1 января.
Веселая встреча Нового года. Много говорилось. С. И. Сазонова упала в обморок, послали за доктором. Сазонов ночевал с нею у нас. Шабельская передала мне выписку из «Frankfurter Zeitung» о моем романе.
* * *
Был у Витте по его приглашению. Указ о чеканке империалов и полуимпериалов по 15 и 7–50 р. Он победил в совете, который собирался под председательством государя. Просил напечатать статью Гурьева, которая написана по его поручению ранее появления указа. Я дал согласие, и мы выпустили № 7490, только вторым изданием, с этой статьей и указом, перепечатав его из «Правит. Вестника». Он говорил, что до этого указа он ожидал благоволения госуд. совета, что после указа госуд. совет будет ожидать его благоволения, как он говорил государю. Это девальвация. Что ни пиши, ничего не поделаешь. Говорил о предостережениях, о «Всей России». Деп. мануфактур и торговли создал конкуренцию этому изданию, отдав на откуп объявления Лейферту и Ефрону, которые собирали объявления от имени департамента принудительным образом, требуя по 500 р. за брошюру. В. И. Ковалевский издал циркуляр против Лейферта. Вся эта махинация сделана была без него, он напрасно бесился и волновался, ничего на мог сделать против своих чиновников. Витте обещался исправить.
«Новый Мир» — большой успех. Я ничего не писал об этой пьесе. Мае надоели эти толки, будто я рекламирую свой театр. Если б я решился на это, то сумел бы это сделать. Вся журналистика против меня, все это задетое самолюбие, завистники. Пьесу Нотовича в прошлом году мы отвергли — «Без выхода» — и в нынешнем отвергли его переделку романа Гюго «Les misérables», под названием «Отверженные». Моск, отд. Лит. Театр. Комитета разрешил эту переделку для императорской сцены с сокращениями. Вероятно, из либерализма. Но переделка — прямо детская по бездарности.
* * *
Курьезное письмо актера Анчарова-Эльстона от 30 дек., из Киева. Он справляет свой 10-летний юбилей и просит ему прислать жетон от Лит.-Арт. Кружка и собрать подписку на подарок ему. Князя В. Барятинского, мужа Яворской, он просит тоже увеличить число приношений, в виде адресов, подписки артистов и публики. Можно быть таким нахалом! Я написал ему, что его претензии смешны, что я знавал лично Щепкина, Садовского, Васильевых, Самарина, Самойлова и проч. и ни от них, и ни об них ничего подобного не слыхивал.
Какие это эгоисты — господа родовитые! Молодой князь Барятинский понятия не имеет о деликатности. Так он настойчив со своими пьесами. Все для них делай, — вероятно, привычка родовитости.
15 января.
13-го января шла пьеса Авсеенка «Водоворот». Может быть успех, а может и нет. В пьесе кое-что есть, кое-какие заметки о типах, которые автор наблюдал. Публика кое-где смеялась; последняя сцена сделана Далматовым (застрелившуюся героиню он выносит из-за кулис, кладет к себе на колени и говорит над ней несколько слов. Это оригинально! У Авсеенки этого не было: героиня оставалась за сценой). Успех или не успех — это видно будет по второму представлению. «Спб. Вед». (князь Голицын) о пьесе отозвались не хорошо; слишком жестоко. На спектакле был вел. кн. Владимир Александрович с женою. Вчера был Гославский, автор «Подорожника». Сомнительный успех в Москве. Флеров в «Моск. Вед.» написал, что «описание характеров» в пьесе «превосходно», но пьеса построена недостаточно хорошо.
* * *
Сегодня г-жа Ярцева принесла пьесу П. Ярцева «Сумерки». Напоминает Чехова. Автору 26 лет. Был артиллеристом, еще в корпусе интересовался театром. Служит в земстве. Пьеса еще не пропущена цензурой. В ней любовь зрелой дамы к гимназисту, который в конце пьесы стреляется (за сценой).
18 января.
У графа Толя было заседание «Индийского Комитета», т.-е. по сбору голодающим индусам. Были Верховский, кн. Ухтомский и правитель канцелярии Лилиенфельд, кажется, так. Оттуда ехал с Ухтомским. Он мне сказал: «государь спросил Горемыкина, что это за Соловьев, на которого все жалуются?» Горемыкин отвечал: «Я ищу ему преемника».
* * *
В 5 час. Холева, Ал. Петр. Коломнин, Маслов и Далматов. Разбирательство оскорбления, нанесенного Далматовым Холеве при выдаче жалованья и наложения штрафа. Далматов кричал. Холева сказал, что не даст денег, и положил на них руку. Далматов бросился вырывать и вырвал. Деньги были разорваны (350 руб.), и я поехал в банк, чтоб разменять их. Я истощался в красноречии, желая помирить их. Далматов, конечно, самодур, но Холева, при всей своей сдержанности, груб и как то высокомерен, и грубо настойчив. Я достиг, по крайней мере, того, что они подали друг другу руки.
7 февраля.
Бессонница: несколько дней. Встал в 6 часов. Затопил камин. Просматривал календарь свой. Просматривал программу «Нового Ларуса», энциклоп. в 6 томах (160 фр.) и порывался издавать его. Так и не удастся исполнить заветное желание моей всей жизни — издать энцик. словарь. — Дни нерешительности относительно найма театра. И хочется и колется. Мой убыток будет более 30 тысяч. И все тащат! Чтоб Яворской дать собрать с бенефиса до 2 тыс. руб., которые она. получит, вероятно, я истратил 1200 руб. на декорации и 800 руб. дал ей на приобретение пьесы «Изеиль» от Армана Сильвестра, т.-е. 2000 р. Для этой актрисы я сделал больше, чем для кого нибудь. Я дал ей взаймы прошлый год 1200 р., дал ее мужу, через нее (кн. Барятинскому), 3000 р., поставил для нее несколько пьес. Яворская однообразна до безобразия. Дикция противная — она точно давится словами — и выпускает их как будто не из горла, а из какой то трещины, которая то уже, то шире, — и эти два звука чередуются таким однообразием, что мне тошно.
* * *
Далматов сегодня взял у меня 500 р., причем рассказал трагическим голосом трогательную историю. Он любил девушку 22 лет, дивную, «которой я не стоил, чудную девушку»; она родила, ребенка вытащили щипцами и щипцами же будто отравили ее кровь, она страдала 6 дней и умерла. Хоронить ее надо в Петергофе в это воскресенье. Насколько тут правды, бог весть. Но чтоб он влюбился, не верится, ибо в это же время он стольких любил и, вероятно, все «чудных».
* * *
Мне хоть на пальцах гадать — брать театр или не брать. Если брать, наверно еще тысяч 30 надо, но эта суета мне любезна и приятна. В театральной атмосфере что-то ядовитое, как в алкоголе или никотине.
* * *
«Новый Мир» продолжает делать сборы, и без него убытки были бы больше. — Помимо всех расходов, я не считаю, что заплатил рублей 500 за перевод двух драм, из них одна не пошла, другая запрещена цензурой; за «Новый Мир» заплатил 100 фунт. стерл., а сам сделал перевод двух актов. Перечитал множество пьес, множество накупил этой дряни, давал деньги без отдачи актерам, ставил пьесы издателям. Не говорю том, что не жалел здоровья. Да все равно, ведь умирать надо, рано или поздно.
* * *
Сегодня ехал из театра на извозчике. Он — Новгор. губ., Старо-русскаго уезда, за С. Руссой 35 верст, Игнатием зовут. — «Сколько лет?» — «61-й». — А у него все волосы и борода черная. Лицо, как у 35 летнего. Говорит мне, что жена у него двумя годами старше его, 9 человек родила и только спереди зубов двух нет, а то как 17-летняя девушка. Он никогда не пил ни водки, ни пива и не курил. Только 4 рюмки коньяку выпил на свадьбе у брата, 30 лет тому назад. Болен никогда не был. У сына его 6 человек детей. Отец пил. «Я насмотрелся на него и не пил. Он умер, когда мне было 24 года». Зарабатывает в зиму до 100 руб., летом не ездит. Говорит, что их ремесло такое, что коли пить, то ничего не заработаешь.
8 февраля.
Завтракал у К. Е. Маковского. Было человек 30. Жена его называет не иначе, как Константин Георгиевич. Выносили детей, даже 3 месячного младенца, на руках у мамки. Девочка обошла всех и все целовали ее ручку, а мальчик тоже всех обошел и подставлял свою щеку для поцелуя. Может быть, это превосходно, а, может, и не надо.
* * *
Н. Ф. Сазонов говорил мне, что государь желает учредить в Эрмитаже представления русских пьес. Всеволожский сказал ему, что так как «Не пойман не вор» и «Он в отставке» нравятся, то не напишу ли я 2-х-актную вещь для этого театра, причем цензура будет самая снисходительная, так что можно писать гораздо свободнее, чем для театра вообще.
* * *
С. И. Сазонова говорила, что вчера на собрании «Союза» говорили, будто я наговорил мин. внут. дел об этом союзе не весть что. Я министра видел в ноябре и никогда не говорил о писателях с ним. Подлая сплетня пойдет гулять.
11 февраля.
Был у Л. Н. Толстого, который не был в Петербурге 20 лет. Остановился у Олсуфьева, Фонтанка 14. У него были Ге, Чертков и баронесса Икскуль. Черткова высылают заграницу, у него был обыск, отобрали бумаги о духоборах. О «Чайке» Чехова Л.Н. сказал что это вздор, ничего не стоящий, что она написана, как Ибсен пишет.
— «Нагорожено чего-то, а для чего оно, неизвестно. А Европа кричит «превосходно». Чехов самый талантливый из всех, но «Чайка» очень плоха».
— «Чехов умер бы, если б ему сказать, что вы так думаете. Вы не говорите ему этого».
— «Я ему скажу, но мягко, и удивлюсь, если он так огорчится. У всякого есть слабые вещи».
Заговорили о государе.
— «Вам бы поехать к нему, вы бы его убедили».
— «Если жену свою не убедишь», — сказал Л.Н. — «то государя уж и подавно.»
— «Ну, жена другое дело, она слишком близка»…
— «А государь слишком далек», — сказал Толстой.
О нормировке рабочего дня: не понимает, зачем это, это только стесняет рабочего, он хочет работать, а ему не дают. Надобна свобода рабочих. Есть движение на земле, а земли нет.
— «А стачки?»
— «Что ж стачки? Генри Джорж справедливо говорит, что стачки можно уподобить двум богачам, которые стоят на берегу моря и бросают в него червонцы. Один бросит один золотой, другой два; первый два, второй три, и т. д. без конца».
О «Чайке» еще говорил Толстой:
— «Литераторов не следует выставлять: нас очень мало и нами не интересуются». Лучшее в пьесе — монолог писателя, — это автобиографич. черты, но их можно было написать отдельно или в письме; в драме они ни к селу, ни к городу. В «Моей жизни» у Чехова герой читает столяру Островского, и столяр говорит: «Все может быть, все может быть». Если б этому столяру прочесть «Чайку», он не сказал бы: «все может быть».
Л. Н. Толстой говорил, что жить осталось мало, а сказать и сделать ему хочется еще очень много. Он торопится и работает постоянно.
17 февраля.
Был на репетиции «Катастрофы» (бенефис Холмской). Пришел ко мне в ложу художник Куинджи, Архип Ив., и нескладно и медленно стал рассказывать о беспорядках в Акад. Художеств; ректор оскорбил ученика «руки по швам! выведите его вон!». Все вступились за оскорбленного. Ректор вел себя трусливо. Собрался совет. Положили исключить всех, кто завтра не придет в Академию. Один Куинджи остался при особом мнении. Тогда профессора и И. И. Толстой отменили свое решение. Толстой позволил сходку, на которой разгорались страсти. Рассказывая, Куинджи все выставлял, что его все ученики любят и уважают, что он ничего не знал, что он явился на сходку, где сказал, что, если ученики уважают его, то пусть приходят все на работу. Узнав об этом, Толстой запер Академию и никого не пустил, к самому Куинджи никого не пустили, не пустили Менделеева. В конце концов Толстой написал Куинджи (я читал письмо), что он докладывал великому князю 2 часа, и вел. кн. велел ему подать в отставку. Очевидно, тут что нибудь не так Куинджи говорил, что с Толстым 7 лет был он в самых лучших отношениях, что Толстой ничего не делал, не посоветовавшись с ним, а в данном случае «он помешался» и стал делать по своему, и получилось что-то невероятное. Часа два он мне рассказывал, нескладно, полуфразами.
— «Если с вами так поступили несправедливо, то остальные профессора должны бы подать в отставку».
— «Они боятся. Все пристроились. У Репина такая квартира, точно церковь, за 10 тысяч такой не найдешь».
18 февраля.
Просматривал «Новое Время» за январь и февраль 1878 г., справляясь о том, что тогда говорили мы о войне с Турцией. Очень хорошо мы тогда писали и многое предвидели. Я прочел в № 697 свой фельетон, вызванный письмом ко мне технологической молодежи, которая называла себя «молодой интеллигенцией». Я говорил в фельетоне о «той клевете», которая преследовала меня с самого начала «Нов. Вр.» Гайдебуров, Худеков, Полетика, Градовский, Печковский, «Голос» все соединялись вместе, чтоб ругать и клеветать. Технологической молодежи я наговорил резкой правды. Вообще, фельетон очень искренно и твердо написан.
20 февраля.
В пьесе «Катастрофа» актриса Холмская падает на грудь убитого мужа и рыдает. Буренин сказал:
Рыдает Холмская над трупом
И сцену всю закрыла крупом.
4 марта.
Сегодня молодежь университета, технологии, строит. училищ, женских курсов и проч. хотели сделать демонстрацию панихидой но девушке, говорят, еврейке, которая, пользуясь керосиновой лампой, облила себя керосином и подожгла в Петропавловской крепости, куда она была заключена за участие в каком то политическом деле. Распространен слух, что будто ее изнасиловали, но слух этот ни на чем не основан. Девушка, говорят, была некрасива. Говорят, что она выдала кого то из своих, подвергаясь допросу, и прибегла к самоубийству. Как бы то ни было, начальство несколько дней не допускало к ней родных, а потом сказало, что она умерла. Родные к прокурору, который сказал, что дело это ему известно, что об нем произведено следствие, по которому оказалось, что девушка прибегла к самоубийству, что три дня ее держали в ванне от ожогов, что она очень мучилась все это время. Похоронили ее тайно на Преображенском кладбище. Панихиду разрешил митроп. Палладий. Просил разрешения начальник женских курсов Раев, о котором говорят, что он — сын митр. Палладия. К Казанскому собору и собралась сегодня толпа. Полиция приготовилась еще вчера, окружила молодых людей и погнала их по Казанской ул. в часть. Дорогой девушки пели «со святыми упокой». Масса публики наполняла площадь и улицы, Горючего материала у нас сколько угодно. О деле довели до государя.
5 марта.
Читал прокламацию литографированную, которую дал прокурор, о Марии Федоровне Ветровой — имя девушки, погибшей в крепости. Обвиняет прокурор Кичина, который отчислен в 3 отд. для политических дел и получает сверх 4500 р. еще 2000 р. за это. Думают, что выманил угрозою у нее выдачу какого нибудь заговорщика и она прижгла к самосожжению вследствие раскаяния. В публике говорят об изнасиловании, но это даже прокламация отвергает, или умалчивает, ограничиваясь темными намеками партии на то, что ее высекли. Ветрова посажена была за имение у себя запрещенного чего-то, каких то книг, и ее хотели выпустить. Как девушке, которая должна быть освобождена она знала об этом, ей ставили керосиновую лампу.
* * *
Вчера участников в беспорядках только переписали, но никого не арестовали.
* * *
Сегодня телеграмма из Канеи, что на «Сысое Великом» убито 18 матросов нечаянным выстрелом во время учения. Это можно счесть за очень скверное предзнаменование, а греки могут это считать за наказание божие за те выстрелы, которые, согласно поведению «концерта», были выпущены против инсургентов.
* * *
Слушал сегодня в зале придворного музыкантского хора отрывки из оперы М. М. Иванова «Забава Путятишна» на текст Буренина. Мало таланта! Что то серединное.
16 марта.
Вчера целое заседание о типографии. Я бранился несколько дней. Наконец, не вытерпел, разразился потоком и ушел, взял извозчика и он повез меня, куда глаза глядят. Приехали в Галерную гавань, я встал и пошел пешком; зашел в новую церковь, потом был у всенощной в Казанском соборе и в 8 ч. веч. приехал домой. Ночь не спал. Теперь 7 часов, я разбудил Василия и он сделал мне кофе. Надо мне уехать Я совсем свихнулся, просыпаюсь в три часа, засыпаю в 7 утра. Но одному везде нехорошо.
17 марта.
Достал свою «Ксению» и проглядывал. Ее можно было бы послать во дворец, тайным ходом, к Димитрию, от матери, предупредить его. Самозванец бежит. Вломившиеся бояре не находят его. Недоумение, допрос. Он убежал, он у матери своей. Попробуйте достать его там. — «Послать к царице. Вот беда. Пропало все! Говори, ты правду говоришь?» — «Правду? Поди, лови ее, правду? Где она, ваша правда?» Приносят Самозванца, сломавшего себе ногу. Смерть. Смерть Павла была вроде смерти Самозванца, и я не думаю, что Шуйский и друзья его с особенной храбростью шли во дворец, как и убийцы Павла. При Павле убивали преданных, при Самозванце тоже. Трусили и там, и здесь.
24 марта.
20-го выехал в Москву. Остановился в «Славянск. Базаре». В пятницу был на съезде актеров, в субботу и в воскресенье, день закрытия съезда, также. Впечатление хорошее. Глупости говорят, что мы «не созрели» для парламентаризма. Напротив, созрели совершенно, да и созревать для этого нечего. Дело обсуждения, самое обыкновенное дело, привычное всем, а дисциплина усваивается легко, если руководитель способный человек.
* * *
Видел многих. Третьего дня у Чехова пошла кровь горлом, когда мы сели за обед в «Эрмитаже». Он спросил себе льду, и мы, не начиная обеда, уехали. Сегодня он ушел к себе в «Б. Моск.» гостиницу. Два дня лежал у меня. Он испугался этого припадка и говорил мне, что это очень тяжелое состояние. «Для успокоения больных, мы говорим во время кашля, что он — желудочный, а во время кровотечения, что оно — гемороидальное. Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня из правого легкого кровь идет, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки». Мария Павловна, его сестра, стала писать портреты.
* * *
Видел Ив. Леонт. Леонтьева (Щеглова). Он говорил много дельного об актерском съезде и по поводу того, что Чехов хочет издавать газету вместе с Гольцевым. «Чехову всего лучше издавать газету одному. Он человек оригинальный, своеобразный, к партиям не принадлежащий, а потому ему есть что сказать. Они вдвоем не уживутся. Разве Гольцев совсем стушуется. Иначе все будут обращаться к Чехову, и это породит ревность у Гольцева». Я того же мнения. Гольцев слишком ничтожный человек, чтоб иметь право сидеть на крыле такого орла, как Чехов.
Я спрашивал у доктора Оболенского, приятеля Чехова, который ходил к нему в эти дни, что это за кровоизлияние? Он отвечал: «гемороидальное, но свидетельствующее, что легкое слабо, и потому при неблагоприятных обстоятельствах эта болезнь может сделаться опасной.»
* * *
Вчера у Сухаревки молодой пьяный парень продает связку «Современника»:
— «5 рублей дают. Разве можно 5 руб.? Барин велел просить 60, а он — пять! Тут ведь «Что делать?» Чернышевского, да его примечания к «Экономии» Миля. Слышишь, — Миля! А он точно за кусок мыла дает пятак. А тут не мыло, а Миль!»..
26 марта.
Вернулся в Петербург из Москвы. Вчера встал в 5 час. утра, не уснул ни минуты, написал записку Чехову и сам отнес ее в «Б. Моск», гост-цу. Потом гулял в Кремле, по набережной, к Спасу и обратно в «Слав. Базар». В 7 пришел в отель. Лег и уснул немного. В 11-м часу пришел доктор Оболенский и сказал, что у Чехова в 6 ч. утра пошла опять кровь горлом, и он отвез его в клинику Остроумова, на Девичьем поле. Надо знать, что 24 утром, когда я еще спал, Чехов оделся, разбудил меня и сказал, что он уходит к себе в отель. Как я ни уговаривал его остаться, он ссылался на то, что получено много писем, что со многими ему надо видеться и т. д. Целый день он говорил, устал, а припадок к утру повторился. Я дважды был вчера у Чехова, в клинике. Как там ни чисто, а все-таки это больница и там больные. Обедали в коридоре, в особой комнате. Чехов лежит в № 16, на десять №№ выше, чем его «Палата № 6», как заметил Оболенский. Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве — реке, он изменился в лице и сказал: «разве река тронулась?» Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: «Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: «Не поможет. С вешней водой уйду».
* * *
Холева сказал, что Гюбнер отдает нам театр. Я было уже помирился с тем, что театра не будет, и оно было бы лучше. Нести убытки, и притом значительные, — за два года до 30 000 р., выносить самые придирчивые нападки газет, быть обвиняему в несправедливостях, покровительстве, не видеть благодарности со стороны артистов, а видеть, напротив, претензии выше всякой меры, лукавить, стараться мирить, изобретать причины того, или другого действия, чтоб щадить самолюбия, быть вечно в напряженном состоянии, быть готовым на объяснения, на приемы и проч., все это тяжело и неблагодарно. А впрочем, будь, что будет.
28 марта.
Сегодня был гр. Степан Антон. Апраксин, камер-юнкер, написавший роман «Князь Белелюбский». Это — молодой человек, должно быть, совершенно глупый. Он принес мне «мысли» из своего русского романа, написанного по французски, и спрашивал, одобряю ли я эти мысли? Я старался ему объяснить, что такое роман, и что роман должен быть художественным произведением, что «мысли» высказывают разные люди и т. д. Ничего не понял! Говорит только, что герой его умер от чахотки в Ментоне, и что мысли эти такие добрые, что генерал Богданович посоветовал ему напечатать их на отдельных листках, чтоб раздавать даром в церквах. — «Ну, и раздавайте, что мне за дело». — «Но я советовался с о. Смирновым, и он нашел, что мысли эти не могут быть пропущены цензурой». — Черт знает что! Я говорил ему резко. В это время сидел у меня Глуховской. Уходя, он спросил: «А не правда ли, это хорошо, что такой молодой человек, как я, распространяет добрые мысли?». Я ему сказал, что молодой человек должен быть молодым человеком и что, может быть, добрые мысли скажутся совсем не добрыми. Вечером от него письмо, просит позволения, чтоб я разрешил ему посвятить роман мне. Я отвечал, что этой чести не желаю: бывают же такие идиоты! Я написал ему:
«Граф Степан Антонович, утвердительного ответа на ваше лестное для меня предложение — посвятить мне ваш роман, я дать не могу по многим чисто литературным причинам и обычаям, в рассмотрение которых входить здесь было бы неуместно.»
* * *
Вчера адвокат Петрашевский приходил к А. П. Коломнину просить меня не помещать отчета о разбирательстве у мирового судьи, который приговорил графа Шереметева, известного под именем «Пожарского», к 2 нед. ареста за то, что он побил своего слугу и побил за то, что тот неловко затворил форточку. Рассказывали подробности очень нехорошие о диком нраве этого господина. Граф вознаградил побиенного деньгами.
29 марта.
От Чехова, который лежит в клинике Остроумова, телеграмма: «Крови меньше, но положение неопределенное. Неизвестно, когда выпустят… Приходил Толстой». Я написал ему большое письмо.
* * *
Сегодня в газете Трубникова «Мировые Отголоски» напечатан удивительный донос на «Новое Время» и на меня. Я прочел его спокойно. Очевидно, он пришел к убеждению, что надо действовать доносом, чтоб ему выплыть. Года три тому он подавал государю прошение, в котором говорил о «Нов. Вр.» черт знает что, выставлял себя охранителем и советовал запретить «Новое Время», чтоб дать ему, Трубникову, возможность проявить свои силы. Служил в 8 отд. тайным шпионом, в так называемом, литературном столе. Мне рассказывал об этом Плющик-Плющевский.
* * *
Цензор, читающий «Мировые Отголос.», доложил статью Трубникова о «Нов. Вр.» Соловьеву, а тот — Победоносцеву. Победоносцев написал Соловьеву, что он не давал повода применять свои заключения о печати к «Нов. Вр.», что это — зависть журналиста и т. д. Соловьев позвал Трубникова и передал ему содержание письма. Трубников вообразил, чти Победоносцев будет рад той лести, которую он ему расточит. К тому же вслед за статьей о «Нов. Вр.» он написал лицемернейшую статью. «Что есть истина». Она так начинается:
«Истина — во Христе».
«Дойти до познания истины — значит примириться с богом, потому что бог дал нам во Иисусе слово примирения, — покориться богу, смириться перед богом, и он вознесет вас, — приблизиться к нему, и он приблизится к вам и даст вам духа премудрости к разума, — духа любви, который, и есть живой дух истины. Иначе не познать вам истины наоборот, вы будете подавлять ее неправдой, лгать на истину».
«Бог есть весь жизнь, весь премудрость, весь любовь. Кто не любит бога и не исповедует Иисуса Христа, тот не познал бога, не делает правды и не есть от бога, — это дух заблуждения. Кто от бога и познал его, тот любит бога, исповедует Иисуса Христа — это дух истины».
«Кто говорит: «я познал бога», но слово его не соблюдает, тот лжец и нет в нем истины; а кто соблюдает слово его, в том истинная любовь божия совершилась и бог в нем. А что он пребывает в нем узнаем по духу, который он дает нам»…
Итак, чтоб познать истину и отступиться от неправды, нужно искать бога, хотя он не далек от каждого из нас. Бог создал нас для того, чтобы мы сами стремились к нему, как к своему вечному источнику жизни и истины. Бог есть дух и т. д. Трубников нашел бога и стремится к истине — изумительно! Он познал только истину казенных субсидий. О Победоносцеве он судил, как о чиновнике III отд., где он служил и где занимался доносами. После этой статьи пять его сотрудников ушли от него и являлись к нам с заявлением об этом.
…В «Московском Сборнике», изданном Е. П. Победоносцевым, в статье о печати, задается вопрос: «можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова?»
«Вопрос этот, конечно разрешается в положительном смысле лишь в таком случае, когда автор печатного произведения стремится подвергнуть своих читателей игу рабства, так как с представлением о деспотизме неразрывно связано понятие о рабстве. Подобная публичная мысль лишает читателей свободы, которую даровал им Христос, так как они продают эту свободу на служение чужой совести. Но кто же пожелает носить это иго рабства под именем свободы? Конечно никто, разве бы оно навязывалось «насильственно и безответственно» под покрывалом таинственности, как например посредством ежедневной большой газеты в качестве господствующего органа печати, ограждаемого кем-то и для чего-то от вреда совместничества и ради пользы единоторжия этою газетою. Вот где является поистине деспотизм печатного слова. Такой газетою является у нас, и только у нас и нигде в мире, «Новое Время», приобретшее в течение последних 12 лет верховенство, чуть не монополию, в столичной большой прессе, благодаря тому, что не было разрешаемо новых больших частных ежедневных газет, могущих с нею конкурировать».
Далее автор статьи о печати в «Московском Сборнике» говорит «Вред, который происходит для общества от безграничного распространения газеты, нельзя не признать с чувством некоторого страха, что в ежедневной печати скопляется какая то роковая, таинственная, разжигающая сила, нависшая над человечеством».
«Действительно «безграничное» распространение газеты — это именно и есть деспотизм печатного слова, разлагающая сила. Под безграничным распространением газеты следует разуметь, в данном случае, такую газету, которая, благодаря многолетнему запрету издавать новые подобные газеты, завладела, кроме подписчиков, и розничной продажей в столице, вследствие беспрестанных запрещений этой продажи другим газетам, кроме «Нового Времени», равно продажею газет, вообще, на станциях железных дорог, взятых г. Сувориным на аренду. «Новое Время» сосредоточило на своих страницах и публикации, благодаря запрещению печатания объявлений в газете «Голос» и окончательному превращению ее. Наконец, в распоряжение, главным образом, издателя «Нового Времени» отдано за 10 лет привилегированное телефонное агентство с крупной субсидией».
Вот причина «безграничного», выражаясь словами «Московского Сборника», распространения газеты. Вот он — «деспотизм» печатного слова, пред которым принижена вся остальная пресса; но пред этим деспотизмом нередко преклоняются даже и учреждения высшего порядка заискивая расположение к себе издателя «Нового Времени».
«Спрос на эту газету», — применяя слова «Московского Сборника», — «был бы не такой, если бы не так ретиво было предложение. Ныне, однако, благодаря разрешению новых газет, дело принимает для «Нового Времени», по-видимому, несколько иной оборот, но только по-видимому. Нужно знать, что за все время издания «Нового Времени» Сувориным, газета эта находилась в привилегированном положении сравнительно с другими газетами. Она одна изъята, совершенно случайно, и не в пример другим бесцензурным изданиям от наблюдения в установленном порядке».
«В данном случае мы вовсе не против разумной свободы печатного слова. Но ведь бывает и такая свобода, которая, может быть, и «прикровением злобы». Бывает и такая наблюдательная власть, которая на мягком возглавии доброй воли, засыпает непробудным сном, не ведая, что вокруг нее творится»…
«Между тем растлевающая, разлагающая сила «Нового Времени» порабощает читателей, деморализируя общество и остальную печать. Вкусив от древа познания добра и зла, читатели «Нового Времени» в большинстве утратили способность распознания добра и зла, и они уже не сыны свободы, а рабы страстей. Кто кем побежден, тот того и раб. Читая в течение более десятка лет «Новое Время», читатели себе уже не принадлежат: Суворин ими управляет, он действует на них и через них, так что они являются одержимыми в точном смысле этого слова. Что-то постороннее, чудовищный паразит, мысль чуждая, несоразмерная, живет в них, развивается и родит зловредные побуждения, которыми чревата. Читатели «Нового Времени» не предвидели, что все это у них явится, они не знали, что содержат в себе философские лжеучения, пропагандируемые между строк десятки лет «Новым Временем», какие последствия ядовитые и убийственные, из них произойдут»…
«Московский Сборник» не отрицает, правда, за солидной газетной литературой «действительную общественную силу», которая «несомненно служит для человечества важнейшим орудием культуры», но он указывает на примеры, когда по милости легкомысленных и бессовестных газет, «подготовлялись революции, закипало раздражение до ненависти между сословиями и народами, переходившее в опустошительную войну». «Отсюда следует, что большая газета есть власть, потому, что она власть настоящего над будущим. Но какова же эта власть и руках издателя «Нового Времени», закоренелого в отрицательном направлении мысли и с беспощадною последовательностью, хотя и в замаскированной форме вытравлявшего в стране в течение десятков лет религиозно-нравственные основы. Всего этого достаточно для газеты, пользующейся верховенством в прессе, чтобы вырастить целое поколение на вредных идеях, и слишком достаточно, чтобы его испортить».
«Не без основания же еще в 1884 г., но особому высочайшему повелению, воспрещено было допускать в обращение в публичных библиотеках и общественных читальнях сочинения Суворина. Между тем с тех самых пор умами русского общества овладела больная, одряхлевшая и разочарованная газета «Новое Время» или ее руководители-книжники и фарисеи-лицемеры. Это «слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму».
«Новое Время» за все время его издания Сувориным, именно, говоря словами «Московск. Сборн.», возбуждало «раздражение до ненависти между сословиями и народами». «Газета эта и поднесь сеет смуту, когда вооружает одну часть населения или одну национальность против другой, подобно тому, как время от времени возбуждает неприязнь одного сословия против другого. Фельетонное отношение Суворина к мерам первой государственной важности и к весьма сложным общественным интересам порождает дух раздражение и отрицания, который ничего не творит, ничего не создает и который способен только озлоблять или же разрушать и мертвить. Благодаря прежде большим, а ныне маленьким фельетонам Суворина, в мыслях и взглядах постоянных читателей «Нового Времени» зло как-то странно перемешивается с добром, зло зачастую считается ими добром, а добро — злом, так что многие из них взяли себе масштабом истины и добра то, что должно быть признано с христианской точки зрения меркою лжи и зла».
«Мировоззрения моралистов «Нового Времени» совершенно тождественны с лжеучением дерзкого безбожника Шопенгауера. В стороне от высших идей христианства, они смутны, полны противоречия, безотрадны и граничат с беззастенчивостью и предрассудками учеников Лойолы. Еще на днях, в одном из последних маленьких писем своих Суворин, не отрицая на этот раз «существование христианской цивилизации», силится уверить между строк своих читателей, что будто бы христианская церковь потеряла свою силу» и что будто бы «уменьшается число верующих во Христа». Нужно с ума сойти, чтобы говорить такой вздор. Легкомыслие «Нового Времени» доходит до того, что газета эта, постоянно руководясь лжеучениями Шопенгауера и неисправимого последователя его Л. Толстого, смешивает понятие о христианских догматах с идеями философскими, христианство с буддизмом и заменяет нравственное православно-христианское учение европейским социализмом».
«Демократизация в периодической печати односторонних философских доктрин направлена к тому, чтобы уверить русское общество и высшие его сферы, что между верою и знанием союз расторгнут. Странно, что никто не замечает здесь плутни, скрывающейся в разделении веры и знания, — плутни, в которой в конце концов провозглашается чувственность единственным источником знания, мир вещественный — единственною реальностью, материализм, отвергающий бога, — обладателем всякого ведения и знания. Куда приведет нас эта неустанная пропаганда неверия и буддийских мировоззрений — это дело будущего, но верно то, что доктрина пессимистического пантеизма Шопенгауера построена на религии Конфуция, т.-е. на началах реалистических и откровенно-материалистических. Это ли предмет, который может служить для популяризации в течение десятков лет в большой русской столичной газете? Это ли не деспотизм печатного слова, которым отличается «Новое Время»? Буддийское мировоззрение Шопенгауера и Л. Толстого дает горький и наглядный урок тем, которые вне христианства ищут основ для обновления нравственной, умственной и экономической жизни человечества, а мертвый сон Китая наглядно показывает результат этих древне-восточных воззрений».
«Шопенгауер свое основное начало называет не богом, а «Волею». Из переписки его с друзьями видно, что во Франкфурте, где он неутомимо и сосредоточенно отдавался своим занятиям философией, в его кабинете, на столе перед ним находилась золотая статуя Будды, и он обыкновенно в беседах с друзьями, указывая на нее, говорил: «вот бог». Цинизм его доктрин будет совершенно понятен, если прибавить, что Шопенгауер мечтал о гаремах для ученых людей и о введении многоженства… Учения этого мечтателя, психическая ненормальность которого бросается в глаза, встречает систематическую апологию в газете Суворина. Горячие апологисты Шопенгауера, философы «Нового Времени» в тысячный pas повторяют, что «Шопенгауер — гений века», «истинный поработитель нашей эпохи». «Наша эпоха всевозможных удручений как нельзя более благоприятна для Шопенгауера. Его любят, в него верят, с ним носятся. Это буквально то самое, что было в свое время с Боклем, Спенсером и др. Он — модный мыслитель». «Молодежь именно этим живет, считает его правдой жизни и ничего другого не хочет»(«Новое Время», № 5605).
«Л. Толстой, называя свой принцип не богом, а «Разумом», отрицающим жизнь, не принял во внимание того, что если бы рассудку само по себе, была присуща истина, то истина наравне с рассудком должна была бы быть общим достоянием всех людей, — и тогда не могло бы возникнуть никаких споров о том, что истинно, и что ложно, что разумно и что неразумно. Однако же, этому противоречит непрерывный опыт Разум или logos, мудрость, слово, как называет его гр. Л. Толстой терминами давно известными, не может быть определяем, ибо он сам служит для определения всего остального».
«Но доказан-ли пессимистический пантеизм Шопенгауера? Учение гр. Л. Толстого есть-ли истина?»
«Если все эти философские системы, пропагандируемые у нас ныне на просторе, ошибочны или злонамеренны, если руководящие идеи их авторов логичны, но не нравственны, если они стремятся подкопаться под слово божие, а доказать это не трудно, то какую цену они могут иметь в глазах не предубежденного человека или публициста?»
«Вообще, главный софизм приведенных выше модных у нас философских учений заключается в мнении, что всякому образованному человеку предстоит отказаться от употребления собственного разума, если он хочет называться мыслящим человеком. Иными словами: — лозунг современных наших моралистов: «Гоните Христа и его учение!»
«Поэтому, не пора ли нашим здравомыслящими ученным писателям приняться за улучшение у нас репутации философских систем и снятия с них «mauvais odeur» — этот мрак безбожия и что-то искусственное и напускное, которое окружает эту отрасль знания, имеющую громадное влияние на умственное, моральное и экономическое развитие русской народности, цивилизации, и государственного имущества».
«Будда-бог и Шопенгауер, Шопенгауер и Будда-бог, не пора ли уж им убраться из нашей компании? Нельзя ли допустить, что они уже достаточно исполнили свою миссию и что теперь могли бы удалиться?
«В самом деле, человеческая душа есть бесконечно ценное в себе перед чем бледнеет значение всех других вещей. Христос сказал. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» А наши моралисты и публицисты вредят именно душе русского человека».
«Иначе смотрят на свои задачи публицисты «Нового Времени» так, например, относительно метафизика-безбожника Шопенгауера эта газета, между прочим, настойчиво утверждает, что «для многих теория Шопенгауера стала своего рода Евангелием» (№5553). Как образчик восторженных похвал и реклам, расточаемых богословско-философским сочинениям Л. Н. Толстого, может служить в «Новом Времени», от 16 марта 1891 года. следующая тирада: «Крейцерова Соната», именно вследствие ее правдивой и глубоконравственной основной мысли, должна сделаться настольной книгою во всех семьях и распространяться без всяких опасений, преимущественно в среде юношей и молодых девушек». Далее — «Нов. Вр.» ставит Крейцерову Сонату «на высоту сурового поучения духовной проповеди в художественной форме» В «Нов. Вр.» от 17 августа 1891 г. Буренин хлестнул по своему всех тех, кто имел благородное мужество высказаться против проведенной рекламы и мнимой возвышенности основной идеи приведенного сочинения Л. Н. Толстого, и кто заявлял о вреде, приносимом молодому поколению этим рассказом; да кстати уже зараз клеветнически разнес и всеми уважаемого иерарха покойного архиепископа Никанора».
«В заключение упомянем, что на днях доставлено в редакцию нашей газеты для отзыва только что вышедшее издание Суворина — «Мир как воля и представление», соч. Шопенгауера. В предисловии этой книге мы читаем, что в Италии Шопенгауер «научился презирать женщин», и что упомянутое его произведение, «выпушенное в свет в 1818 году, прошло незамеченным и добилось признания лишь к концу его жизни, лет через сорок». Оно ныне будто бы «пользуется широким распространением, но, к сожалению, только в среде образованной публики. «Из этой среды образованных людей автор предисловия исключает кого-же? — ученых. Он докладывает своим читателям, что «люди науки, по свойственной всем специалистам нетерпимости или философскому невежеству (это люди-то науки!), доселе пренебрегают Шопенгауером».
«Московский Сборник» свидетельствует, что пресса, будто бы, «есть одно из самых лживых учреждений нашего времени!» Автор, очевидно, вывел это заключение, читая одну только газету «Новое Время» и не имея досуга читать все русские газеты, иначе он не пришел бы к следующему выводу.
«Тенденция газеты, ее политическая и философская мысль, подбор известий и слухов и их освещение, потворство низменным инстинктам толпы, страсть к скандалам и пряностям всякого рода, самая беседа так называемых вопросах общественных и политических, являющаяся большею частью в форме пересуда и отрывочной фразы, пересыпаемой сплетней, анекдотом, — «вот почва, необыкновенно богатая и благодарная для литературного промышленника; и на ней-то родятся, подобно ядовитым грибам, органы общественной сплетни, нахально выдающие себя за органы общественного мнения»… «Не говорим уже о массе слухов и известий, сочиняемых невежественными репортерами, не говорим уже о гнусном промысле шантажа, орудием коего нередко становится подобная газета. И она может процветать, может считаться органом общественного мнения и доставлять своему издателю громадную прибыль. И никакое издание, основанное на твердых нравственных началах и рассчитанное на здравые инстинкты массы, не в силах будет состязаться с нею».
«Такая характеристика газеты «Новое Время» и ее подражателе была бы как нельзя более удачна, но ничего подобного нельзя сказать про нашу прессу вообще, так как лучшие органы ее ничего общи с «Новым Временем» не имеют и иметь не могут».
«Если общественное мнение Франции, как видно из нынешних телеграмм, пришло в убеждению, что некоторые французские публицисты дискредитируют в конец французскую литературу, которая оказывает пагубное влияние и компрометирует репутацию Франции в глазах всех мира, то не пора ли и нашей читающей публике дать решительны; отпор деспотизму издателя «Нового Времени», который, пользуясь искусственно созданным верховенством в среде столичной периодической печати насильственно ввел в нашу прессу совершенно чуждые ей и зловредные элементы парижской бульварной и каскадной печати, претендующей на роль выразительницы общественного мнения?»
23 апреля.
«Смута» гр. Голенищева-Кутузова на благотворительном спектакле в зале приюта принца Ольденбургского. Любители из высшего общества. К графу постоянно подходили его знакомые и говорили ему «какая прелесть!» «Это бесподобно!» А все скучали, и было от чего. Намерений драматических много, но драматических сцен мало. Я сказал ему это. Играли так себе, как любители.
26 апреля.
Из записки мин. финансов (Госуд. Двор. Зем. Банк) 7 апр. 1897 г, № 12630:
Долги землевладельцев составляли:
В среднем выводе ссуды Дворянского банка составляют на 1 десятину заложенной земли заем 33,86 руб., тогда как та же цифра для акционерных земельных банков равняется лишь 23,52 руб. Объясняется это не тем только, что в залоге Дворянского банка состоят наиболее ценные земельные имущества, но также и тем, что Дворянский банк, в видах облегчения владельцам возможности перевода своих имений залогом из других банков, увеличивал свои ссуды до размера, необходимого для погашения уже обеспеченных на тех имениях долгов.
2 мая.
Чуть ли не в первый раз вмешался я в редакцию «Истор. Вест.» В майской книжке помещена статья Матросова «Заокеанская Русь», где приведена сцена допроса угрорусса американским адвокатом.
— «Признаете ли вы догмат непорочного зачатия Иисуса Христа?»
— «Признаю».
— «Что он означает, как вы его понимаете?»
— «Это значит, что дева Мария, зачавши сына божия, осталась девой, как была и раньше».
— «Как же это могло статься?»
— «Говорят, что дух святой провинился»…
Я думаю, что Матросов это сочинил и велел перепечатать страницу для иногородних подписчиков, так как петербургским книжка уже разослана. Шубинский пишет, что это значит быть цензурнее цензуры. По-моему, это значит, быть только выше цензуры, которая всегда формальна и часто нелепа. Выходки такого рода мне всегда возмутительны, тем более, что они преувеличиваются лицемерным отстаиванием православия. По моему, угрорусс не мог сказать этой фразы, если он мог знать, что такое «догмат». Всемогуществу божию все возможно. Вот, как он мог сказать. Во всяком случае, такие «бытовые» подробности не для читателей, среди которых множество таких, которые искренне веруют и осудят редакцию за пропуск такой «бытовой» подробности.
* * *
Я совсем зарываюсь в книги. Накупил много книг из библ. кн, Воронцова, я думаю, больше, чем на тысячу руб. Целые вечера сижу за антикварными каталогами и выбираю книги. Любезная страсть! Надо иметь какую нибудь страсть, а это — самая невинная и милая. Книгу я любил всегда, всегда ее собирал, даже тогда, когда получал, будучи уездным учителем, 14 р. 59 к, в месяц. В 20 лет у меня уже была библиотека, и любимыми моими лавками были лавки под Сухаревкой и на толкучке в Петербурге.
* * *
В какой раз возникает у нас вопрос о покупке имения? Вероятно, в сотый, и ничего не сделали. Упустили имение гр. Бобринской прекрасное во всех отношениях, по моей глупости, или, вернее, потому что большие цены меня всегда ужасали. А цена была 150 тыс., но, как оказалось, цена сходная. Упустил я также место, рядом со мною, оно продавалось за 120 тыс., и владелец не брал и построил дом и загородил мой дом от солнца. Постройки и приобретения мне никогда не удавались Что я покупал, покупал всегда дорого.
18 июня.
Франценсбад. Я недели три уже заграницей. Был в Берлине, Дрездене, Лейпциге, рассматривал антикварные каталоги, покупал книги, шлялся по улицам и, наконец, прибыл в это дамское место. Тут В. А. Крылов., В. И. Немирович. Рядом со мной в Villa Imperiale живет И. Н. Потапенко. У него две необыкновенные дочери. Одна 11 лет, другая 7. Первая готовится быть танцовщицей, вторая интересный ребенок, говорящий о ненависти к людям, любящий животных. Вчера она болтала так мило и хорошо, что если б фельетоны Потапенки были так же интересны, то ничего лучшего и не надо бы.
* * *
Театр сняли мы опять у Апраксина, и, конечно, опять будет убыток, опять будет бестолочь и вздор. У меня не хватило характера отказаться от театра, я выжидал, авось гр. Апраксин не отдаст, и дело само собой, устроится к моему благополучию. Но сам я поехал к гр. Апраксину и в 1 / 4 часа кончил с ним принципиально. У нас — ни пьес, ни труппы, ни режиссера. Ничего, кроме декораций, которые, однако, потребуется перерисовать, так как сцена Малого театра ниже, чем Панаевского.
27 июня.
История с фельетоном Амфитеатрова о г. Зеленке, которого сестра г-жа Петрова, находится в дружбе с Горемыкиным, Ив. Лог., мин. внутр. дел. Горемыкин призывал А. П. Коломнина и говорил ему целую нотацию. Резюме этих нотаций в письме Ал. П-ча от 17-го июня. Не допускают тени независимости! Говорили, что мин. иностр. дел Муравьев затеял это дело, чтоб населить Горемыкину и даже свергнуть его с престола министра, чтоб самому на оный взойти. Министерские проекты очень приятны, давая возможность распоряжаться районами по произволу. Я всегда думал: «Не тронь, … оно не завоняет». Но Леля думал иначе и написал фельетон. Можно подкапываться под трон государя, но отнюдь не под трон министра, который имеет полную возможность вас устранить за какой нибудь ничтожный пустяк. И это называется прессой? Холопы холопов поедают, и это очень естественно и удивляться тут нечему! Это говорит мне правдивый внутренний голос. Кратковременное пребывание заграницей отрезвляет от русского холопства, во приедешь назад, и эти русские сети охватывают тебя плотно и становишься бессильной и жалкой рыбой.
3 июля.
Читал вырезку из «Soir» о Яворской. Она интервьюировалась и расхвалила себя до небес. Сарду обещал ей великолепную пьесу с хорошей ролью, с великолепными костюмами. «Dumas-fils» был ее другом, около нее собираются сливки общества, она — первая играла в России «Dame aux Camélias». «Афродита» Буренина «а tenu longtemps affiche» (2 раза всего дана была!). Происходит она от «Hubenet la Motte — Bourrey, — une vielle famille de la Touraine qui l'édit de Nante expatria;»… «Dumas fils, qui m’honorait de son amitié»… «J’ai été la premiére à jouer «la Dame aux Camélias» en russe». От себя газетчик говорит: «Madame Lydie Jaworsky nous met sous les yeux de très belles photographies qui nous la montrent dans ses différents roles… Nous en remarquons une: m-me Jaworsky est à demi soulevèe parmi les étoffes opulentes, les bras nus, cerclés de serpents d’or, diademée, avec la splendeur d’une chevelure rutilante, qui fait resortir le sourir infini des levres et la volupté des yeux»… «Je suis dans «L’Aphrodite», une piece de V. Bourenine, un de nos plus éminents critiques», и т. д. «J’ui méprisée les préjugés si nombreux chez nous et je me suis attirée bien des haines parce que j’ai mené le vieux théâtre russe ridicule et tout de conventions puériles». Чудесно, нечего сказать! Еще: «А St. Petersbourg, il existe le théâtre — littéraire, qui par les retentissants, qu’il obtieni d'année en année, détruit peu à peu le prestige du théâtre impérial, décrepi, et suranné, prolongeant encore dans un répertoire étouffant». Все это в Justice, 11 июля 1897.
12 июля.
Был у И. Л. Горемыкина. Говорили довольно долго. Он умно говорил о разных вещах. Между прочим о замечании государя на статью «Нов. Вр.» о преобладании польского элемента среди инженеров железной дороги. Государю было неприятно напоминание о факте, который он хорошо знает. Но русских инженеров нет.
15 июля.
Получил известие, что куплена драма Дочери Вавилона» за 75 фунт. стер.
* * *
Архитектор Сегаль принес проект сметы для удлинения сцены в 5800 руб. А говорил, что это будет стоить около 2–3. Аптекарские счеты пишут эти архитекторы. Переписал в два дня первый акт пьесы, которую я стал переделывать из своего романа «Любовь» в прошлом году. Был написан 1-й акт, и часть 2-го. Переписал 1-й акт, дело по-видимому дальше не пойдет. Трудно справляться с темой фантастической. Актеры и актрисы стадами ходят наниматься в наш театр, и все посредственность и дрянь. В сущности набирает Холева, очень искусно устраняя меня. Днепрова (Мерц) просит 950 руб. в месяц, Яворская — 800 р.
* * *
Говорили о покупке дома Пеля. Просят 700 000. Покупать страшно, потому, что у меня есть только половина этих денег. Влезешь в долги и станешь стесняться в расходах по газете. Кроме того, станут говорить: «вот миллионер», и т. д. Купить же дом было бы необходимо, хотя Литейная и не такая улица, на которой выгодно иметь книжный магазин. Место большое, 2480 сажен, сад, оранжерея, и как раз за моим домом.
23 июля.
Чехов приехал. В субботу, 26, выезжаю в Париж. Чехова не мог убедить ехать. Ссылается на то, что ему все равно придется осенью на зиму уезжать заграницу; хочет на Корфу, Мальту, а если поедет теперь, то надо возвращаться. Говорил, что будет переводить Мопассана. Он ему очень нравится. Он научился по французски достаточно.
* * *
Несколько мыслей Чехова:
…Смерть — жестокость, отвратительная казнь. Если после смерти уничтожается индивидуальность, то жизни нет. Я не могу утешиться тем, что сольюсь с вздохами и муками в мировой жизни, которая имеет цель. Я даже цели этой не знаю. Смерть возбуждает нечто большее, чем ужас. Но когда живешь, об ней мало думаешь. Я, по-крайней мере. А когда буду умирать, увижу, что это такое. Страшно стать ничем. Отнесут тебя на кладбище, возвратятся домой и станут чай пить и говорить лицемерные речи. Очень противно об этом думать.
…Дружба лучше любви. Меня любят друзья, я их люблю, и через меня они любят друг друга. Любовь делает врагами тех, которые любят одну женщину. В любви желают обладать женщиной всецело, не давать ее никому другому и всякого считать врагом, который возымеет желание понравиться ей. Дружба такой ревности не знает. Оттого и в браке лучше не любовь, а дружба.
…Если б женщины обращали внимание на красоту мужчин столько же, сколько мужчины обращают внимания на красоту женщин, то и мужчины стали бы также тщеславны, как женщины. Женщины принимают и некрасивых мужчин, и это показывает их разумность и трезвость, а м. б., недостаток эстетического чувства.
…Все свое сердце мы отдаем гораздо легче, чем все свои деньги.
…Красивой женщине надо иметь много хороших качеств, чтоб сохранить верность в браке.
10 августа.
31 июля выехал из Парижа в Биарриц. 1-го был в Биаррице. Сегодня скверная погода. Сегодня окончил первый акт «Ксении». Я написал его несколько лет назад. Теперь просмотрел, поправил, переписал. Я заметил, что драма без конца, которого никак не мог найти, отчасти потому забросил драму, только по временам к ней возвращаясь. Но вот чудесная идея: Марина хочет видеть свою соперницу. Ксению выписывают из монастыря. Она является к Марине, которая говорит, что хочет взять ее в свой штат. Большего унижения трудно придумать для несчастной девушки. Она падает как сноп. Самозванец тронулся — жестокость женщины его поразила. Он велит отправить ее в монастырь. Тут и конец.
* * *
В «Наблюдателе» печатается роман Джорджа Мура: «Мильдред Лоссон». Та же идея. Ничем девушка не удовлетворяется. Ее душа излилась в одном крике: «Дайте мне страсть к богу или к человеку, но дайте страсть! Я не могу жить без нее». Анализ можно уподобить тому, что люди веселятся и танцуют. Вдруг говорят, что под домом было когда-то кладбище, что в подвалах груды костей. Или вы кушаете говядину. Возле говорят, как резали быка, как он мычал, как бился, как кровь лилась. Вас отравляет анализ. Он идет впереди инстинкта жизни, он глядит назад и вперед, разбирает, осуждает и отравляет жизнь. Анализ это болезнь века. Любили изящно, даже распутство было непосредственное. Анализ и распутство сделал противным, жалким, болезненным. В распутство бросаются, чтоб забыться, и т. д.
8 сентября.
Завтра едем в Париж. Читал выписки из заметок покойного Любимова — давал сын его.
Под 20 апр. 1881 г. приведены слова государя Баранову: «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким то скотам?» О студенческих сходках много любопытного. Студенты публично «судили» государя, и прямо говорили в универ. совете, что они «плюют на все», «на всю империю».
…30 апр. «Истинный царский путь, указанный Мих. Никифор., принят государем. Вероятно, он и писал манифест».
…17 мая. «Манифест писал не он, а Победоносцев. Знали дело только государь и Победоносцев. После манифеста у Лориса собрались министры.
— «Кабинет должен весь подать в отставку» — слова Лориса. Его поддерживал Милютин. Игнатьев: — «Я не подам». Победоносцев вставая:
— «Писал манифест я!»
….Лорис спрашивал у Скальковского об английском устройстве, чтоб не показаться невеждой перед А. Д. Градовским. Допытывал, кто в Англии назначает министров — парламент или королева. И эти люди, эти невежды, хотели сочинять конституцию для России».
…«7 сент. Государь велел Игнатьеву написать Лорису, чтоб он не приезжал в Россию. Государь сказал, что он знает, что Лорис держит себя, как глава оппозиционной партии, принимает журналистов, между прочим, Суворина, вообще, держит себя вызывающе».
…«На записке Петра Шувалова надпись государя: «Чепуха русского аристократа, не знающего истории и жизни народа».
…«Созвездие стоит благоприятно» — из телегр. Делянова.
…«Игнатьев хотел земского собора. Во время спора, в присутствия государя, он говорил, что хотел только декоративного собора. — Государь соберет представителей, объявит им свою волю, они и разъедутся».
Государь ему сказал: «Я должен сказать, что вы, Ник. Пав., самым легкомысленным образом подвели меня».
…«Государь жаловался Гурко, как трудно найти хороший табак; «один табак мне пришелся по вкусу, я закупил теперь большую партию, но боюсь, не обманули бы, не положили бы другого табаку».
…«Государю говорил Гурко (в 1884), что очень трудно принимать меры и предупреждение антиеврейских беспорядков — войска радуются, когда евреев бьют. Государь, перебивая: а я, знаете, признаться, и я рад, когда их бьют».
…«31 янв. 1885 г. По поводу Набокова, вышедшего в отставку. Катков сказал государю: «хорошие министры не даются вашему величеству». Вдруг государь: «вот это верно».
…«12 авг. 1885 г. Мещерский получает по 3 т. р. в мес. на «Гражданин», из казенных сумм мин. внутр. дел, получает без расписки, прямо из рук в руки от Дурново».
…«Бисмарк об Ал. III: «On ne peut pas dire qu’il saclie ce qu’il reut, mais quand il veut, il le veut bien».
…«Под 11 марта 1887 г. рассказывает Любимов, что государь рассердился на статью «Моск. Вед.» № 66 о тройств. союзе и приказал дать ему предостережение, говоря:
— «Статья неприличная. Катков хочет играть роль какого-то диктатора, направление внешней политики зависит от меня, и за последствие отвечаю я, а не господин Катков. Приказываю дать Каткову первое предостережение, необходимо обуздать безумие, всему же есть мера».
Такова резолюция. Победоносцев написал государю, и государь отменил свое приказание. В объяснениях Мих. Никифорович (в рапорте Феоктистова) называет себя «сторожевым» псом, который чует, если что не ладно в доме его хозяина.
….24 марта. «Он (кто?) вчера говорил с Мих. Ник. В нем замечается поворот к представительству в русском смысле: сословному — организованному общественному мнению без всякого стеснения самодержавия. Это было приблизительно высказано в 1864 г. после мятежа, в статье «Что делать с Россией». Но есть опасения, что теперь еще рано. Кажется, это так».
…«1887 г. 8 февр. На подготовление болгарского восстания дано по ходатайству Мих. Ник. (Каткова) болгарским офицерам 100 000 р. Выйдет ли толк — сомнительно. Найден жандармским ведомством документ австрийского шпиона. Ванновский встревожился, что попало в печать. Суворин, по настоянию Феоктистова, написал, что документ найден в Москве, не говоря кем…».
(Никакого настояния не было: Феоктистов передал мне об этом беспокойстве и самый документ, — я написал. Сколько помнится, документ-то был печатный, разговоры на русском и немецком языках, касающиеся военных действий. А. С.)
…«4 марта 1887 г. Перлюстрировано было подозрительное письмо в Харьков к лицу, за которым уж следили. Письмо было подписано «А.» Письмо с почтовым штемпелем отправили с жандармом в Харьков, установили бдительный надзор. Вскоре последовал ответ на имя студента Андрианова. Стали следить за ним. Утром 1 марта пришли к нему пять человек. Андрианов пошел в трактир, занял кабинет; агент видел, как они положили свои снаряды на стол. Когда они вышли на Невский, их схватили. (Рассказывал Грессер)».
…«1887, мая 17. Сегодня вечером письмо гр. Толстого, вызывает Феоктистова. Тот отправляется, оказывается — письмо от государя. Моренгейм шифрованною телеграммою доложил, что Флокэ показывал Греви письмо от «имени Каткова», где говорится, что министерство Флокэ хорошо будет принято в России. Государь видимо ужасно сердит. Письмо в самом раздраженном тоне. Подозревает, что тут интриги Игнатьева, которому де хочется быть министром иностр. дел. Возмущен участием Каткова: «Катков м. б. сам и невиноват, а это все группирующиеся около него подлецы и мерзавцы — Богданович, Татищев и Цион. Зачем де он с ними водится?»
Любимов говорит о Ционе: «Катков хотел его крестить, когда он явился к нему с рекомендацией Ротшильда о конверсиях. Цион согласился. Приготовили купель и проч. Является Цион и говорит, что он — лютеранин, а потому крестить его не надо, а нужно только произвести обряд присоединения лютеранина к православию. Оказалось, что в несколько дней он успел принять лютеранство для того, чтоб принять православие.
Любимов говорил, что у отца своего он нашел письмо Циона, который писал, что пресловутые 500 т. панамских франков были сданы Каткову, Моренгейму, Суворину, Татищеву, каждому по 100 т., а 100 т. по мелочам. Подобные письма он рассылал многим. Молодому Любимову, служащему в госуд. канцелярии, он предлагал «для спасения России от Витте» пересылать ему все проекты мин. финансов в подлиннике или копии, не стесняясь расходами, даже каждый раз с отдельным посланным. Разумеется, тот написал ему, что этого сделать не может без особого разрешения статс-секретаря. Цион и оставил его в покое.
* * *
Маковская рассказывала, что княг. Голицина сказала парижскому извозчику:
— «Cocher, va plus!»
— «Vous me tutoyez, madame? C’est de l’amour?»
5 октября.
Сегодня мои именины. Я их никогда не справлял. Сегодня явились поздравлять наборщики и несколько приятелей.
* * *
Приезжал кн. Барятинский просить, чтобы отложили «Во имя любви» Г. К. Градовского, где жена его (Яворская) играет главную роль: дело в том, что бабушка его, графиня Степбок-Фермор, умерла третьего дня, похороны отложены на понед., так как Барятинская, дочь ее, находится в Ялте и ее будут ждать. Яворской, хотя она и была незнакома с покойной, которая не могла к тому же простить своему внуку женитьбу эту, неловко являться на сцене в день похорон. Я с ним согласился вполне, и пьесу перенесли на пятницу. Вечером в театре Яворская мне сказала, что она будет играть в среду и репертуар переменили снова. Это напрасно, по моему. В театре была и М. Я. Пуаре из Москвы.
— «Где же ваш удар?» — Спросила она.
— «Какой удар?»
— «Да все газеты прокричали, что с вами был удар в августе.»
— «Слава богу, не было, но, вероятно, будет.»
Это Кугель с своей Холмской распустили. — «Холмскую не пригласили в труппу, и вот эта пара мстит», — сказал Холева.
Действительно, когда я приехал из-за границы, мне об этом сообщила С. И. Сазонова. Никто мне об этом не сообщал и никто не догадался опровергнуть этого известия в «Нов. Вр». Я бы разозлился на это, если б не чувствовал себя скверно и не ожидал удара ежедневно. Мне очень скверно. Сон совсем бежит от меня, и я не знаю, что делать. Сегодня И. П. Коровин советовал уехать в Ниццу. Чехов тоже зовет туда. Мне и хочется, и боюсь, что без меня театр пойдет еще хуже.
Всего хуже сознание, что чувствуется, что песня моя спета. Я не могу работать, как прежде, и меня томит тоска. Я не могу ничего не делать. Желание работать не прошло еще, но силы надорваны. Понятно положение не только раненого льва, которого безнаказанно оскорбляет всякая собачонка, но и состарившегося человека. Впрочем, я достиг таких результатов, о каких никогда не мечтал. За что нибудь они даются, эти результаты, и это сознание успокаивает меня. В Биаррице я написал по чернякам и отчасти вновь «Царевну Ксению». Но окончить мне едва ли придется. Буренин проектировал мне 5-й акт и проектировал хорошо, но мне хотелось бы окончить без чужой помощи. Худо ли, хорошо ли, но мне всегда хотелось писать только то, что у себя самого было, а не то, что другие подсказывают.
7 октября.
Сегодня «СПБ. Вед.» кн. Ухтомского сделали доносительную перепечатку из «Миров. Отголосков» Трубникова. Хороший союзник всегда Ухтомскому этот мерзавец! Мне надо бы написать, напр. так: «Я прочел в вашей газете скверную выписку из «Миров. Отгол.» газеты г. Трубникова, который занимался доносами, как ремеслом, служа в 3 отд. и занимается ими теперь. Если ваши сотрудники задались мыслью сделать вашу газету пантеоном всякой лжи и клеветы на «Нов. Вр.» руководствуясь правилом Мольера — je prends mon bien partout on je le trouve, но я смею вас уверить, что то, что вы возьмете из ямы Трубникова, совсем не le bien, а le … Я его превосходно знаю, как жулика, а как литератор, он именно … и ему вполне приличествует, кличка chevalier d’industrie et de …».
16 ноября.
Звал мин. внутр. дел Горемыкин. Был у него в 4 часа. Встретил у подъезда Н. И. Петрова, который выходил от него.
— «Вы к нему?»
— «Да»
— «Чорт знает, что у нас делается», — сказал он.
Я с ним согласился.
Горемыкин встретил меня в мундире, весь в золоте и орденах. «Я с утра в мундире», — сказал он. Говорил против корреспонденции в «Нов. Вр.» о западном крае. Зачем де мы посылаем своих корреспондентов, производим свое следствие? — «Этого не надо». Инициатива государя о молитвах перед учением: — «Он желает веротерпимости» Я намекнул, что раскольников забывает.
— «У Шарапова хорошая статья в «Русском Труде», я ей вполне сочувствую, хотя дал предостережение.
Статья эта против церкви и Победоносцева. Я удивился, что газеты получили наказание за перепечатку прокламаций варшавских студентов, сказав, что сначала запрещено было печатать о студ. беспорядках, а потом дозволено, и циркуляр отменен.
— «Писать позволено, но никому не позволено печатать прокламаций, направленных против правительства. Ведь не стали бы вы печатать прокламаций о деле Ветровой». (Сожглась в крепости).
— «Я бы не стал, но ведь в Варшаве эта прокламация причина беспорядков».
— «Совсем нет. Было много причин».
Горемыкин говорит кратко, точно торопится. Он был не в духе. Говорят, он не крепок.
19 ноября.
С удовольствием прочел во всех газетах похвальные рецензии пьесе Борисова «Следователь», которую я поставил на нашем театре, режиссировал я сам.