Под ремень, ремень и стремена
Звякнули о сумы — переметы,
Пальцы на поводьях, как узлы,
Желты, не велики, не малы, —
Погрызи, дружок, железо — на!
Город спит, устал, до сна охоч,
Просверкали над домами,
Над седыми ребрами дворца,
В ночь, в поля, без края, без лица,
В черную, лихую зыбь и ночь.
Ни подков, ни стойла, ни овса,
Ледяная, длинная Двина…
— Эй, латыш, лови их на прицел,
Сторонись, покуда жив и цел!
Гривы бьют о дюны, о леса.
Крик застыл у часовых во рту,
Раскололся пограничный столб,
А за киркой море и луна,
Корабли шершавей полотна,
Молниями шпоры на лету,
И рука над гривою тверда,
И над картой пролетает глаз,
Отмечает знаками черед,
Веткой — рощу, паутиной — брод,
Кровью — села, пеплом — города.
Весь избит копытом материк,
Если б жив был опытный астролог,
Он бы перечел сейчас коней,
Масть узнал — цвет глаз, копыт, ремней…
Над горами льдин прозрачный крик.
В паутине веток кровь хрустит,
Лондон под передними ногами,
Дувра меловая голова,
Франции прогорклая трава,
И в аркан свиваются пути.
Простонал над рельсами экспресс,
Под копытом шпалы пополам,
Дальше некуда, отсюда весть,
— Здесь! — сказал один, и третий: — здесь!
— Здесь! каких еще искать нам мест.
Утром встали, спавшие беспечно
На камнях, дорогах, на стенах
Кто-то выбил, выжег, положил
След разбитых кровью жил,
Точно когти звезд пятиконечных.
1922.