Кулаки открыто идут на службу к белогвардейцам. — Баптисты к попы — агенты интервентов и контр-разведок.
Прослойка кулацких элементов в приморской деревне в некоторых районах довольно значительна по своей численности. Эти элементы умели хитро вести себя: они, как говорится, имели «лисий хвост и волчью пасть» — тактика, позволявшая им окрашиваться иногда в защитный цвет. Когда движение наше принимало широкий размах и нагоняло «страх врагам», тогда кулачье готово было «разбиться в лепешку», лебезило перед влиятельными лицами, старалось оказать гостеприимство, показать себя «своими». Но когда времена изменились, когда наступила полоса реакции и нагайка стала синонимом власти, они выпустили спрятанные когти и зубы и показали все свое хищническое нутро. Таковы были, например, в Сергеевке Петр Козлов и его сын Антон или в Казанке Никита Симонов и Гришка Ковалев, прозванный Распутиным за слабость к «прекрасному полу». Это всё крупные кулаки-торговцы. А вот «подвиг» двух кулаков. Некие Пика из Екатериновки и Лавриненко из Владимиро-Александровки, обиженные реквизицией у них лошадей, отправились во Владивосток и здесь, прикинувшись бедными крестьянами, одевшись в рубище, в лаптях, явились со своими женами в американский штаб экспедиционных войск, пали в ноги генералам и «били челом», якобы посланные от сучанских крестьян с просьбой оказать милость — послать свои войска на Сучан и разогнать бандитов-большевиков, которые-де под угрозой оружия грабят бедных крестьян, забирают сыновей в партизанские отряды и т. д. Эта проделка была разоблачена работавшими в областной земской управе нашими товарищами.
Как только Сучан заполняли враждебные войска, кулаки совершенно открыто становились агентами белогвардейских штабов, слугами «истинной власти» — на их языке. Штабы через них получали информацию о местах, где скрывались партизаны, руководители и т. д. И, конечно, все это не даром. В виде компенсации войска не трогали их хозяйств и имущества; для этого существовали бедняки, у которых забирали последнего конишка, резали последнюю коровенку. При помощи белых упомянутый Козлов отобрал ранее реквизированных у него лошадей, переданных в разоренные хозяйства партизан Колесниковых. Сыновья кулаков после партизанства (куда они вступали в большинстве случаев тоже ради сохранения в целости своего богатого хозяйства) переходили к белым, и режим для них здесь был иной, чем для других попавших к белым партизан.
Скажем еще несколько слов о роли баптистов в нашей борьбе.
За время невзгод, связанных с империалистической и гражданской войной, перевернувшей кверху дном весь уклад русской деревни, баптизм заметно быстро стал свивать себе прочное гнездо в дебрях темноты и невежества крестьянства. Здесь, на Сучане, и вообще в приморских деревнях он иногда охватывал до 20—30 % населения. В этом одурманивающем течении заправилами были, как и всегда в религии, зажиточные слои деревни. Эти «евангельские братья» втягивали в религиозные тенета деревенскую голытьбу, тупую, забитую нуждой. «Не противься злу», «не убий» и тому подобные «великие законы божественного учителя Христа», усердно внедрявшиеся в головы крестьян, настраивали на непротивленческий лад и нейтрализовали в происходящей борьбе эту часть крестьянства, а некоторых обращали прямо в фанатиков. На партизанских организаторов они смотрели как на нечистую силу, на «антихристов», богохульников, и открещивались от всякого общения с ними. Что касается таких апостольских изречений, как «несть бо власти аще не от бога», то они комментировались апостолами баптизма в таком смысле, что, мол, «истинную, богом освященную власть отрешившиеся от бога люди попрали, а теперешняя борьба за советскую власть вызвана подстрекателями-большевиками, в большинстве своем евреями, и не будет она освящена богом». Иначе говоря, все эти баптистские-толкования были самого реакционно-монархического характера. Это первый корень развития баптизма в Приморьи. Если проследить внимательно за вторым корнем этого сектантского дерева, то он уведет нас в штабы американских империалистов и демократических ханжей: всякому грамотному человеку известно, что Америка уже давно и усердно пытается насадить «евангельское вероучение» в близлежащих к ней полуколониальных странах, в особенности Китае, и на русском Дальнем Востоке; мало того, сеть агентов американского капитала раскинута, под видом организации религиозных обществ (знаменитых «союзов христианской молодежи»), даже и в странах Западной Европы. Если добираться по этим социальным корням, то неудивительно, что они приведут нас в штабы интервентской генеральской клики. Вожди баптизма не случайно прогуливались в американские и японские штабы и отнюдь не с евангельскими проповедями и беседами, а с предательскими целями. Яркий пример таких «евангельских братьев» являли собой сергеевские баптистские коноводы Татуйко и Наддельный, по прозвищу «Десятый». Татуйко особенно открыто ползал через пороги штабов и нашептывал там о партизанах. Правда, ему были даны хорошие уроки, после которых он, глядя на солнце «не мигая глазами», клялся больше не делать плохого для партизан.
Ряды реакционных сил деревни были бы описаны неполно, если бы мы обошли молчанием наиболее видных и откровенных деятелей контр-революции — попов и прочее духовенство. Эта общественная группа, обреченная с момента победного торжества пролетарского Октября на постепенное отмирание, со всей присущей ей беззастенчивостью сразу же, как только появились на поверхности партизанские организации, повела открытую и беспощадную борьбу с ними. И крестьянская хата, и церковный амвон, и любой перекресток улицы одинаково служили попу трибуной, с которой он, призывая все кары на головы смутьянов-подстрекателей, вел контр-революционную агитацию.
Если здесь, на Сучане, среди попов не было таких талантов по организации погромов и травли революционных сил деревни, как поп Юлий Писарев в Забайкальи, прославившийся своими «подвигами» в 1918 году, тем не менее, как правило, у любого попа приморской деревни всегда были широко раскрыты двери, всегда готов был стол и дом для наезжавших офицерских банд. Отсюда белогвардейцы черпали точную информацию о ходе повстанческого движения, о главарях, о сочувствующих и т. д. Нашему Ревтрибуналу пришлось судить и приговорить к расстрелу попа Романа Терновского, который, помимо открытой реакционной агитации и усердных молебнов за Колчака, «за покорение под нозе его всякого врага и супостата», иногда небезуспешно занимался и доносами белогвардейцам. Партизанами были перехвачены его письма к белым с предложением скорей приехать и накрыть в его деревне небольшой партизанский отряд. Другой поп был захвачен партизанами у себя в доме во время попойки с наехавшей бандой офицеров. Группа партизан во главе с учителем И. И. Глубоковым (он раньше учительствовал в этой деревне) окружила поповский дом и захватила всю компанию, несмотря на оказанное ею сопротивление и стрельбу из окон по партизанам, в которой принял усердное участие и сам поп. Сдавшись в плен, «батюшка» передал победителям револьвер «наган», в котором все патроны были расстреляны, и после этого, проклиная революцию, ушел в «лоно авраамово». Остальная компания тоже получила должное возмездие.
Мы не будем перечислять доблестей и заслуг других представителей этой реакционной касты; скажем лишь, что, как только роль попов была разгадана, песенка их была спета. Не знаем, хорошо это или плохо с точки зрения антирелигиозной пропаганды (мы тогда еще не читали «Безбожника» и книг Емельяна Ярославского), но с уверенностью можно сказать, что в приморских селах «батюшек» (если они вообще теперь там появились) со стажем с 1919 г. не найти и днем с огнем.
Описанный нами махровый букет деревенских контр-революционеров и реставраторов и интервенционных и русских золотопогонных палачей навалился на грудь рабочих и крестьян в период после нашего поражения. Одни выдавали партизан с головой, другие (пришельцы) оставляли их без головы. Все живое и революционное было загнано в подполье, в тайгу. Разгулу реакции, казалось, не будет конца. Семьи партизан каждый день и час находились под угрозой всяких ужасов со стороны врагов. Этот период знаменовал собою единый фронт всех элементов контр-революции. Кулак, поп, баптист и прочие приспешники ее теперь распоясались во-всю и открыто стали на стороне вооруженного врага. Это было для нас неопровержимым подтверждением того, что крестьянство в гражданской войне не являлось единым сплоченным фронтом революции. В такие периоды экономические грани, разделяющие деревню на бедняков и богатеев, вырисовывались с полной четкостью. И если в период великого подъема революционного движения эти грани как будто стирались (и то не везде) и крестьянство выступало, казалось, единым революционным потоком, то это было лишь кажущееся единство, свидетельствующее о силе и степени размаха революционного подъема, когда всё сопротивляющееся силам революции с корнем вырывается и сметается с лица земли. Но вот подъем борьбы пошел на убыль, и все реакционные гады вылезают наружу, становятся на сторону сильных, и от бывшего кажущегося единства крестьянских масс остаются рожки да ножки. Кулак уже против партизан, он с белыми, он перешел в стан контр-революции.