Вторичный побег
Приблизившись к ограде, я увидел, что свет исходил из раскрытой двери моей комнаты, а выйдя из мрака на освещенное пространство, услышал голос Монгомери, звавший меня изо всех сил. Я продолжал бежать. Снова послышался голос Монгомери. Я едва слышно отозвался на его зов и минуту спустя предстал пред ним, шатающийся и запыхавшийся.
— Откуда вы? — спросил он, взяв меня за руку и подводя к свету таким образом, что он освещал всего меня.
— Мы оба были так заняты, что совсем забыли про вас и только несколько времени тому назад вспомнили о вашем существовании!
Он повел меня в комнату и усадил в глубокое кресло. На несколько минут я был ослеплен светом.
— Мы не думали, что вы рискнете отправиться на разведку острова, не предупредив нас об этом! — сказал он. — Я боялся… но… что же? Благополучно?
Последний остаток энергии покинул меня, и голова моя опустилась на грудь. Ему доставило, как мне кажется, некоторое удовольствие заставить меня выпить коньяку.
— Ради Бога! — взмолился я. — Закройте нашу дверь!
— Вы встретили кого-то… какое-нибудь странное существо, а? — спросил он.
Он пошел запереть дверь и вернулся. Не предлагая более никаких вопросов, он дал мне новый глоток коньяку, разбавленного водою, и принудил поесть. Я был в полном изнеможении. Он проворчал сквозь зубы какие-то слова, в роде: «забыл» и «предупреждение», потом он меня спросил коротко, когда я ушел и что видел? Я отвечал ему также коротко и лаконически.
— Скажите мне, что все это обозначает? — вскричал я в раздражении и нервном состоянии.
— Здесь нет ничего ужасного, — проговорил он, — но мне кажется, что на сегодня для вас достаточно!
Вдруг пума испустила душу раздирающий вой, — и Монтгомери выругался вполголоса.
— Чорт возьми, если это помещение не хуже еще лондонской… лаборатории… наполненной кошками!
— Монгомери, — прервал я его, — кто преследовал меня? Был ли то зверь, или человек?
— Если вы сейчас не уснете, — сказал он с убеждением, — то не избегнете завтра лихорадки!
— Кто меня преследовал? — повторил я, приподнимаясь и садясь против него.
Он смело посмотрел мне в глаза и судорожно скривил рот. Его за минуту перед этим оживленный взор померк.
— Судя по вашим словам, — произнес он, — думается мне, что это, по всей вероятности, был призрак!
Страшное раздражение овладело мною и почти тотчас же исчезло. Я снова упал в кресло и сжал руками голову. Пума принялся вновь стонать. Монгомери встал позади меня и, положив мне руку на плечо, сказал:
— Послушайте, Прендик, мне не следовало позволять вам бродить по этому глупому острову… Но все не так ужасно, как вы себе это представляете, мой дорогой. У вас расстроены нервы. Хотите, я вам дам чего-нибудь для сна? Это… (он намекал на крик пумы) продолжится еще несколько часов. Нужно непременно постараться вам заснуть, в противном же случае, я ни за что не отвечаю!
Я в ответ не сказал ни слова, а, опершись локтями о колени, закрыл лицо руками. Через короткое время он возвратился с маленькой стклянкой, содержавшей в себе черноватую жидкость, которую заставил меня выпить. Я без всякого сопротивления быстро выпил ее и с его помощью расположился в гамаке.
Проснулся я в полдень и очень долгое время оставался лежать без движения, созерцая потолок. Стропила, как я заметил, были взяты из обломков корабля. На столе стоял приготовленный завтрак. Сильный голод заставил меня попробовать выйти из гамака, который, не смотря на вою мою осторожность, раскачался, и я, выпав из него, растянулся на полу. Я поднялся и расположился у стола; в моей тяжелой голове вначале вертелись какие-то смутные воспоминания о происшедшем накануне. Свежий утренний ветерок, дувший в окно без стекол, и пища, которую я ел, привели меня в это утро в самое благодушное настроение. Внезапно дверь, ведущая во внутренность ограды, отворилась позади меня, и вошел Монгомери.
— Как поживаете? — произнес он. — Я страшно занят!
Он закрыл за собою дверь, но забыл ее замкнуть на ключ.
Выражение его лица в прошедшую ночь почему-то пришло мне на память, и все мои воспоминания о перенесенных испытаниях, мало-помалу, воскресли. Нечто в роде страха опять напало на меня, и в тот же самый момент снова послышался болезненный вопль. На сей раз, однако, то не был более голос пумы. Я положил обратно на мою тарелку приготовленный кусочек и стал прислушиваться. Кругом царило молчание, один только утренний ветерок нарушал ее. Я готов был уже склониться к тому, что ослышался. После долгой паузы я опять принялся за еду, не переставая прислушиваться. Немного спустя, раздался новый, едва внятный и тихий шум. Я остолбенел. Правда, шум был слабый и глухой, но он тронул меня гораздо глубже всего того, что я слышал из-за этой стены.
На этот раз оказывалось невозможным заблуждаться относительно природы слышимых слабых и перемежающихся звуков. Происхождение их было вне всякого сомнения. То были отрывистые, сдерживаемые рыдания и мучительные стоны. Я не мог более ошибаться в их значении: человеческое существо подвергалось пытке.
При такой мысли я встал, в три прыжка пробежал пространство, отделявшее меня от внутренней двери комнаты, и, схватившись за дверную ручку, отворил ее настежь.
— Эй! Прендик! Остановитесь! — вскричал Монгомери, стараясь догнать меня. Громадная собака неожиданно залаяла и заворчала. Я увидал кровь в канаве, сгустки ее на земле в различных местах и вдыхал особенный кислый специфический запах. Через приотворенную дверь, на другой стороне двора, в тени можно было с трудом различить какое-то существо, растянутое на особого рода станке. Оно было все в крови и во многих местах обвязано бинтами. Вдруг, заслоняя своим корпусом это зрелище, появился старый Моро, бледный и страшный. В мгновение ока схватил он меня своей запачканной кровью рукою за плечо и, подняв с земля, как малое дитя, швырнул меня обратно в мою комнату. Я растянулся во всю длину на полу; дверь захлопнулась за мною и скрыла таким образом от меня выражение ужасного гнева на его лице. Ключ быстро повернулся в замке, и послышался голос Монгомери, оправдывающий себя.
— Разрушить работу целой жизни! — кричал Моро.
— Он не понимает… — говорил Монгомери среди других неясных фраз.
— У меня нет еще свободного времени! — отвечал Моро.
Остальной разговор ускользнул от моего слуха. Я поднялся на ноги, весь дрожа; в моем уме стоял один хаос самых ужаснейших опасений. Неужели, думал я, подобные вещи возможны? Человеческая вивисекция! Этот вопрос, подобно молнии среди мрачных туч, блеснул в моей голове, и вдруг смертельный ужас при мысли, что и мне не избежать опасности, всецело овладел моим существом.
Безрассудная надежда на спасение не покинула меня, так как наружная дверь комнаты была еще открыта. Теперь я окончательно убедился, что Моро занимался вивисекцией людей. С самого начала своего прибытия на остров, слыша его имя, я постоянно силился каким-нибудь образом ронять чрезвычайную уродливость островитян; теперь становилось все ясным. В памяти воскресли его работы о переливании крови. Виденные мною создания были жертвами его гнусных опытов.
С отвратительным самохвалением Моро и Монгомери намеревались охранять меня, обманывая своими дружескими обещаниями, чтобы тем легче уготовить мне участь, худшую самой смерти, — пытки, а после нее ужаснейшего унижения, какое только можно представить, а затем присоединить меня, потерявшего душу и озверевшего, к числу остальных их уродов. Мои глаза искали какого-нибудь оружия, но не нашли ничего. Какое-то вдохновение осенило меня свыше. Я перевернул складное кресло и, наступив на одну из его сторон ногою, вырвал самый толстый брусок из него. Случайно вместе с деревом вырвался и гвоздь, прошедший его насквозь; этим брусок обращался в действительное оружие, так как, в противном случае, не представлял из себя ничего опасного. За дверью послышались шаги, и я поспешил быстро отворить дверь: в нескольких шагах от нея находился Монгомери, идущий с намерением затворить также и наружный вход.
Я направил свое оружие на него, целясь в голову, но он отпрыгнул назад. С минуту я колебался, а потом со всех ног пустился бежать и скрылся за углом стены.
— Прендик!.. Эй, Прендик! — кричал Монгомери, остановившись в полном изумлении. — Прендик!.. Не будьте глупцом!..
Минута промедления, думалось мне, и я был бы заперт и подвергся участи одной из морских свинок лаборатории. Монгомери показался из-за угла ограды, все еще не переставая звать меня. Он бросился по моим следам, что-то крича мне, чего невозможно было расслышать. На этот раз я бежал со стремительною быстротою, не зная куда, по направлению на северо-восток. С путем моей предшествующей прогулки оно образовывало прямой угол. Раз, взбираясь на прибрежный холм и посмотрев через плечо назад, я увидел фигуру Монгомери в сопровождении его слуги. Быстро сбежал я с вершины холма и углубился в скалистую долину, окаймленную непроходимой чащей. Такое бегство продолжалось, может быть, с версту, грудь моя сжималась, стук сердца отдавался в ушах; не слыша за собой ни Монгомери, ни его слуги и чувствуя себя близким к обмороку, я круто повернул к берегу, где надеялся найти защиту среди густо растущих камышей. Долго я оставался там, не будучи в состоянии от страха и изнеможения ни двинуться с места, ни придумать какого-либо плана действия. В диком пейзаже, окружавшем меня, все дремало под лучами солнца, и только несколько насекомых, обеспокоенных моим присутствием, жужжали изо всех сил. До моего слуха достигал правильный рев прибрежного прибоя волн.
Спустя около часу времени, я услышал Монгомери, выкрикивающего мое имя где-то далеко на севере. Это заставило меня составить план действия. Остров, по моему убеждению, был населен только этими двумя вивисекторами и их озверевшими жертвами. Конечно, последние, в случае крайней нужды, могли быть обращены против меня. Мне было известно, что у Моро и Монгомери имелось по револьверу; я же, если не считать маленького деревянного бруска, снабженного гвоздем — карикатура дубины — был безоружен. Также, оставаясь на том же самом месте, мне нечего было достать есть и пить, и, таким образом, мое положение становилось отчаянным. Слишком слабые познания по ботанике не позволяли мне отличить съедобные корни или плоды от несъедобных; в руках не было никакой западни для ловли кроликов, выпущенных на остров. Мужество все более и более покидало меня. В таком безысходном положении пришли мне на мысль те озверевшие люди, с которыми я уже встречался. В воспоминаниях о них я пытался укрепить свою надежду на спасение: представлял поочередно каждого из виденных мною существ и усердно отыскивал в чертах их характера какое-нибудь качество, могущее послужить мне на пользу.
Лай собаки заставил меня подумать о новой опасности. Не теряя времени на размышление и боясь быть пойманным, я схватил свою палку и насколько возможно быстро двинулся по направлению к морю. Во время этого пути мне пришлось проходить через кустарник с острыми колючими шипами. Я вышел из него, весь в крови, и в одежде, превратившейся в лохмотья. На север предо мной расстилалась длинная бухта. Я, ни минуты не колеблясь, прямо вошел в воду; вода доходила до колен. Когда я достиг, наконец, противоположного берега, с сердцем, готовым разорваться, то бросился в чащу лиан и папоротников и ожидал исхода погони. Слышался лай только одной собаки. Затем шум стих, — и я начал верить, что избегнул преследования.
Проходили минуты, тишина ничем не нарушалась, и, спустя час, мужество вернулось ко мне.
В это время я не был уже не слишком поражен страхом, ни слишком несчастен, так как, если можно так выразиться, вышел за пределы страха и отчаяния. Моя жизнь окончательно потеряна; такое твердое убеждение делало меня способным решиться на все. Даже у меня было неопределенное желание увидеть Моро, встретиться с ним лицом к лицу. Во время перехода по воде у меня возникла мысль, что, в случае крайней опасности, я имел средства, по крайней мере, избегнуть страданий, так как никто не мог помешать мне утопиться. Я даже был готов привести эту мысль в исполнение немедленно, но страшное любопытство увидеть, чем окончится приключение, интерес увидеть свою роль в событиях удержали меня от этого. Я протянул свои онемевшие руки, пораненные острыми шипами; посмотрел на окружающие деревья, и среди зелени их мои глаза остановились на черном лице, украдкой наблюдавшем за мной.
В этом лице я узнал обезьяноподобное создание, которое являлось уже на берег встретить шлюпку; урод сидел на кривом стволе пальмы. Я сжал свою палку в руке и поднялся, смотря ему в лицо. Он принялся бормотать.
— Вы… вы… вы… — вот все, что сначала можно было понять.
Неожиданно он соскочил на землю и, раздвинув ветви, с любопытством посмотрел на меня.
К этому существу я не испытывал такого отвращения, какое чувствовал к другим диким животным при встрече с ними.
— Вы… — сказал он, — были в лодке…
Он говорил, следовательно, был человек, по крайней мере, таким же, как и слуга Монгомери.
— Да, — ответил я, — я прибыл на лодке… пересев в нее с корабля!
— О!.. — начал он.
Взгляд его быстрых блестящих глаз пробегал по всей моей фигуре, останавливаясь на руках, на палке, которую я держал в них, на ногах и на пораненных шипами местах тела. Что-то, казалось, его смущало. Глаза опять уставились на мои руки. Он протянул одну из своих рук и медленно сосчитал пальцы:
— Раз, два, три, четыре, пять… гм?
Я не понял тогда, что хотел он сказать этим. Позднее оказалось, что у некоторых двуногих, населявших остров, были плохо сформированы руки, на которых иногда не доставало трех пальцев. Так как, повидимому, совершенство моих рук в глазах урода имело важный и благоприятный для меня признак, то я ответил тем же самым жестом. Он состроил гримасу полного удовлетворения; затем своим быстрым взглядом снова окинул всего меня и, круто повернувшись задом, исчез. Раздвинутые папоротники сомкнулись за ним.
Я сделал несколько шагов в чащу, чтобы последовать за уродом, и был удивлен, увидав его весело качающимся на своих длинных, тонких руках, которыми он держался за пучки лиан, ниспадавших с более высоких ветвей. Ко мне была обращена его спина.
— Эй!.. Вы!.. — произнес я.
Он соскочил на землю, перевернулся и обратился ко мне лицом.
— Скажите мне, — спросил я его, — где бы можно найти чего-нибудь поесть?
— Поесть? — проговорил он. — Пищу людей и сейчас же… В хижинах!..
Глаза снова повернулись к свешивающимся лианам.
— Но где же хижины?
— А!!
— Я здесь в первый раз, вы понимаете?
При последних моих словах он сделал полуоборот и принялся проворно ходить взад и вперед. Все его движения были удивительно быстры.
— Следуйте за мной! — скомандовал он.
Я пошел с ним в ногу, решив испытать приключение до конца. Можно было бы с достоверностью сказать, что хижины, в которых жил он и другие двуногие, должны были быть грубой работы. Может быть, его товарищи проникнутся добрым расположением ко мне; может быть, мне удастся найти средство овладеть их умами. Я еще не знал наверное, насколько заглушено было в них человеческое чувство. Мой обезьяноподобный спутник с выдающейся вперед челюстью чуть ли не бегом шел рядом со мной, размахивая руками. Я спрашивал про себя, на что годится этот урод и чем он занимается.
— Сколько времени вы на этом острове? — спросил я.
— Сколько времени… — повторил он.
После повторения мною того же самого вопроса, он выставил вперед три пальца своей руки. Он, повидимому, немногим отличался от идиота. Я пробовал добиться от него, что обозначает подобный жест, но мои приставания показались ему очень докучными. После двух или трех вопросов урод вдруг отстранился от меня и прыгнул за каким-то плодом, свешивавшимся с одной из веток дерева. Он содрал с плода шиповатую кожу и принялся есть содержимое. Его поступок доставил мне большое облегчение, так как им он указал, чем я мог прокормиться. Новая моя попытка расспросить его кое о чем кончилась неудачно. Ответы получались быстрые, бестолковые и неуместные, редко они соответствовали вопросу, вообще же напоминали заученные фразы попугая. Мое внимание было настолько поглощено всеми такими мелкими подробностями, что я едва примечал тропинку, по которой мы шли.
Вскоре мы прошли мимо вырубленных и почерневших стволов деревьев, далее очутились на ровном месте, посыпанном желтовато-белого цвета песком, от которого исходил едкий запах, ударявший в нос и жегший горло. Направо встретился обломок голой скалы, за нею виднелась голубая поверхность моря. Тропинка круто спускалась к узкому ущелью меж двух громадных обожженных и черных скал. Мы направились туда. Этот проход после ослепляющего блеска сернистой почвы казался чрезвычайна темным. Его стены поднимались отвесно и вверху почти сближались между собою. Красные и зеленые круги стояли перед моими глазами. Мой провожатый внезапно остановился и произнес:
— Вы в моем доме!
Мы находились в глубине какой-то расщелины, которая сперва показалась мне совершенно темною. Я услышал разнообразные звуки и энергически протер левой рукою свои глаза. Неприятный запах стоял кругом. Подобный запах бывает в дурно содержимых клетках с обезьянами. Вдали виднелся холм, покрытый зеленью и освещенный солнцем; со всех сторон сквозь узкие щели проникали лучи света и скудно освещали внутренность помещения.