— Бесплатное приложение к снайперской винтовке. — пошутил старшина, выдавая Волжину и Пересветову снайперские книжки. — Книжка-невеличка, да коготок остер. Вместить может многое.
И он был прав, этот старшина, которого ни один солдат не видел унылым. Снайперская книжка — интереснейший человеческий документ. Такую книжечку получал на фронте в дни Отечественной войны каждый снайпер. В нее заносились победы снайпера, и каждая запись, каждая строчка в ней добывалась самоотверженным трудом и большим искусством, огромным риском и презрением к смерти. Записи в книжке делались ближайшими свидетелями боевых действий снайперов. Записи были коротенькие, сухие — авторы их владели пером хуже, чем оружием. Но за скупыми и подчас «казенными» словами стояли славные дела, подвиги, необычайные приключения. Снайперская книжка — это как бы конспект приключенческого романа, герой которого — отважный, талантливый и умный советский человек…
Первые неудачи Волжина и Пересветова, как и следовало ожидать, сменились удачами. С каждым днем рос их опыт и боевое мастерство.
Очень плодотворной оказалась дружба с разведчиками. Хорошие разведчики были не только в полковой разведке, но и в каждой роте. Разведчики научили Волжина и Пересветова тому, чему не могли научить их в снайперской школе: умению видеть прячущегося врага. Не раз Волжин думал с досадой, что в снайперской школе слишком все упрощали и облегчали. Взять хотя бы тот же пресловутый «блеск стекол оптики». О нем немало говорили, но никогда ни один из учащихся не стрелял по блеску. Волжин думал, что в школе следовало бы провести ряд упражнений с этим самым «блеском». Научить будущего снайпера с одного взгляда различать, что блестит на солнце: зеркальце, жестянка или действительно оптика — стекла бинокля или снайперского прицела. Если б в школе проводились такие упражнения, на фронте никто не попался бы на баночку!
Но разве могли руководители школьных занятий предугадать все вражеские хитрости? Их лишь постепенно, шаг за шагом разгадывали на фронте наблюдатели, разведчики и сами снайперы.
Волжин не один день просиживал бок о бок с разведчиком-наблюдателем на батальонном или артиллерийском НП. Эти умные солдаты — пехотинцы и артиллеристы-открыли ему глаза на многое. Только с их помощью он научился видеть врага и всю школьную теорию смог приспособить к практике.
Волжин узнал, что главное в наблюдении — его непрерывность. Научился запоминать местность во всех деталях и примечать малейшие изменения в ландшафте. Надо было вести счет кустам и бугоркам, чтобы вовремя обнаружить выросший за одну ночь куст или появившуюся вдруг кочку. Он научился видеть утренние следы на росистой траве, исчезающие с первыми лучами солнца. Немало находилось ключей к разгадыванию фронтовых «загадочных картинок».
Научившись высматривать живые цели во вражеском расположении, Волжин и Пересветов начали успешно поражать их. Снайперские книжки обоих стали заполняться страничка за страничкой, лист за листом.
Однажды в книжке Волжина появилась такая запись:
«16.07.43. С удачно выбранных и искусно оборудованных ОП в нейтральной полосе уничтожил двух гитлеровских солдат и одного офицера».
В тот же день в снайперской книжке Пересветова было записано:
«16.07.43. Находясь в паре с Волжиным на снайперском посту в нейтральной полосе, уничтожил двух гитлеровцев».
Обе записи были сделаны командиром роты капитаном Костылевым на основании донесений разведчиков.
И в тот же самый день в журнале боевых действий немецкого полка, которым командовал полковник Липпе, обер-лейтенант Вальден записал:
«В 15.00 метким огнем станковых пулеметов уничтожен снайперский пост русских в нейтральной зоне».
Что же произошло в действительности?
Немецкая запись была сделана в 15.00, а русские — в 24 часа. Что же, эти записи сделаны были в книжках убитых, посмертно? Этого нельзя сказать: Волжин и Пересветов сами принесли свои книжки командиру роты.
Происходило в этот июльский день следующее.
Рота обер-лейтенанта Вальдена занимала благоустроенную траншею, которая, однако, слишком часто требовала капитального ремонта: русская артиллерия хорошо пристрелялась по ней и время от времени все здесь разворачивала.
В немецкой траншее было невесело.
Рядовой Ганс Фингер посмотрел на свои дешевенькие штампованные часы из неизвестного металла и выругался. Ганс непременно ругался, когда смотрел на свои часы: они совсем не походили на тот массивный золотой хронометр с тремя толстыми крышками, какой рассчитывал Фингер захватить в Ленинграде в числе прочей военной добычи. Русский золотой хронометр становился все более недосягаемым. Рука Судьбы, в которую верил Ганс, складывала свои пальцы в кукиш.
В данный момент у солдата была и еще одна веская причина для брани: уже десять минут назад должны были принести в траншею обед, а обедом и не пахло. Ганс терпеть не мог неаккуратности и запозданий, тем более — в еде.
— Эти разносчики пищи — варвары, — сказал сосед Ганса. — Никак не оторвутся от кухни! Сидят там, болтают с поваром и обжираются.
— Раскуривают по дороге!
— Р-расстрелять их мало! — проворчал Ганс Фингер. — Будь я командиром, я сажал бы их в карцер за одну минуту опоздания. Тогда они поторапливались бы!
— В Европе было лучше! — вздохнул Пауль Кранц, долговязый меланхолик.
— А здесь разве Азия? — возразил кто-то.
— Здесь? Не поймешь, что здесь такое! Во всяком случае, совсем не то, что нам сулили. Вот уже третий год никакой добычи! А наши жены и девушки сердятся, что мы не шлем посылок, будто от нас зависит взять этот дьявольский город!
— Что болтать о посылках! Даже кормят нас с каждым днем хуже. Да еще вот запаздывают с обедом…
— Кажется, несут?
Все прислушались. Кто-то, действительно, шел по ходу сообщения.
Отличавшийся тонким слухом и неприятной способностью чуять все плохое, Кранц тут же разочаровал солдат.
— Это не обед. Возвращается унтер-офицер: это его шаги. Унтер-офицер вместо обеда! Плохой заменитель, черт бы его побрал! Скверный эрзац!
— Тише! Он уже подходит.
Солдаты сидели, как всегда, на дне траншеи, прислонившись спиной к стенке. При появлении своего маленького, но важного начальника они сделали вид, что встают, но он милостиво махнул рукой:
— Сидите. Отдыхайте.
— Плохой отдых натощак! Вы не встречались с нашим обедом, господин унтер-офицер? — язвительно осведомился Фингер. — Обед где-то заблудился — сильно запаздывает. Ему давно бы пора находиться в наших желудках.
— Об этом я как раз и хотел говорить с вами. Дело в том, что с обедом случилось несчастье…
— Суп сбежал или жаркое пригорело?
— Не перебивать, когда говорит начальство! Дело серьезное. Русские подстрелили разносчиков пищи — двух наших солдат с термосами.
— Где же их могли подстрелить? — раздались удивленные возгласы. — Разве они шли не по траншее?
— В том-то и дело, что шли они, как всегда, по траншее. По глубокой траншее полного профиля!
— Значит, это была шальная мина?
— В том-то и дело, что не мина. Пули! И не шальные, а очень меткие — снайперские пули! Оба солдата поражены в висок.
— Откуда же стрелял русский снайпер?
— Неизвестно. Сделано было всего два выстрела — по одному на башку, и наши наблюдатели, конечно, проморгали их.
Унтер-офицер помолчал и добавил:
— Всего удивительнее, что траншея, где убиты солдаты, не может просматриваться с переднего края русских.
— А с их артиллерийских наблюдательных пунктов?
— Ты очень сообразителен, Фингер! Очевидно, ты представляешь себе это так: русский снайпер занимает огневую позицию, скажем, в пятистах метрах от нас, а с артиллерийского наблюдательного пункта корректируют его огонь? Или же, по-твоему, русский снайпер сидит на артиллерийском наблюдательном пункте и ведет огонь на дальности в три-четыре километра?
— Я этого не говорил, господин унтер-офицер. Я не вдаюсь в эти тонкости. Меня интересует один простой вопрос: когда же принесут нам обед? Мы не провинившиеся школьники, чтобы оставлять нас без обеда! Термоса, насколько я понимаю, не уничтожены русским снайпером?
— Термоса, конечно, уцелели, но…
Унтер-офицер прикусил язык: чуть было не сболтнул лишнее! Он остерегался нервировать солдат, которые и без того в последнее время чувствовали себя неважно: внезапные огневые налеты, ночные вылазки русских — все это не способствует укреплению нервов!
Из этих соображений он рассказал не все, что ему было известно: не сообщил, что из шести солдат, которые были посланы подобрать трупы и доставить по назначению термоса, убиты еще двое. Русские пули уложили их на том же самом месте. Четверо остальных в ужасе бежали оттуда. Вот почему так сильно задержался обед…
После первых двух выстрелов русских снайперов гитлеровские наблюдатели насторожились. Два следующих выстрела они засекли: оба были сделаны с одного из маленьких бугорков в нейтральной зоне. Бугорок этот густо зарос высокой травой, в которой мог спрятаться не один снайпер. Но напрасно немецкие наблюдатели высматривали в траве просветы, через которые стреляли русские: трава стояла сплошной зеленой стенкой. Гитлеровцы открыли сильный пулеметный огонь по бугорку. Пулеметы стреляли до тех пор, пока их не подавили советские пушки.
Гитлеровцы были уверены, что изрешетили пулями русских снайперов. Тут-то и сделал обер-лейтенант Вальден свою запись в полковом журнале. Не он первый, не он последний делал такие хвастливые «липовые» записи — ими изобиловала боевая документация фашистов.
В действительности же, когда первые пули врезались в землю перед окопом снайперов, те находились уже метров на тридцать левее. Сделав по два выстрела, они сейчас же переползли, маскируясь высокой травой, на запасную позицию. Они хорошо знали мудрое снайперское правило: делать с одной позиции не более двух-трех выстрелов. Сейчас они лежали в окопчиках на другом бугорке. Под трескотню вражеских пулеметов они могли тихонько переговариваться, не боясь, что их услышат.
— Не зря мы с тобой поработали ночью, Ваня!
— Да, если б ночью не потрудились, пропали бы! — убежденно отвечал Пересветов. — Без запасных огневых позиций нельзя… Со второго выстрела засекли! Вон как кроют, пыль столбом! Слушай, Вася, а что, если нам по ихним пулеметам стукнуть?
— Ничего не выйдет. Пулеметы в бронированных гнездах.
Волжин помолчал, присматриваясь к работающим огневым точкам. Потом он увидел нечто, заставившее его улыбнуться: черные столбы разрывов встали перед пулеметными гнездами. Внушительный грохот фугасных снарядов донесся оттуда. Теперь и Пересветов тоже стал улыбаться:
— Ага! Наши пушечки заговорили. Дают огонька.
— Теперь — все! — отозвался Волжин. — Заткнут глотку пулеметам.
Так и вышло.
Лежа в окопе, Волжин улыбался своим мыслям. Намечая для снайперской засады один из бугорков в нейтральной полосе, он еще не знал, что тут получится.
А бугорок оказался местом замечательным: с него просматривалась не только первая траншея гитлеровцев, но и вторая, являющаяся, очевидно, ходом сообщения. Ее не было видно с батальонного наблюдательного пункта, хотя о существовании ее было известно. Волжин с большим интересом стал наблюдать за открывшейся ему вражеской траншеей. Скоро он заметил, что эта траншея несколько мелковата: в двух местах у проходивших по ней солдат можно было видеть каску.
Тогда Волжин навел свою винтовку на одно из этих мест, а Пересветову предложил взять на «прицел другое.
— Что толку? — возразил Пересветов. — По каске бить не станешь. Бесполезно!
— Погоди! — отвечал Волжин. — Будем ждать.
Его расчет был простой. Люди бывают разные. Если проходящий по траншее солдат среднего роста показывает только верх каски, то высокий покажет всю голову. А ведь есть же у гитлеровцев высокие солдаты.
После того как снайперы подстрелили вторую пару гитлеровцев и перебрались на запасную огневую позицию, в траншее враги уже не показывались.
— Теперь фашисты на брюхе ползают! — сказал Волжин. — А ночью, пожалуй, углубят эту траншею. В общем, здесь нам, пожалуй, делать больше нечего…
Однако Пересветов продолжал наблюдать в бинокль за флангами противника, а Волжин стал присматриваться к неприятельской стрелковой траншее. В ней, конечно, сидели гитлеровцы, но достать их пулей было невозможно. Там, в тени, укрывались и наблюдатели. Тень прекрасно маскирует. В глубокой траншее мог стоять человек с биноклем и смотреть в сторону Волжина, оставаясь сам невидимым. А снайпер бьет только по видимой цели.
Темные траншеи были загадочно-зловещи. Волжин просматривал их поочередно. Ему показалось, что в одной белеет что-то. Это мог быть отблеск света на щеке человека или же просто светлая доска на стенке траншеи. Скорее всего именно доска. Но в этом надо убедиться.
Волжин стал наблюдать за этой траншеей. Он хорошо знал: нужно время, чтобы увидеть что-либо. Правый глаз его находился на положенном расстоянии от окуляра — сантиметрах в восьми, левый был прищурен. Бледный отсвет, который привлек внимание Волжина, исчез, растаял, словно бы его и не было вовсе. Может, престо померещилось утомленному глазу. И все-таки Волжин продолжал неотступно смотреть в ту сторону.
Прошла минута и другая. Прошло пять минут и четверть часа — по-прежнему никто не показывался в траншее. Но какое-то чутье подсказывало Волжину, что там притаился враг. Может быть, он сделает неосторожное движение, выдвинется и покажет что-нибудь: плечо или край каски — все равно, что… Может, он выстрелит, и вспышка будет очень заметна.
Но Волжин увидел нечто совсем другое: в траншее появилась маленькая красноватая искорка. Это было довольно странное явление — крошечная искорка, розовый светлячок на темном фоне. Откуда взялся этот светлячок? Что он означает?..
Когда Волжин догадался, что это, он испытал чувство, знакомое только снайперу, увидевшему прячущегося врага. Словно и не было долгих томительных минут бесплодного выжидания!..
Сомнений больше не было: там, в траншее, стоял человек с папиросой. Нет, не с папиросой, а с сигарой. Немецкий офицер! Стоит и посматривает в нашу сторону, уверенный в своей невидимости. Ему, конечно, и в голову не приходит, что днем его сигару могут заметить русские: на расстоянии восьмисот метров самый зоркий наблюдатель в дневную пору не заметит слабо светящийся кончик сигары. Но немец не знал одного: Волжин находился в три раза ближе.
Искорка от сигары то пропадала, то вновь разгоралась: офицер спокойно попыхивал сигарой.
Не спеша, Волжин посадил искорку на пенек прицела и плавно нажал спусковой крючок. Выстрел. Искорка исчезла.
Из вражеской траншеи донеслись крики.
«Ага! Попал, стало быть! — удовлетворенно подумал Волжин. — Ишь как разволновались! Похоже, что начальство подшиб».
Волжин не ошибся. Взбешенные гитлеровцы открыли огонь из пулеметов и минометов.
Но снайперы в это время уже сидели в воронке за бугорком. Они углубили эту воронку и снабдили подобием козырька, защищавшим их от пуль и осколков. Укрытие получилось надежное. Оно не могло спасти только в случае прямого попадания мины, но вероятность такого попадания была ничтожна.
Стемнело. Вторично «уничтоженные» снайперы стали сниматься с огневых позиций. Гитлеровские минометы произвели еще один внезапный огневой налет по бугорку. Снайперы залегли. Осколки свистели и визжали у них над головой. Огневой налет продолжался не более минуты, потом разом все стихло. Гитлеровцы «уничтожили» русских снайперов в третий раз.
— Цел? — спросил тихонько Волжин.
— Цел, — отвечал Пересветов. — А ты?
— Я-то цел, а вот компас у меня разбило осколком.
— Плохи наши дела! — сказал Пересветов.
Компас у них был один на двоих. И только теперь они по-настоящему оценили, какой это чудесный прибор. Снайперы привыкли ходить по азимуту. И днем и ночью магнитная стрелка была их путеводительницей; ночью кончик ее светился красивым зеленоватым светом — так же, как и цифры на лимбе. Теперь компас погиб.
— Ничего, — успокоил своего друга Волжин. — Не заплутаемся.
— На небе, как на зло, ни звездочки! — вздохнул Пересветов.
— И без звезд обойдемся. Для начала направление мы знаем.
Идти в темноте прямо, не сбиваясь в сторону, очень трудно, почти невозможно. Снайперы знали это. Пройдя метров сто, они легли на землю, чтобы увидеть на горизонте общий контур своих траншей. Они хорошо изучили эти очертания и знали, куда держать курс. По мере приближения к переднему краю снайперы высматривали знакомые ориентиры. Справа должна была остаться телеграфная линия. Припав опять к земле, разглядели на фоне неба черные черточки столбов. Наконец, увидели отдельное дерево, искалеченное снарядом. Этот ориентир для них был все равно, что табличка с указующей стрелкой и надписью. Отсюда до стрелковой траншеи было совсем близко. Снайперы подумали: «Вот мы и дома». Ориентируясь по дереву, они пришли прямо к узкому проходу в проволочных заграждениях. Волжин тихонько свистнул.
— Чего рассвистался? — послышался из-за проволоки веселый голос. — Небось, давно уж вас видим. Не слепые!
В траншее снайперов засыпали вопросами, но находившийся здесь командир взвода строго приказал:
— Отставить разговор! Все узнаете в свое время. Сейчас их сам комбат ждет. Приказал явиться немедленно.
Капитан Ивлев ожидал снайперов в своей землянке. Поздоровавшись с ними, он попросил:
— Садитесь. Я знаю, как вы утомились.
— Ноги у нас не устали, товарищ капитан. Работа сегодня была у нас больше лежачая, — возразил Волжин.
— Что за пререкания? — шутливо прикрикнул командир. — Садись и рассказывай. Со всеми подробностями, как и что…
— Так, — молвил капитан, выслушав сообщение Волжина (командир батальона был необыкновенно скуп на похвалы). — Что еще имеешь добавить?
— Гитлеровцы в том районе стали чересчур осторожны, товарищ капитан. Надо попытать счастья в другом месте.
— В каком же это? — спросил командир. — Небось, опять что-нибудь выдумал?
Да, конечно, у Волжина был уже план новой замечательной засады. План этот он всесторонне обсудил со своим напарником, и тому замысел друга очень понравился. А командир батальона отнесся к предложению сдержанно.
— Над этим еще надо подумать, — сказал он. — Я сам посмотрю по карте, что тут может получиться. Потолкую с разведчиками. Они все эти места облазали. Идите, отдыхайте. Пока хорошенько не отдохнете, о таком предприятии не может быть и речи.
Нельзя сказать, что предложение Волжина не понравилось капитану Ивлеву. Опытный командир, он сразу оценил план снайперов; он помнил суворовское правило: «Делай то, что враг считает невозможным, чего он, во всяком случае, не ждет». Но капитан очень дорожил своими снайперами и не хотел рисковать ими.
Снайперы имелись в каждой роте полка Зотова, и обычно действиями своих снайперов руководил командир роты. Но двух молодых снайперов второй роты — Волжина и Пересветова командир батальона взял под свое личное наблюдение и сам давал им боевые задачи. При этом он старался, насколько возможно, беречь их. Пожилой офицер, он не только ценил Волжина и Пересветова как снайперов, он питал к ним отеческие чувства. Особенно нравился ему Волжин. Глядя на его смеющееся лицо с детски-ясными голубыми глазами, яблочно-румяными щеками и задорно вздернутым носом, трудно было поверить, что это грозный истребитель фашистов.
Корреспондент армейской газеты рассказал капитану Ивлеву такой случай. Однажды их фоторепортеру приказано было снять в полку Зотова отличного снайпера и отличного повара. Лейтенант сфотографировал Волжина и Кузнецова, отослал оба снимка в редакцию, а сам проехал в другую часть. Как всегда, на обороте своих фото он сделал краткие надписи. Но в редакции решили, что фоторепортер перепутал. Всем показалось, что мрачноватый, худощавый парень, с горящими, как угли, глазами обязательно должен быть снайпером Волжиным, а круглолицый, улыбающийся во весь рот паренек не кто иной, как повар Кузнецов. Чуть было не сделали в газете из снайпера кашевара!
Глядя на Волжина, капитан часто вспоминал этот курьезный случай и улыбался.
После каждой новой записи в его снайперской книжке Пересветов старался улучить минутку, чтобы написать письмо отцу. В письме он обязательно сообщал, сколько врагов истребил. Волжину тоже очень хотелось поделиться радостью победы с самым близким, родным человеком, но он оберегал мать от тревоги и беспокойства и писал, что по-прежнему находится в запасном полку и что все у них тихо и мирно. Писать так становилось уже невмоготу — перо из рук валилось. Дальше так продолжаться не могло. Наконец, он придумал способ, не тревожа мать, сообщать ей о своих успехах на фронте и обо всех боевых делах. Он написал, что теперь ремонтирует заграничные механизмы. Это — работа высокой точности, требующая большого внимания и искусства. В таких иносказаниях изображая истину, он несколько успокаивал свою совесть — совесть снайпера, в числе основных заповедей которого значится правдивость.
Сочинять «аллегорические» письма было нелегко. Волжин с завистью поглядывал, как Пересветов быстро, не задумываясь, пишет все, что хочет. Самому ему приходилось думать над каждой фразой и после еще несколько раз перечитывать написанное, чтобы как-нибудь не проговориться.