Приятное препровождение времени. — Французский язык.
Проснувшись, мы стали разбирать добычу, захваченную нами у разбойников с разбитого судна, и нашли бездну прекрасных вещей: сапоги, одеяла, платья, кипу книг, подзорную трубу и целых три ящика сигар. Таких прекрасных вещей и в таком количестве у нас ещё никогда в жизни не было! Особенно хороши были сигары «Гарванна»,[4] или как они там называются. Весь день мы лежали в тени деревьев и дымили. Я почитывал книги. Одним словом, мы проводили время превосходно! Я рассказал также Джиму, что со мной было на разбитом судне и на катере.
— Вот так интересные приключения! — сказал я.
Но Джим ни о каких приключениях больше слышать не хотел; он говорил, что сыт ими по горло, что он чуть не умер со страху, когда не нашёл плота и решил, что всё пропало: или он потонет вместе с обломками судна, или будет спасён, отправлен домой и сейчас же продан, что было для него не лучше смерти. В сущности, он был прав; он почти всегда был прав: удивительно смышлёная у этого негра была голова.
Между тем я прочёл вслух Джиму несколько страниц из одной книги, где много говорилось про королей, герцогов, графов и тому подобных знатных лиц, о том, как они роскошно одеваются и как они величают друг друга: величеством, светлостью, сиятельством, а не просто — гражданин или мистер. От удивления у Джима чуть глава не вылезли на лоб: это его страшно заинтересовало. Он говорил:
— Джим не знал, что их так много! Джим никогда ничего подобного не слыхал. Джим знал только про одного короля Саллормона[5] да ещё про карточных королей. Сколько же получают короли жалованья?
— Сколько жалованья получают? — повторил я. — Да тысячу долларов в месяц или больше… Сколько хотят: ведь им всё принадлежит!
— Вот-то хорошо! А что они делают, Гек?
— Что делают? Да ничего! Короли ничего не делают, Джим, они только сидят.
— Ну что ты!
— Разумеется, Джим! Правда-правда, они только сидят. Разве случится война; ну, тогда они должны встать и пойти на войну, а то всё время слоняются из угла в угол или валяются по диванам… Ты ничего не слышишь?
Мы вскочили на ноги и стали прислушиваться: это был шум пароходного колеса. Какой-то пароход мелькнул и исчез за поворотом реки, оставив позади себя полосу дыма. Мы вернулись на наше место.
— Да, — продолжал я, — а если им надоест так сидеть, они прикажут отрубить пару голов.
Потом я рассказал Джиму про французского короля Людовика Шестнадцатого, которому, как я читал, сами французы отрубили голову, и про его маленького сына, дофина, который должен был бы тоже стать королём, но французы бросили его в тюрьму, где он и умер, — по крайней мере, так рассказывают.
— Бедный мальчуган!
— Но подумай, Джим, многие говорят, что он совсем не умер, а убежал к нам, в Америку.
— Это ловко! Но, Гек, бедный мальчуган будет чувствовать себя совсем одиноким: ведь у нас нет королей, ему не с кем будет водить компанию.
— Да, королей здесь он не найдёт, это правда!
— Здесь ему нечего делать, бедному мальчугану! Чем он будет здесь жить?
— Да, этого я тоже не знаю. Иные из них поступают на службу в полицию, а другие дают уроки французского языка.
— Как, Гек, разве французы говорят не по-нашему? Не так, как мы с тобой?
— Нет, Джим, что ты! Нельзя понять ни одного слова, когда они говорят.
— Ах ты, боже мой! Отчего это, Гек?
— Не знаю, но это так. Да вот, подожди, Джим, я вычитал в одной книге, как они говорят. Что ты скажешь, если к тебе кто-нибудь подойдёт и скажет: «Паллевуфрансе»?[6]
— Что сделает Джим? Да просто намнёт ему шею, вот и всё! Чтобы он не смел ругаться!
— Глупый! Да это совсем не брань! Это просто значит: «Говорите вы по-французски?»
— Так зачем же он не спросит этого просто, по-человечески?
— Да он это и говорит, только по-французски.
— Глупости! Джим и слушать этого не хочет. Это насмех только можно говорить.
— Слушай, Джим, кошка говорит по-нашему?
— Нет, не говорит, но…
— А корова?
— Нет, не говорит, но…
— Говорит кошка по-коровьи или корова по-кошачьи?
— Нет, не говорит, но…
— И тебя не удивляет, что каждое животное говорит на своём языке?
— Конечно… но…
— Подожди, подожди! Тебя не удивляет, что животные говорят иначе, чем мы?
— Зачем ты спрашиваешь такие глупости, Гек?
— Так почему же француз не может говорить иначе, чем мы?
— Разве кошка — человек, Гек?
— Нет.
— Значит, кошке не к чему говорить по-человечески. Разве корова или кошка — человек?
— Нет, корова — просто корова.
— Хорошо, так ей нечего и говорить по-кошачьи или по-человечески. А француз — человек?
— Ещё бы!
— Так зачем же он не говорит по-человечески? Желал бы я это знать, Гек!
Продолжать в таком духе разговор я больше не мог. Спорить с негром — пропащее дело. Я бросил.