Небо Венеры
Прошло несколько дней. Однажды с самого утра стало заметно, что западный небосклон несколько просветлел. Штейн обратил на это внимание Добровольского и сказал, что всякий раз перед наступлением ясной и солнечной погоды облачный покров начинал исчезать именно с этой стороны, при чем небо никогда не прояснялось все. Облачный покров продолжал висеть на востоке. Из этого нужно было сделать вывод, что область совершенно ясного неба лежит где-то западнее от этого места. В движении облаков Венеры вообще и раньше Имеретинский заметил что-то особенное, не наблюдающееся у нас на Земле: облака почти не двигались, а если и двигались, то направление их движения менялось из одной стороны в другую и казалось, что все те же самые облачные массы, в течение целого ряда дней, держатся над одной и той же местностью: они никуда не уходят и к ним не приходят на смену другие. Это постоянство облачности было в высшей степени характерным явлением для Венеры.
В течение двух следующих дней просветление западного небосклона колебалось, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Наташа, Имеретинский и Добровольский буквально не сводили глаз с этого места неба. Они были похожи в это время на тех астрономов, которые с тревогой в сердце следят за облачностью перед началом полного солнечного затмения. На этот раз наши друзья просто-напросто ждали момента взглянуть на звездное небо Венеры. Но и созерцание только звездного неба с поверхности соседней планеты обещало зрелище по важности и занимательности своей, пожалуй, не меньшее, чем полное солнечное затмение, вызывающее всегда лихорадочные приготовления у земных астрономов. Кроме того, им хотелось увидеть, каким выглядит Солнце отсюда. Штейн и Блауменберг уверяли, что оно кажется только немногим больше, чем с Земли, но печет настолько сильно, что они вынуждены были проводить дни в пещере из-за жары.
Через день, к вечеру, слой уменьшился настолько, что проглянуло синее-синее небо Венеры, каким оно видно на Земле только под тропиками. Все повеселели, а Добровольский начал приводить в порядок один из складных телескопов, захваченных ими в дорогу. Телескоп Штернцеллера настолько пострадал, что уже не был годен к употреблению: объектив разбился и труба измялась при падении. Все принимали участие в приготовлениях к наблюдениям и только Карл Карлович не обращал ровно никакого внимания на это и продолжал возиться со своими насекомыми. В глубине души он думал, что мир насекомых гораздо интереснее и ближе далеких звезд, но Добровольскому об этом, однако, ничего не сказал.
Перед своим заходом, Солнце выглянуло из-за облаков в виде громадного шара, вдвое большего, по сравнению с тем, каким оно кажется при заходе на Земле. Оно не бросало уже лучей и светило медно-красным цветом. На поверхности его простым глазом можно было видеть большие пятна. Этот год был временем максимума солнечных пятен, обычно достигающих большого развития на Солнце. Но Земля находится в среднем расстоянии от него 149 миллионов килом., Венера же вращается на значительно более близком расстоянии 100 миллион. кил. Это и позволяло нашим путешественникам отчетливее видеть солнечную поверхность. В телескоп были великолепно видны все детали строения пятен, солнечные факелы и грануляции его поверхности.
Определив азимутальный угол точки захода Солнца в этот день, Добровольский, однако, не мог пока использовать этого наблюдения для точного определения своего местоположения на планете, так как им совершенно ничего не было известно о наклоне оси Венеры. Наблюдения же земных астрономов на этот счет сильно расходились. Наблюдать хотя бы кусочек звездного неба в эту ночь также не удалось. Весь сегмент неба у горизонта, не покрытый облаками, долго был залит алым светом вечерней зари, причудливо освещавшей верхушки сигиллярий и папоротников ближайшего леса. Заря, несмотря на зимнее время года, горела очень долго.
На следующий день небо стало проясняться быстрее и к вечеру очистилось почти все от облаков, за исключением небольшого участка на западе, как раз там, где говорил Штейн. Вечерняя заря на этот раз почти всю ночь окрашивала своим розовым сиянием отдаленные верхушки остроконечных гор. Наступившие сумерки не давали полной темноты ночи. Была настоящая петроградская белая ночь, но только в январе и на Венере!
К большому разочарованию наших путешественников, звездное небо Венеры не дало той величественной картины, которая рисовалась в их воображении. Сумерки не позволяли долго видеть многих звезд, только когда достаточно стемнело, в сумраке небес стали выделяться звезды 1 и 2 величины. Зоркое зрение Наташи различало вдали от сумеречного сегмента даже звезды 3 величины. На востоке высоко стояли знакомые семь звезд Большой Медведицы, а на юго-западе низко над горизонтом виделись Три волхва созвездия Ориона, а его Ригель уже был под горизонтом. Над Орионом бросались в глаза три ярких звезды, из которых две, послабее, красного цвета и одна необычайно яркая нежно-голубого. Все они составляли правильный треугольник.
— Господа, — сказал Добровольский, указывая на голубую звезду, — вот наша родная Земля!
Земля, видимая с Венеры
Все устремили взоры на далекую яркую планету, лившую с высоты голубой свет и в мыслях каждого закружился рой воспоминаний, связанных с их родиной.
— Две красные звезды около Земли — одна, менее яркая, Альдебаран в созвездии Тельца, другая — Марс, который в данное время в противостоянии относительно Венеры. Земля была в противостояли немного раньше. Теперь, как видите, она уже значительно западнее меридиана. Диск Земли виден с Венеры под углом в 65", а вот, смотрите, рядом с Землей слабая желтенькая звездочка — это ее спутник, та самая Луна, которую воспели наши поэты и которая дала нашим астрономам самую подробнейшую из небесных географий. Она видна отсюда под углом 18", как слабая звездочка 3-й величины.
Когда на Землю навели телескоп, то она обрисовалась в нем в виде круглого диска, залитого нежным голубым светом с причудливыми зелеными и серыми пятнами и шапкою снегов у северного полюса.
— Зеленые пятна, — продолжал Добровольский, — это, очевидно, какие-нибудь материки — вероятно тропические области земли; серые пятна — места, окутанные облачностью; снега, преобладающие в северном полушарии, указывают на зиму, царящую теперь в Петрограде.
Наташе живо вспомнился при этом уютный кабинет отца, в котором он сидит, углубленный в чтение последней книжки ежемесячного астрономического журнала; промелькнул образ Сережи, снег за окном, лунная ночь, скрип полозьев саней, костры на перекрестках улиц, морозный воздух, огни подъезда Мариинского театра… Ей вдруг стало грустно и страшно захотелось, хоть на единую минутку, уйти из этого чужого мира, с какими-то уродливыми растениями, вечной безотрадной облачностью или раздражающим сумраком ночей. Мысли вдруг приняли другой оборот… Ей вспомнились белые ночи Петрограда, алая заря за силуэтом Петропавловской крепости, сумрачный отблеск гранита набережной Невы, ее глубокие синие воды, даже почудился холодный, стеклянный перезвон крепостных курантов, пронзительный свисток парохода, рожки автомобилей, Елагин остров, Стрелка, трели соловья и букет роз, который когда-то поднес ей Имеретинский, катаясь на Стрелке. Ах, эти розы! Как приятно было вдыхать их аромат! Не то, что в этом мире, где нет ни единого цветочка, не слышно щебетания птички!..
Наташа так замечталась, что не заметила, как мужчины перешли уже от Земли к другим светилам. Она увидела, что Добровольский достал угломерный прибор и определяет высоту над горизонтом какой-то звезды. Имеретинский подошел к ней и участливо осведомился о ее самочувствии.
Ниташа, однако, не хотела выдавать себя и старалась казаться веселой.
Добровольский определял высоту полюса над горизонтом, чтобы узнать географическую широту того места Венеры, на котором судьба свела их с участниками экспедиции Штернцеллера. Наблюдая перемещение звезд около полюса, он заметил, что полярной звездой здесь оказывается, не наша, земная — альфа Малой Медведицы, а красивая и яркая Вега. Уже беглого взгляда на север достаточно было, чтобы определить приблизительное их местоположение в северном полушарии Венеры, Вега блестела на полувысоте над горизонтом, следовательно они должны были находиться на какой нибудь средней параллели между полюсом и экватором планеты, так как известно, что географическая широта данного места равна высоте полюса над горизонтом. Точное измерение высоты полюса дало 52°9′, следовательно, они находились на 52° параллели Венеры. Сама Вега не была в точности полярной звездой и отстояла от полюса на несколько градусов, потому-то Добровольский не сразу мог найти точку полюса; ему нужно было сначала определить высоту Веги во время нижней ее кульминации, т. е. прохождения через меридиан А, потом верхней кульминации В и только после этого, разделив разницу между этими двумя определениями пополам и придав половину к высоте звезды при нижней кульминации, можно было найти высоту полюса и, следовательно географическую широту S, по формуле:
S = A + (B — A)/2
— Почему же однако полярная звезда здесь иная, чем на Земле, — спросил Флигенфенгер Добровольского. — Ведь мы все время допускали, что наклон оси Венеры приблизительно тот же, что у Земли. Стало быть мы ошиблись?
— Нет, Карл, это еще не опровергает нашего предположения и вот почему. Для Земли полюс эклиптики находится в самой середине Дракона, близ звезды 8 этого созвездия, и полюс неба, отстоящий от полюса эклиптики на 23 1/2° находится близ альфы Малой Медвецицы. Вследствие предварения равноденствий, т. е. волчкообразного колебания земной оси, полюс неба в течение 25.765 лет передвигается, описывая круг около полюса эклиптики с радиусом в 23 1/2°, и полярными поочередно бывают звезды Малой Медведицы, Цефея, Лиры и Дракона. Вега принадлежит к созвездию Лиры и потому и у нас на Земле 14.000 лет тому назад она была полночной звездой и ею же будет через 12.000 лет. А так как сейчас мы видим в качестве полуночной звезды Венеры все ту же Вегу, то отсюда следует прямой вывод, что и ось Венеры имеет тот же наклон, что и у Земли, но только не в ту сторону, в которую она наклонена сейчас у Земли, а совершенно в противоположном направлении. Если мы пустим на пол два волчка так, что каждый из них, вращаясь вокруг собственной оси, будет в тоже время описывать конус, слегка покачиваясь во время вращения, но наклоны их будут разными, то вот и получим наглядное представление о двух соседних планетах, Земле и Венере, одинаково наклоненных, но в разные стороны.
— Это все так, Борис Геннадиевич, — сказал Имеретинский, — но вот вопрос, в том ли месте находится полюс эклиптики на Венере, в каком мы видим его с Земли?
— Я не упускал этого из внимания, Валентин Александрович, — ответил Добровольский. — Наклон орбиты Венеры к земной составляет всего 3°23′ по определению наших астрономов, и стало быть, только на эту величину наклонение оси Венеры может разниться от нашей, но эта величина не так значительна и потому не может существенно изменить положение вещей. Конечно, нужно произвести еще целый ряд наблюдений в течение нескольких ночей, чтобы получить более точные результаты. Пока это лишь грубое определение.
— Однако, почему же мы видим только знакомые нам северные созвездия? — спросила Добровольского Наташа. — Ведь я помню, что наш преподаватель космографии в гимназии обращал внимание всех на то обстоятельство, что, благодаря предварению равноденствий, вид неба через тысячелетия меняется: одни созвездия становятся невидимыми, другие приходят им на смену из южного полушария.
— Это совершенно верно. Мы видим сейчас с Венеры картину неба такой, какою она была для нашей средней России 13.000 лет тому назад. Вы видите Орион, но скажите — где же Сириус?
Наташа посмотрела на Орион, мысленно продолжила линию Трех Волхвов влево, но Сириуса не нашла — он был под горизонтом.
— Ах, теперь понимаю. Сириус не может быть виден здесь! — сказала она.
— Да. Эта великолепная звезда, украшающая зимние ночи в России, в северном полушарии Венеры принадлежит к числу невидимых звезд и может быть наблюдаема только в южном ее полушарии.
— Но в таком случае, земные южные созвездия должны быть видимы здесь?
— Совершенно верно. Но сейчас мы наблюдаем зимнее небо, часть созвездий которого, видимых в это время на Земле, здесь скрывается под горизонтом. Зато летом в это время мы увидели бы южный небосклон, украшенный Центавром и Южным Крестом.
— Однако, Борис Геннадиевич, я полагаю, — сказал Имеретинский, — мы увидим эти красоты и не дожидаясь лета, если пожертвуем сегодня сном и посидим до рассвета, потому что к этому времени вид неба изменится и перед самым восходом Солнца появятся "Тайники юга".
Все с радостью ухватились за предложение Имеретинского. Ясная зимняя ночь на Венере незаметно прошла в наблюдениях и спорах. Вид неба постепенно менялся, южный небосклон почти всю ночь был занят тянувшимся длинным созвездием Гидры с мистической Чашей на спине и Вороном; ее красное сердце — Альфард еще не погасло на западе, как на юге-востоке появилось великолепное созвездие Центавра с двумя яркими звездами первой величины, а за ним и южный Крест тоже с яркой звездой, блестевшей у самого горизонта.
— Эти созвездия мы видим, — сказал Добровольский, — находясь под 52° северной широты Венеры. На Земле же с этой широты и даже более южной мы их не можем видеть, но 13.000 лет тому назад над равнинами какой-нибудь Курской или Орловской губ. эти созвездия действительно всходили на небо точно также, как мы видим их здесь, в то время как путеводной звездой севера для моряка Балтийского моря горела именно великолепная Вега…
— Борис Геннадиевич, — вдруг перебила его Наташа, — посмотрите, что это там такое черное, как бы клочок облачка? Она показала по направлению к самому горизонту, где в созвездии Южного Креста действительно чернелся точно обрывок тучки грушевидной формы.
— Это знаменитый "Угольный мешок", как назвали его португальские мореплаватели еще в XV веке, впервые обратившие внимание на него и на соседние с ним черные пятна в области Млечного Пути, в пределах которых буквально нет ни одной звезды. Гумбольдт полагал, что в этих местах слои звезд могут быть не столь плотными и что эти пустые пространства суть настоящие скважины, двери через которые наш взор может погружаться в самые глубочайшие бездны Вселенной.
— Однако существует ведь и другое объяснение, — сказал Имеретинский. — Некоторые считают эти "Угольные мешки" наиболее светящимися местами неба, представляющими собою действительно облака, остатки первоначальной туманности, из которой образовались звезды. Только температура этих "облаков" должна быть так велика и молекулы так мелки, что лучи, испускаемые ими, должны характеризоваться необыкновенной частотой своих колебаний. Эти колебания должны быть так быстры, что соответствующих им лучей мы не в состоянии видеть, и потому и сами эти скопления должны представляться нам темными массами огромных размеров, проектирующимися на светлом фоне Млечного Пути.
Добровольский однако не соглашался с этим воззрением и потому возник спор, который продолжался бы бесконечно, если бы не свежесть наступающая утра, заставившая наших друзей подумать о сне.