Во вражеском лагере
Экспресс проходит 100 килом. в час или 30 метр. в сек.; башенный стриж пролетает 135 метр. в сек.; звук распространяется со скоростью 1/3 килом. в сек.; пушечное ядро — 300 метр. в сек.; наконец, световая волна передается с невероятною быстротой: 300.000 килом. в сек.; она успевает 8 раз в одну секунду обежать землю по экватору и в 8 1/3 минуты пройти 150 миллион. килом., отделяющие нас от далекого Солнца.
Но есть еще одна сила, гораздо более быстрая чем свет; сила, для которой не существует ни пространства, ни даже всесильного времени; эта сила — мысль. Между тем, как свету нужно целых четыре года, чтобы дойти от ближайшей неподвижной звезды до Земли или 35 лет от Арктура; между тем, как от некоторых туманностей и звездных роев эфирная волна летит до нас десятки тысячелетий, — мысль мгновенно переносит нас через все неизмеримые пучины пространства! Вместе с тем ее не удерживают и грани времени, она свободно проникает в прошедшее и будущее.
Так пусть же эта всемогущая сила духа перенесет нас на Землю из тех холодных областей эфирного океана, где мчится разбитый "Победитель Пространства"; пусть она вернет нас ко времени начала этого рассказа, к декабрю 19…. года.
Все еще спало в роскошном дворце посольства.[2] Накануне, 1-го декабря, у посла, Эдуарда Федоровича Дикмана, состоялся большой раут, затянувшийся до поздней ночи, и поэтому усталые хозяева спали дольше обыкновенного. Лакеи приводили в порядок и чистили многочисленный залы и гостиные, а важный, увешанный медалями швейцар спокойно читал газету, когда тяжелая парадная дверь неожиданно растворилась, и на пороге ее показался господин небольшого роста, в одежде, мало говорящей в пользу его портного. Швейцар сначала презрительно поморщился и хотел выпроводить раннего посетителя, но потом вдруг спохватился: он моментально вскочил с места и, широко распахивая вторую дверь, низко поклонился. Эта почтительность мало гармонировала со скромной наружностью вошедшего. По его умному лицу, обрамленному густыми, белыми бакенбардами и длинными седыми волосами, нетрудно было узнать Густава Ивановича Штернцеллера. Астроном стоял в очень близких отношениях к послу и пользовался большим авторитетом в его глазах. Этим вполне объясняется поведение проницательного швейцара. С юношеской бодростью взбежав на лестницу, Штернцеллер спросил у одного из лакеев:
— Эдуард Федоровим встал?
— Никак нет; их превосходительство еще почивают.
— Так разбудите его немедленно.
— Но они вчера поздно…
— Без всяких но… Ступайте!
— Слушаю-с.
В ожидании Дикмана, астроном нервно шагал по зале. Через несколько минут дверь отворилась, и вошел посол. Он весьма мало напоминал лицо, занимающее важный пост представителя могущественного государства. Это был маленький, толстенький человек с короткими руками и ногами. Его некрасивое, заплывшее жиром лицо тем не менее сияло добродушием, а маленькие глаза глядели весело и приветливо. На этот раз он был одет совсем по домашнему: в мягком широком халате и вышитых ночных туфлях. Беспрерывно пыхтя и отдуваясь на ходу, господин Дикман подкатился к Штернцеллеру и испуганно спросил:
— Что случилось?
Астроном указал глазами на лакея. Посол отпустил его.
Когда лакей вышел, Штернцеллер подробно рассказал о бывшем накануне 244-м собрании клуба "Наука и Прогресс".
Дикман внимательно слушал и изредка повторяла
— Что же дальше?
Когда астроном кончил, он спросил:
— Это, конечно, очень интересно, но я-то тут при чем?
— Как вы не понимаете, Эдуард Федорович?!
Астроном наклонился к самому уху посла и начал ему что-то с жаром доказывать.
— Да, да, вы совершенно правы, — заволновался Дикман; я немедленно соберу маленькое дипломатическое совещание, а пока позвольте мне пойти окончить туалет. Сейчас к вам выйдет моя жена.
Посольский дворец оживился; забегали лакеи и писаря, захлопали двери, зазвонил телефон: Дикман обладал необыкновенной способностью поднять суету.
Одиночество Штернцеллера продолжалось очень недолго. Его нарушила супруга посла. Госпожа Дикман была полной противоположностью своего мужа: высокая, худая, вернее, высохшая, она более походила на зачахшую старую деву, чем на высокопоставленную даму. Все черты лица ее имели оригинальную наклонность тянуться куда-то вниз; длинный и тонкий нос, губы, подбородок, даже щеки отвисли и заострились. Вошедшую сопровождал личный секретарь посла, г-н Надель. Хотя Надель не имел официальной должности при посольстве, но фактически он им управлял. Добрый и слабовольный Дикман был всецело в руках хитрого, властолюбивого секретаря, которому приходилось делить свое влияние только с Штернцеллером. Зато последний и был у него не особенно в фаворе. После обмена приветствиями и нескольких приторных любезностей, почтенная дама спросила:
— Чем это вы так взволновали моего мужа, Густав Иванович?
— О, дело чрезвычайно серьезно; затронуты самые насущные интересы "Соседней Страны".
— Вероятно, опять какая-нибудь интрига Франции?
— Нет, могу вас уверить, что вопрос гораздо важнее.
— Вы меня заинтриговали.
Штернцеллер, не желая прежде времени разбалтывать свой секрет, перевел разговор на другую тему.
— Как удался вчера ваш раут? Конечно, он прошел блестяще и оживленно, как всегда у такой умелой и гостеприимной хозяйки?
— Вы мне льстите, Густав Иванович. Действительно было, кажется, не скучно. А отчего вы сами нас не навестили?
— К несчастью, никак не мог. Мое присутствие на ежемесячном собрании клуба было крайне необходимо.
— Опять какая-нибудь фантазия? — снисходительно улыбнулась фрау Дикман.
Разговор переходил с одной темы на другую.
Поговорили о политике, о погоде, о театре и наконец перешли к неисчерпаемому источнику сплетен, когда появился посол, свежий и веселый, как всегда.
— Прошу, господа, на чашку кофе. Через час соберутся приглашенные на совещание, а пока необходимо подкрепить свои силы.
Общество перешло в столовую.
Вскоре действительно стали съезжаться члены дипломатического корпуса, и тотчас после кофе Эдуард Федорович пригласил всех в гостиную и открыл совещание.
— Прежде всего, господа, я считаю своим долгом вас предупредить, что наше небольшое собрание носит совершенно конфиденциальный характер. Что меня побудило вызвать вас всех, объяснит Густав Иванович.
Штернцеллер рассказал еще раз о вчерашнем заседании клуба. Оказалось, что многие из присутствовавших уже прочли в газетах об изобретении Имеретинского. Слушая астронома, все недоумевали, к чему клонится его речь. Штернцеллер видел это и поспешил перейти к самому существу дела.
— Представьте себе, — сказал он, — что Россия открыла бы новый, огромный и чрезвычайно богатый материк; она, конечно, присоединила бы его к своим владениям. Разве такое усиление и обогащение славянского государства не было бы крайне невыгодным для нашей родины? Разве вы не сочли бы своим долгом по возможности воспрепятствовать непомерному усилению России, угрожающему европейскому равновесию?
Среди дипломатов послышался гул одобрения.
— Милостивые государи, — продолжал астроном, — та же опасность, только в еще более грандиозном размере угрожает Европе, если осуществится проект Имеретинского. Его экспедиция присоединит к русским колониям целые новые миры!
— Это недопустимо, — заговорили присутствовавшие, — небесное пространство должно остаться международными
— Я только одного не понимаю, Густав Иванович, — промолвил Дикман, — как можем мы помешать клубу в его предприятии?
Штернцеллер молчал, видимо не решаясь высказать свою мысль.
— Можно бы, например, устранить самого изобретателя, — предложил Надель своим резким, скрипучим голосом.
— То-есть, как это устранить? — спросил добродушный посол.
Секретарь саркастически улыбнулся.
— Другими словами, уничтожить человека, угрожающего величию нашей родины.
— Что вы, что вы! — замахал руками Дикман. — Я никогда не соглашусь на кровопролитие. Что хотите, только не это.
Бедный посол пыхтел больше, чем когда-либо и испуганно оглядывал своих коллег.
Настроение было довольно неопределенное; многие кажется сочувствовали Наделю.
— Примите во внимание, — прибавил последний, — что присоединение к России целой планеты поставит это отсталое государство во главе всего мира. Если планета окажется заселенной, то это колоссальные новые рынки для зарождающейся русской промышленности; если же она будет необитаема, то явится почти неисчерпаемым полем для колонизации. Население растет быстро, и земной шар становится тесен; кончится тем, что нам, культурным гражданам "Соседней Страны", придется селиться под флагом полуазиатской державы.
— Это ужасно, это ужасно! — растерянно повторял посол. — Но все-таки на ваше предложение я согласиться не могу. Придумайте что-нибудь другое.
Обыкновенно такой мягкий и податливый, Дикман на этот раз решительно восстал против своего секретаря. Тогда вмешался Штернцеллер.
— Хотя я лично вполне присоединяюсь к предложению Наделя и нахожу, что следовало бы начать именно с этого, однако, ввиду протеста Эдуарда Федоровича я хочу предложить другой план, более медленный и менее верный, но зато на него, конечно, согласится наш гуманный Эдуард Федорович.
— Да, да, говорите, Густав Иванович, — умоляюще промолвил бедный посол.
— Наша цель, — сказал астроном, — состоит в том, чтобы не дать Имеретинскому осуществить свой смелый замысел; я предлагаю ее расширить: постараемся сами, вместо него, отправиться на открытие новых миров. Таким образом, мы не только воспрепятствуем усилению России, но еще сделаем "Соседнюю Страну" величайшей колониальной державой.
— Браво, Густав Иванович! Мы вас слушаем, — одобрил его посол.
— К нашей цели мы пойдем двумя путями: во-первых, немедленно добудем у Имеретинского чертежи его аппарата и начнем постройку; конечно, это будет делаться у нас на родине и в полной тайне; во-вторых, всячески будем затягивать и препятствовать работам клуба. Я твердо надеюсь, что нам удастся первым окончить постройку и предупредить соперников.
— Прекрасно, великолепно! — восхищался посол. — На какую же планету отправится наша экспедиция?
— В этом вопросе для меня не может быть сомнения. Из всех небесных миров ближе всего по своим физическим условиям Венера. Она, я думаю, вполне подходит для колонизации. Эта планета и будет целью первой экспедиции.
План Штернцеллера был единогласно одобрен, и Дикман передал ему все руководство, а также снабдил необходимыми средствами.
Тут-то и началась та энергичная кампания против Имеретинского, которая причинила ему столько хлопот и неприятностей. В первый же день Штернцеллер организовал кражу проекта изобретателя. Затем всеми силами своего авторитета он восстал против того, чтобы экспедиция клуба отправилась прямо на Марс или Венеру. Будучи сам убежденным сторонником второй планеты, он желал первым вступить на нее и потому с удвоенной энергией удерживал от этого соперников. Впоследствии, когда Имеретинский все-таки добился своего, и клуб выбрал Венеру, старый астроном пожалел, что не склонил прогрессистов в пользу Луны. В таком случае экспедиция осталась бы безрезультатной с практической точки зрения, так как Луна безусловно необитаема для человека. Однако Штернцеллер не унывал; потерпев неудачу с выбором планеты, он решил прибегнуть к более действительным мерам и устроил взрыв аппарата. Имеретинский и его спутники пострадали при этом совершенно случайно; астроном не знал, что они как раз в это время будут осматривать аппарат. Необходимость строить его во второй раз сильно задержала экспедицию и давала Штернцеллеру большое преимущество. Несмотря на все затруднения, аппарат в конце концов все-таки был готов; старый астроном считал уже свое дело проигранным, когда узнал, что отъезд экспедиции назначен на З0-е июля, день встречи земли с августовским потоком.
О, он-то об этом не забыл.
Одно его слово могло удержать путешественников от гибельного шага; но Штернцеллер был готов на все, чтобы не дать им достигнуть Венеры. Он промолчал.
Однако экспедиция не погибла; метеорный поток принес ее обратно на Землю. Тогда Штернцеллер поднял газетную травлю против Имеретинского. Он пробовал вторично взорвать аппарат, но его слишком хорошо охраняли. В своей неутомимой борьбе астроном сделал одну ошибку, которой никогда не мог себе простить. Полемизируя с Аракчеевым, он указал, что при чересчур быстром движении инерция могла унести аппарат в бесконечность. Этим предупреждением он сам спас путешественников от неизбежной гибели; а Штернцеллер вполне сходился с Наделем и желал смерти Имеретинского. Если бы не постоянное и категорическое несогласие посла, тому бы несдобровать. Изобретатель и не подозревал, кому он обязан жизнью. Экспедиция уехала во второй раз; Штернцеллер сказал себе: "На Венере мы еще встретимся".
Между тем постройка аппарата в "Соседней Стране" довольно медленно двигалась вперед. Неудача вора, подосланного астрономом для кражи таблиц сплавов, лишила его возможности воспользоваться легким и прочным максвелием. Необходимо было самому наспех составить нужный сплав. Штернцеллер с честью вышел из затруднения: через месяц он получил сплав всего в два раза более тяжелый, чем вода; прочность его была вполне достаточна. Однако, максвелий был все-таки вдвое легче. Вследствие этого, зеркало для аппарата, который заранее назвали "Patria", пришлось делать в два с половиною раза больше, чем по проекту Имеретинского. Это обстоятельство затянуло работы. Штернцеллер почти все время лично следил за ними и по возможности торопил.
30-го июля "Patria" была лишь наполовину готова. Несмотря на крайнюю спешку, астроном не забыл вооружить свой аппарат; мало ли какие случайности ожидали его в пространстве и на Венере. В тайне Штернцеллер, конечно, лелеял мечту напасть на противников. После неожиданного спасения первой экспедиции, работы над "Patria" велись в две смены: и днем и ночью. Постройка шла в глубочайшей тайне в отдельном корпусе большого завода, под охраной военного караула. Рабочие на кресте присягнули о молчании. Таинственность была крайне необходима; если бы замыслы астронома, поощряемого правительством, стали известны, это легко могло бы вызвать войну между "Соседней Страной" и Россией или даже с коалицией европейских держав.
20-го сентября отправился "Победитель Пространства"; на следующий день, 21-го, за ним последовала "Patria". Она несла трех пассажиров; во главе экспедиции стоял, конечно, Штернцеллер. Спутниками его были: известный геолог Штейн и биолог Блуменберг. К чести их надо сказать, что они сначала не решались принять участие в путешествии, основанном на обмане и лжи, но хитрый астроном сумел пробудить их шовинизм, и ученые согласились. Вагон "Patria" был снабжен всем необходимым, не хуже "Победителя Пространства" и кроме того вооружен четырьмя сильными пушками, которые давали возможность стрелять в пустом пространстве, не теряя ни атома воздуха, заключенного в вагоне. Дальновидный Штернцеллер позаботился обо всем. Отъезд произошел не только без всякого торжества, но даже под строжайшим секретом. Весь замысел и его выполнение остались известными только очень немногим лицам. Граждане "Соседней Страны" умеют хранить тайны!
В верхние слои атмосферы "Patria" поднялась также при помощи воздушных шаров. Громадный аппарат казался гигантской золотой птицей, летящей в небесной лазури.
Перед самым отъездом у Штернцеллера внезапно созрел план, благодаря которому он мог надеяться догнать "Победителя". Астроном поделился им со своими спутниками.
— Вы конечно знаете, господа, — объяснил он, — что как все планеты, так и большая часть их спутников совершают свой путь приблизительно в одной плоскости, почти совпадающей с солнечным экватором. Это вероятно справедливо и для тех масс космической пыли, метеорных камней и проч., которые заполняют ближайшие к Солнцу пространства. Мы можем себе представить солнечную систему в виде слегка удлиненного диска. Если мы не просто отстанем от Земли, а уклонимся к северу, т. е. поднимемся как бы над планетной системой, то мы совершенно беспрепятственно достигнем Венеры. Наоборот, в плоскости солнечного экватора нас могут задержать скопления метеорной пыли. Я надеюсь, что наши соперники были менее дальновидны, мы их перегоним и первые спустимся на вечернюю звезду.
Штейн и Блуменберг отнеслись к проекту очень сочувственно. Как нам уже известно, предположения Штернцеллера вполне оправдались. Первые дни путешествия прошли без всяких приключений. Геолог и биолог несколько скучали, не имея возможности заниматься своей наукой, но они утешались во-первых, тем, что на Венере наверстают потерянное время, а во-вторых, целыми днями сидели над шахматами, так как оба были страстными любителями благородной игры. Астроном, наоборот, чувствовал себя вполне в своей сфере: он изучал звездное небо, производил различные физические наблюдения, следил за скоростью аппарата и проч.
27-го сентября с одной стороны "Patria" появилась беловатая туманная масса. Штернцеллер не сомневался, что это большое скопление космической пыли. Аппарат прошел совсем рядом с ним, или точнее, над ним относительно плоскости солнечной системы. Эта встреча крайне обрадовала астронома; он теперь вполне мог рассчитывать, что "Победитель Пространства" был задержан метеорною пылью. Между тем "Patria" продолжала падать к Солнцу со все возрастающей быстротой. Приятные мечты не помешали Штернцеллеру сфотографировать и зарисовать туманное скопление. На десятый день (одиннадцатый для первой экспедиции) астроном заметил на солнечном диске небольшое, чрезвычайно темное и резко очерченное пятнышко. Оно быстро росло и вообще мало походило на обыкновенные солнечные пятна. Через некоторое время Штернцеллер не сомневался больше: перед ними был аппарат Имеретинского. Они нагоняли своего соперника. Хищная радость блеснула в глазах старого астронома. Он гордо выпрямился и сказал голосом, в котором слышалась безжалостная угроза:
— Теперь мы можем считать себя победителями; я доказал и еще докажу, что для величия родины гражданин "Соседней Страны" не пожалеет ни себя, ни других, и что не какой-нибудь России бороться с нашей великой державой!
С этими словами он подошел к орудиям и стал заряжать их.
Штейн при виде этого поморщился.
— Послушайте, Густав Иванович, нельзя ли без насилия? Ведь мы и так их обгоним и первые водрузим родное знамя на Венере.
— Да, да, я тоже присоединяюсь к этой просьбе, — поддержал Блуменберг геолога.
Астроном насмешливо посмотрел на обоих и промолвил, не отвечая прямо на их слова:
— Вы, господа, мне конечно поможете, или вы больше не патриоты, и я принужден буду…
В этой отрывистой фразе было столько угрозы, что ученые как-то машинально подчинились властному характеру Штернцеллера и стали ему помогать.
Как нам уже известно, бой продолжался недолго; исход его был очевиден с самого начала. Когда астроном заметил, что ядра перебили у "Победителя" цепи для управления зеркалом, он радостно потер себе руки и прекратил пальбу. Расстроенные Штейн и Блуменберг спросили его, что же будет с разбитым аппаратом?
— О, успокойтесь, господа, — ответил он, не задумываясь, — ничего особенного: он полетит от Солнца и вероятно упадет обратно на Землю. Я ведь и сам не хотел бесцельной гибели экспедиции.
Но глаза астронома говорили другое. Видно было, что он прекрасно знает, куда толкнул пассажиров "Победителя", — знает, что межзвездное пространство редко отдает свои жертвы обратно.
Спутники его поверили лживым словам и очень обрадовались, что на их совести не будет убийства. Улетавший с головокружительной быстротой аппарат Имеретинского последний раз блеснул, как бриллиант в солнечных лучах и почти моментально скрылся. Он затерялся в тысячах звезд, горевших на черном небе и, наконец, совсем погас. На минуту пространство оживилось встречей двух небесных поездов; но эта была не простая встреча, а столкновение, швырнувшее один из них в бесконечность. На месте катастрофы опять водворилось предвечное, впервые нарушенное спокойствие!
Штернцеллер вновь повернул зеркало ребром к Солнцу. Маневры во время сражения не только остановили аппарат, но даже сообщили ему движение в противоположную сторону, т. е. от Солнца. Сила тяготения должна была преодолеть это движение и сообщить "Patria" прежнее направление и скорость.
— Наше небольшое приключение, — заметил астроном хладнокровно, — задержит нас дней на семь в пути; но припасов у нас, слава Богу, хватит.