Вдова друга Пушкина П. В. Нащокина, Вера Алдр. Нащокина, скончавшаяся 17 ноября 1900 г., была последней свидетельницей жизни поэта, пережив всех лиц, близко знавших Пушкина.
Впервые записывал рассказы её о Пушкине в 1851 г. П. И. Бартенев. Записи эти опубликованы нами в 1925 г. в книге: «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851—1860 годах». Затем, почти через пятьдесят лет, в 1898 г. Родионов записал рассказы Веры Александровны о Пушкине и Гоголе, опубликовав их в «Новом Времени». Перепечатаны они Л. П. Гроссманом, в книге: «Письма женщин к Пушкину» М. 1928.
Запись Ежова («Новое время», 1899, № 8343 от 21 мая) по сравнению с названными публикациями заключает в себе несколько новых подробностей.
* * *
В 1835 году, 20 января, А. С. Пушкин писал своему закадычному другу Павлу Воиновичу Нащокину[472] следующее: «Жена кланяется сердечно твоей Вере Александровне[473]; она у m-me Sichler заказала ей шляпу, которая сегодня же и отправляется в Москву. Жена[474] говорит; что comme m-me Нащокин est brune et qu'elle a un beau teint[475], то выбрала она для неё шляпу такого-то цвета, а не другого. Впрочем, это дело дамское».
С тех пор прошло, — легко сказать, — 64 года. Сколько жизней за этот долгий период времени успело народиться и окончиться, сколько старых деятелей и дел обжило и сколько новых образовалось! Между тем та дама, — брюнетка с прекрасным цветом лица, — которой жена Пушкина в 1835 году посылала шляпу, жива до сих дней и, заброшенная, забытая, живёт близ Москвы в селе Всехсвятском, в маленьком домишке крестьянина Полякова, в стороне не только от «большого света», но и вообще от света, в тёмном и унылом закоулке. Дом-дача выходит окнами к забору; в тёплые дни выходит на крылечко маленькая, худощавая старушка и, греясь на солнце, смотрит на свой узенький переулок… Это Вера Александровна Нащокина, жена друга Пушкина и сама друг великого поэта…
Осенью прошлого года в «Нов. Вр.» были напечатаны «Воспоминания В. А. Нащокиной о Пушкине и Гоголе». В этих воспоминаниях, присланных в редакцию и составленных со слов В. А. другим лицом, заключалось чрезвычайно много интересных эпизодов из жизни Пушкина и Гоголя, а также было приведено достаточно сведений о Павле Воиновиче Нащокине, о его жене и об отношениях к ним Пушкина и Гоголя, в особенности первого. В виду того, что на этих днях должно состояться всероссийское торжество — юбилей Пушкина, я счёл не лишним побывать у В. А. Нащокиной. Я ещё раньше слышал, что В. А. живёт одиноко, бедно; но то, что я увидел, превосходило мои ожидания. Бывшая аристократка, красавица, в доме которой перебывало множество знаменитых «людей сороковых годов», та женщина, с которой Пушкин находил интерес разговаривать по целым часам и которую Гоголь считал своим добрым ангелом, доканчивает дни в убогой даче, где, по случаю крайней бедности, В. А. приходится жить и зимой. Вся эта дача имеет две комнаты, кухню и террасу; одну комнату занимает В. А. с своей компаньонкой, а другую комнату сдаёт какому-то многосемейному бедняку. Обстановка жилища В. А. более чем скромная: ветхие стулья, простой стол, железная с длинной трубой печка, которую всю зиму беспрерывно топят коксом (иначе в комнате образуется стужа), большое старое кресло; на этом кресле всё время сидит В. А. (ходит она мало, ноги её болят, и не мудрено — простудиться в таком жилье возможно в любой холодный день). Никаких самых обычных признаков достатка вы не найдёте. На комоде стоит зеркальце в кисейных бантиках, — единственный след кокетливой женщины. На дворе я заметил двух мосек, при чём одна из них по имени «Тузик», встретила меня громким лаем.
— Вам кого угодно? — спросила простоволосая женщина, выглянувшая из дверей дачи, когда я подходил к террасе.
— Вера Александровна Нащокина дома?
— Дома-с.
Я подал карточку.
— Да пожалуйте, оне в комнате…
Я передал мою карточку, и затем вошёл, нагибаясь под карнизом двери. Я ещё дорогой, когда ехал на извозчике, повторял слова Пушкина:
«Comme m-me Нащокин est brune et qu'elle a un beau teint, то и выбрала она для неё шляпу такого то цвета, а не другого»… Но ведь это было в 1835 году. Это время отделено от нынешнего более чем полустолетием.
В. А. Нащокина — тоненькая, очень худощавая старушка, хотя на её прекрасном лице нет тяжёлых морщин; преклонные годы положили на него отпечаток, но сразу видно, что эта женщина была замечательной красавицей; её светлые глаза светлы и теперь, профиль изящен, улыбка крайне симпатична, голос слаб, дрожащ, но приятен. Когда В. А. говорит, её лицо слегка дрожит. Во всей её старческой и тщедушной фигурке, в каждом жесте что-то необыкновенно милое и врождённо благородное. Когда она узнала, что цель моего визита — поговорить о Пушкине, она вздрогнула, как птица, лицо задрожало и затряслись её бледные, высохшие, как тонкие палочки, руки…
— Ах, вы представить себе не можете, как я и мой муж любили Пушкина. Это был наш друг в полном смысле этого слова… Я могу рассказать вам много, много…
Она стала повторять всё то, о чём уже было напечатано в «Нов. Врем.» Я напомнил ей о статье и спросил, читала ли она эту статью и довольна ли пересказом её слов о Пушкине и Гоголе?[476]
— И да и нет, — отвечала В. А. — Видите ли, тот мой знакомый, который записал и напечатал мои рассказы о Пушкине и Гоголе, не совсем точно исполнил моё желание…
— А вы что же собственно желали?
— Во первых, мне неприятно, что моя особа выставлена как бы на первый план, а великий Пушкин и Гоголь — как бы на втором… Между тем про меня можно бы сказать вскользь, если уже совсем нельзя обойти молчанием мою маленькую особу.
Между прочим, г-жа Нащокина исправила несколько ошибок, замеченных ею в «Воспоминаниях» о Пушкине:
— Совсем неверно, что Пушкина похоронили во фраке моего мужа. Правда, в этом фраке Александр Сергеевич венчался, и фрак стал у него называться: «Нащокинским». Бывало, скажет лакею: человек, подай-ка мне Нащокинский фрак! Потом есть ошибки и про Гоголя… А главное тон не такой, какой бы я хотела…
Я перевёл разговор опять на Пушкина и старался узнать что либо новое, недоговорённое Верой Александровной. Но вспоминать приходилось слишком экспромптом и разговор держался в рамках общих правил.
— Ах, Пушкин, Пушкин! — твердила В. А., волнуясь. — Какой это был весельчак, добряк и острослов! Он говорил тенором, очень быстро, каламбурил и по-русски, и по-французски; он мужа любил больше чем кого-либо, а выходит теперь так, что о Нащокине совсем забыли, отодвинули его на задний план. Пушкин говорил: «я у вас, как дома, как в родной семье!» Меня он любил как брат и друг, шутил со мной, читал мне свои новые стихотворения, целовал мои руки, а в особенности играл со мной в карты… Как он звонко хохотал! Я сейчас слышу его смех…
— А вы были в хороших отношениях с Натальей Николаевной? — спросил я.
— С женой Пушкина? О, да! Хотя близко с ней я никогда не могла сойтись… Это была светская дама, а я всю жизнь и всю любовь отдала моему мужу. Я прожила с моим Павлом Воиновичем 18 лет, и мы ни разу косого вида не показали друг другу. Павел Воинович был чудесный человек.
Затем говоря о жене Пушкина, В. А. созналась, что это была жена добрая, но легкомысленная.
— Ветер, ветер! — повторяла В. А. и даже прибавила так: — право, она какая-то, казалось мне, бесчувственная Пушкин её любил безумно…
— Скажите, — спросил я, — посещает ли вас здесь кто нибудь?
— Во Всехсвятском? Никто и никогда. Все мои близкие, родные, хорошие знакомые примерли, я всех пережила… Мне даже как-то совестно от этого!
— А видаетесь ли вы с детьми Пушкина?
— Увы, ничего о них не знаю, да и им, вероятно, мало дела до меня. Раз, после торжества открытия памятника Пушкина на Тверском бульваре, я встретила одного из сыновей Пушкина. Я сильно была взволнована, когда меня познакомили с сыном моего незабвенного друга, но его молчаливость меня несколько сдержала. Я спросила: «ну что, как вам нравится памятник вашего отца?» — «Ничего, так себе» ответил А. А.[477] и заговорил с другой дамой о каком то бале. С тех пор я никого не видала и не вижу из родни Пушкина…
Словом, бедная В. А. Нащокина жила весьма плохо, но самое тяжёлое в её доле было, конечно, полное забвение все забыли друга Пушкина, все покинули красавицу Нащокину, которая могла считаться в былое время образцом доброй жены и гостеприимной хозяйки. Впрочем, комиссия по устройству праздника в честь Пушкина в Москве вспомнила, что на свете, и именно в Москве существует историческая, пушкинская женщина; ректор Московского университета Д. Н. Зернов[478] прислал ей приглашение на торжество 100-летия со дня рождения Пушкина. Это, разумеется, хорошо сделано, но надо надеяться, что комиссия не одним этим билетом выкажет внимание к единственной современнице Пушкина из ближайшего к нему круга.
В заключение этой заметки я даю адрес г-жи Нащокиной: «Москва, за Тверской заставой, село Всехсвятское д. Полякова». Делаю это для тех, кто, быть может, и знает, и помнит В. А. Нащокину, и хотел бы её навестить, но до сих пор не знал её местожительства.
Н. Ежов.