. Если вы хотите, купайтесь здѣсь въ холодной водѣ, а я пойду на другую сторону поищу теплой.
Дѣвушка уже сняла свои ботинки на шнуркахъ. Бросивъ на инспектора взглядъ, выражавшій презрѣніе и оскорбленное самолюбіе, она сказала:
— Вамъ меня оттуда не будетъ видно?
— Если вы не выплывете слишкомъ далеко, — отвѣтилъ Боргъ и пошелъ прочь.
Достигнувъ сѣвернаго склона скалы, онъ сталъ искать пещеру, которая была бы защищена отъ сѣвернаго вѣтра, стѣной, по крайней мѣрѣ въ пятьдесятъ футовъ. Черный гнейсъ былъ отполированъ волнами и блестѣлъ, какъ агатъ. Его мягкія выпуклости напоминали мускулы человѣческаго тѣла и чувствовались подъ ступней голой ноги, какъ подушка. Сюда по достигало ни малѣйшее дуновеніе вѣтерка, солнце въ продолженіе шести часовъ накаливало эти сумрачныя скалы, и потому температура воздуха въ этомъ мѣстѣ была нѣсколькими градусами выше температуры тѣла, а камни подъ ногами были горячи, какъ уголь. Боргъ спустился внизъ къ лодкѣ и принесъ оттуда топоръ, нарубилъ сухого вереска, разложилъ на горѣ костеръ, а самъ началъ раздѣваться. Костеръ скоро догорѣлъ. Боргъ сгребъ золу и полилъ раскаленные камни кристально-чистой морской водой и подставилъ обнаженное тѣло горячему пару. Потомъ онъ усѣлся въ естественное кресло, выбитое волнами, укрылся пледомъ и, свернувшись такъ, что колѣни касались подбородка, закрылъ глаза и, казалось, уснулъ.
Но онъ не спалъ, онъ лишь хотѣлъ этимъ способомъ встряхнуться, какъ онъ это называлъ, чтобы дать своему мозгу нѣсколько минутъ отдыха и вернуть ему его эластичность. Онъ вѣдь напрягалъ его, заставляя приспособляться къ безпорядочнымъ мыслямъ другого человѣка. Его мыслительный аппаратъ страдалъ отъ соприкосновенія съ другимъ, и терялъ спокойствіе и увѣренность, какъ стрѣлка компаса въ присутствіи желѣза. Всякій разъ, когда онъ хотѣлъ вынести ясное представленіе о какой-нибудь вещи или что-нибудь рѣшить, онъ приводилъ свою душу въ состояніе гармоническаго забытья; онъ на минуту угашалъ сознаніе, погружаясь въ полудремоту и стараясь ни о чемъ не думать. При этомъ весь собранный имъ путемъ наблюденія матеріалъ какъ бы расплавлялся, выливаясь потокомъ расплавленнаго металла. Потомъ онъ приходилъ въ себя.
Когда онъ просидѣлъ такъ нѣкоторое время и солнце его хорошенько прогрѣло, онъ вдругъ поднялся, какъ будто проснувшись послѣ живительнаго сна. Его мысль снова заработала, и онъ чувствовалъ себя счастливымъ, какъ будто разрѣшилъ большую задачу.
— Ей тридцать четыре года, — думалъ онъ. — Я позабылъ объ этомъ подъ впечатлѣніемъ ея юной красоты. Тутъ, значитъ, цѣлый хаосъ пройденныхъ стадій, остатки ролей, которыя она играла въ жизни одну за другой, перекрестныя вліянія мужчинъ, которыми она пыталась завладѣть, и къ которымъ она приспособлялась. Недавно она, по-видимому, потерпѣла крушеніе въ одной изъ своихъ исторій. Онъ, тотъ человѣкъ, который собралъ воедино обрывки этой души, ушелъ. Мѣшокъ лопнулъ, и его содержимое вывалилось, какъ тряпье старьевщика.
Въ ея разговорѣ слышались отголоски мѣщанской романтики пятидесятыхъ годовъ съ идеями о спасеніи человѣчества, относящимися не болѣе, не менѣе какъ къ началу девятнадцатаго вѣка, съ религіознымъ рвеніемъ піэтистовъ, цинизмомъ эпохи Жоржъ Бандъ и андрогиновъ. Искать дна въ этомъ ситѣ, черезъ которое было просѣяно такъ много, искать рѣшенія загадки, которой собственно не существовало, не стоило труда. Онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы терять время на это. Оставалось одно — изъ этой безпорядочной кучи костей выбрать тѣ, изъ которыхъ можно составить цѣльный скелетъ, тогда, можетъ быть, ему удастся облечь его въ плоть и оживить его собственнымъ духомъ. Только она ничего не должна замѣчать, иначе она этого не допустить. Она никогда не узнаетъ, какъ онъ на нее смотритъ; это только возбудило бы ея ненависть и вызвало бы съ ея стороны сопротивленіе. Работая тайно, подъ землей, какъ корневище, онъ привьетъ ее къ себѣ, а тамъ уже побѣгъ разовьется на виду у всѣхъ и зацвѣтетъ всѣмъ на удивленіе.
Закричали чайки, и онъ понялъ, что она вышла изъ воды. Боргъ поспѣшно одѣлся. Собравъ свои вещи, онъ досталъ изъ лодки завтракъ и расположился на мху подъ большой, напоминавшей линію, сосной.
Выборъ блюдъ оказался не очень великъ, но всѣ кушанья были весьма изысканны и поданы на фарфоровой посудѣ, составлявшей часть коллекціи, которую онъ какъ-то началъ собирать. Желтое, какъ яичный желтокъ, масло въ масленкѣ изъ серпентина съ привинчивающейся крышкой стояло на льду въ фаянсовомъ сосудѣ временъ Генриха II, кексъ лежалъ на треснувшемъ блюдѣ изъ Мариберга и сардины на неверскомъ блюдцѣ. Страхъ передъ пошлостью, проникающей всюду въ искусство, промышленность и жизнь, заставлялъ его искать оригинальнаго. Боргъ, какъ и многіе другіе, обратился къ утонченности, чтобы спасти свою личность отъ шлифовки въ общемъ потокѣ. Его утонченныя чувства не удовлетворялись скудной и быстро старѣющей красотой формъ и красокъ; въ томъ, что его окружало, онъ хотѣлъ имѣть исторію, воспоминаніе о міровыхъ событіяхъ. Этотъ черепокъ изъ фаянса временъ Генриха II молочно-бѣлаго цвѣта съ краснымъ, чернымъ и золотымъ орнаментомъ напоминалъ пейзажъ Луары съ замками эпохи Возрожденія. Эти украшенія въ стилѣ старыхъ рукописей приводили ему на память Елену де-Жанлисъ и ея библіотекаря, которые вмѣстѣ съ однимъ гончаромъ создали стиль чисто индивидуальный, который, однако, имѣлъ колоритъ рыцарской эпохи; той эпохи, когда высоко цѣнилась красота въ жизни, когда даже ремесло подчинялось наукѣ и искусству и преклонялось передъ мощью духа.
Приготовивъ все къ завтраку и оглядѣвъ свою работу, Боргъ почувствовалъ, будто, дѣйствительно, благодаря ему, частица культуры попала въ эту полу арктическую пустыню. Тутъ были сардины изъ Бретани, андалузскіе каштаны, волжская икра, сыръ изъ грюэрскихъ Альпъ, тюрингенская колбаса, англійскій кексъ, апельсины изъ Малой Азіи, оплетенная бутылка тосканскаго кьянти и бокалы съ золотыми иниціалами Фридриха Перваго. Въ общемъ, получилась смѣсь, не имѣвшая характера собранія или музея, просто какъ разсыпанныя тамъ и сямъ цвѣтныя пятна, сухіе цвѣты, но только не въ гербаріи, а вложенные межъ листовъ книги, взятой путешественникомъ съ собой въ дорогу.
Дѣвушка крикнула съ купанья: ау! Онъ отвѣтилъ. Она тотчасъ появилась изъ-за кустовъ, свѣжая и сіяющая здоровьемъ и весельемъ. Увидавъ приготовленный завтракъ, она подняла свою шапочку и шутливо поклонилась. Изысканность стола подѣйствовала на нее помимо ея желанія.
— Вы волшебникъ, — сказала она, — позвольте преклониться передъ вами.
— Не за что, — отвѣтилъ инспекторъ.
— Вы хотите сказать, что можете сдѣлать больше. Только, знаете ли, покорять природу, или какъ это вы тамъ распространялись — это ужъ вы лучше оставьте, — сказала дѣвушка покровительственнымъ тономъ старшей.
— Вы меня не поняли: я хотѣлъ только сказать, что мы можемъ отчасти подчинять себѣ силы природы, отъ которыхъ мы въ свою очередь отчасти зависимъ. Обратите вниманіе на это маленькое, но очень важное слово: "отчасти". А кромѣ того, я еще говорилъ, что въ нашей власти измѣнить характеръ мѣстности и весь нравственный обликъ его обитателей.
— Прекрасно. Въ такомъ случаѣ, обратите эти ужасные сѣрые камни въ итальянскій ландшафтъ съ мраморными виллами и пиніями.
— Ну, я, конечно, не фокусникъ, но если вы меня на это вызываете, то я обязуюсь ко дню вашего рожденія это сдѣлать.
— Великолѣпно. Пари. Итакъ, черезъ три недѣли? А если я проиграю?
— Тогда я выиграю, — вѣрно?
— Ну, тамъ увидимъ.
— Увидимъ, такъ увидимъ. А пока, не возьметесь ли вы за мои обязанности?
— Ваши обязанности? Какія такія обязанности? Лежать на диванѣ, да покуривать?
— Что жъ, если вы со всѣмъ справитесь, лежа на диванѣ, сдѣлайте одолженіе. Только врядъ ли. Л вамъ разскажу, почему это не такъ легко и какой смыслъ въ томъ, что я живу здѣсь на шхерахъ. Не угодно ли вамъ вина къ колбасѣ?
Боргъ налилъ въ бокалъ темно-краснаго кьянти и подалъ дѣвушкѣ. Она залпомъ выпила его.
— Вы знаете, мои обязанности здѣсь заключаются въ томъ, что я долженъ обучать населеніе рыболовному искусству.
— Вотъ это хорошо. Вѣдь вы же сами заявляли, что ни разу въ жизни не держали въ рукахъ удочки.
— Не перебивайте, пожалуйста, я вовсе не долженъ ихъ обучать уженью. Дѣло, видите ли, заключается вотъ въ чемъ: эти дикари консервативны, какъ и всякій подобный сбродъ...
— Что за выраженіе, — перебила снова дѣвушка.
— Я говорю правду. Такъ вотъ: благодаря своему невѣжеству и консерватизму, эти господа намѣрены, невидимому, распроститься со своимъ званіемъ рыбоядныхъ млекопитающихъ. Въ виду этого государство принуждено взять ихъ подъ опеку. Килька — да благословитъ Господь эту рыбу — являющаяся главнымъ источникомъ питанія для этихъ туземцевъ, грозитъ исчезнуть. Это, правду говоря, меня мало тревожитъ, потому что сотней рыбоѣдовъ больше или меньше — это, въ концѣ концовъ, совершенно безразлично. Однако, они должны жить, ибо этого желаетъ сельско хозяйственная Академія, и на моей обязанности лежитъ не позволять имъ истреблять свой хлѣбъ насущный. Понятно вамъ это?
— Это жестоко, ну да вѣдь вы не постѣсняетесь.
— А я, не требуя ордена Вазы, ни какой-нибудь другой награды, открылъ другой источникъ дохода, который долженъ замѣнить собою старый. Если бы даже килька черезъ нѣсколько лѣтъ, послѣ того какъ здѣшніе рыбаки покинутъ эти мѣста, и возвратилась снова, все-таки этому способу пропитанія будетъ угрожать соперникъ, который послѣ столѣтняго отдыха появится вновь еще болѣе могучимъ, чѣмъ когда-либо. Вы знаете что осенью сельди снова пойдутъ къ Бугуслену?
— Не знаю, онѣ мнѣ давно ужъ ничего не писали.
— Но все-таки это будетъ. А теперь мы должны оставить кильку въ покоѣ и заняться теперь ловлей семги.
— Семги? Вотъ здѣсь, въ этомъ морѣ?
— Да, она должна здѣсь быть, хотя я ея еще и не видѣлъ. Они ее найдутъ.
— А если ея вовсе нѣтъ?
— Я говорю вамъ, что есть. Надо только начать, и ловля семги разовьется.
— Какъ вы можете знать, что здѣсь есть семга, если вы ея не видѣли? — возражала дѣвушка.
— Изъ цѣлаго ряда изслѣдованій, о которыхъ я не могу слишкомъ распространяться и которыя я частью произвелъ на морѣ...
— Это за одинъ-то разъ...
— Я работаю за десятерыхъ, благодаря моимъ необыкновеннымъ способностямъ, частью же я размышлялъ, лежа на своемъ диванѣ, а больше всего вычиталъ изъ книгъ. Что жъ? Хотите, давайте вмѣстѣ двинемся въ походъ на населеніе съ семгой да съ проповѣдями, о которыхъ вы что-то уже перестали говорить.
— Вы демонъ, дьяволъ, — вскричала дѣвушка, не то шутя, не то серьезно.
Веселое настроеніе Борга замѣнилось скептическимъ; но, видя, что разговоръ производитъ большое впечатлѣніе, онъ рѣшилъ держаться прежней роли.
— Вы не вѣрите въ Бога? — спросила дѣвушка съ выраженіемъ, сулившимъ вѣчное презрѣніе ему, если онъ отвѣтитъ отрицательно.
— Нѣтъ, не вѣрю.
— Какъ же вы хотите сдѣлаться Ансгаромъ[2] и проповѣдывать христіанство на шхерѣ?
— И семгу притомъ, не забывайте этого. Да, я хочу сдѣлаться демоническимъ Ансгаромъ. Не хотите ли вы принять въ этомъ участіе и получить благословеніе отъ ревизоровъ риксдага?
— Да, я бы хотѣла работать для этихъ людей, я въ нихъ вѣрю; я хотѣла бы посвятить всѣ свои силы угнетеннымъ, и я докажу вамъ, что вы гордецъ, насмѣшникъ... Нѣтъ, вы не такой, вѣдь вы выставляете себя хуже, чѣмъ вы на самомъ дѣлѣ. Вы хорошій мальчикъ, я въ этомъ убѣдилась въ прошлое воскресенье.
Фразу о хорошемъ мальчикѣ она сказала, какъ будто съ расчетомъ, что онъ поддастся на этотъ тонъ и поставитъ себя по отношенію къ ней въ положеніе мальчика, все равно — хорошаго или дурного. Но Боргу уже понравилась роль демона, такъ какъ онъ сильнѣе и интереснѣе. Правда, онъ по опыту зналъ, что самый легкій способъ добиться расположенія женщины — это поставить ее въ роль матери, что всегда сопровождается нѣкоторой свободой въ обращеніи и интимностью. Но это была очень ужъ старая игра, и кромѣ того, въ такомъ случаѣ дѣвушка слишкомъ легко могла усвоить себѣ высокомѣрное отношеніе къ нему, а это впослѣдствіи было бы очень трудно исправить. Почему же не дать ей болѣе благодарную роль спасительницы? Въ этой роли нѣтъ ничего, что могло бы питать властолюбіе: пусть она будетъ быть посредницей между двумя равными по величинѣ силами.
Найти, однако, переходъ было не такъ легко. Раздосадованный всей этой комедіей, правда, необходимой для достиженія намѣченной. цѣли, Боргъ на минуту ушелъ подъ предлогомъ — посмотрѣть, хорошо ли привязана лодка, такъ какъ поднялся вѣтеръ.
Спустившись на берегъ, онъ свободно вздохнулъ, какъ послѣ непосильнаго напряженія. Онъ разстегнулъ жилетъ, показавшійся тяжелымъ, какъ кольчуга, освѣжилъ голову и тоскливо оглянулся на свободную гладь моря. Теперь онъ очень охотно остался бы одинъ, чтобы избавиться отъ того мусора, которымъ наполнилась его душа, благодаря общенію съ неразвитымъ человѣкомъ. Въ эту минуту онъ ненавидѣлъ ее, хотѣлъ освободиться отъ нея, чтобы снова найти самого себя, но было уже слишкомъ поздно. Его мозгъ былъ опутанъ паутиной, мягкой, какъ шелкъ, слизистой и невидимой, и онъ никакъ не могъ отъ нея освободиться. Обернувшись, онъ увидѣлъ, какъ Марія своими длинными пальцами и острыми зубами очищаетъ каштанъ, и это напомнило ему мандриллу, которую онъ какъ-то видѣлъ въ звѣринцѣ. Его охватила безграничная жалость, какъ бы міровая скорбь, которую чувствуетъ болѣе счастливый человѣкъ при видѣ опустившагося. Ему вспомнился тотъ восторгъ, съ какимъ она смотрѣла на него въ роли готтентота. Онъ снова разсердился, но взялъ себя въ руки.
Онъ возвратился къ Маріи, вполнѣ овладѣвъ собой, какъ свѣтскій человѣкъ. Не зная, что сказать, онъ предложилъ ѣхать домой, такъ какъ вѣтеръ крѣпчаетъ.
Она, однако, замѣтила на его лицѣ слѣды усталости и подавленнаго настроенія. Съ рѣзкостью, сразу его охладившей, она сказала:
— Вамъ наскучило мое общество. Что жъ, поѣдемъ!
Такъ какъ отвѣта на это не послѣдовало, она продолжала съ волненіемъ, которое могло одинаково казаться искреннимъ и напускнымъ:
— Простите меня, что я такая злая. Я такая неблагодарная. Правда!
Она вытерла глаза и стала убирать посуду съ ухватками заправской хозяйки. Когда она, повязавши салфетку въ видѣ передника, нагнулась надъ тарелками съ остатками пищи и понесла посуду внизъ на берегъ, чтобы ее вымыть, онъ поспѣшилъ ей помочь. Онъ не желалъ видѣть ее въ роли служанки. Ему было непріятно видѣть прислуживающей ту, которую онъ хотѣлъ вознести выше себя, которая вмѣстѣ съ тѣмъ должна относиться къ нему, какъ къ человѣку, который далъ ей власть надъ собой.
Споря о томъ, кому прислуживать, дѣвушка уронила посуду и вскрикнула. Потомъ, однако, разсмотрѣвъ осколки, она успокоилась.
— Хорошо, что все это старая посуда. Боже, какъ я испугалась.
Онъ подавилъ тотчасъ мелочную мысль о потерѣ, пожалѣвъ Марію, опечаленную своей неловкостью. Обрадовавшись, что терзавшія его настроенія нашли такой неожиданный исходъ, онъ ловко швырнулъ черепокъ вдоль поверхности воды и сгладилъ непріятное положеніе шуткой:
— Вотъ и хорошо — теперь ничего мыть не надо.
Затѣмъ онъ подалъ ей руку и помогъ ей войти въ лодку, которую набѣгавшія волны стремились сорвать съ удерживавшаго ее каната.