Погоня за Человеком-Леопардом
После полудня, Моро, Монгомери и я, в сопровождении Млинга, отправились прямо через остров, насквозь, к жилищам оврага. Все мы трое были вооружены. Млинг нес пачку железной проволоки и маленький топорик, служивший ему для рубки дров, а у Mopo на кожаном широком ремне висел большой горный рожок.
— Вы увидите в сборе всю банду! — сказал Монгомери. — Это прекрасное зрелище!
Моро не произнес ни одного слова в продолжение всего пути, но какая-то твердая решимость застыла в грубых чертах его лица, обрамленного сединою.
Мы перебрались через овраг, на дне которого шумел поток с горячей водой, и шли по извилистой тропинке сквозь камни до тех пор, пока не достигли обширного пространства, покрытого толстым слоем желтого порошка, как я думаю, серы. Отсюда, с вершины утесов, виднелось сверкающее море. Мы добрались до места, представляющего нечто вроде небольшого естественного амфитеатра, и все четверо остановились. Затем Моро затрубил в свой рог, и раздавшиеся звуки нарушили минутную дремоту тропического дня. У него, должно быть, была здоровая грудь. Оглушительные звуки передавались многократным эхом на громадном пространстве.
— Ух! — вздохнул Моро, опуская свой инструмент. Непосредственно вслед за этим среди желтых камышей раздался топот и шум голосов, исходящих из болотистой равнины, покрытой густым зеленым тростником, из той самой трясины, в которую я случайно попал накануне. Вдруг в трех или четырех местах края пространства, покрытого серою, показались уродливые фигуры людей-зверей, спешивших в нашу сторону. Я не мог удержаться от все более возрастающего ужаса, по мере того, как чудовища, одно за другим, показывались из чаши деревьев и тростников и бежали почти рысью, волоча по обожженной почве свои лапы. Но Моро и Монгомери, совершенно спокойные, не двигались с места, и я, пересилив себя, остался около них. Первым явился Сатир, он отбрасывал тень от фигуры и поднимал пыль своими вилообразными ногами; после него из кустов вышло уродливое чудовище, представлявшее помесь лошади с носорогом; приближаясь, оно жевало солому; потом появились женщина-свинья и две женщины-волчихи; далее ведьма, полумедведь-полулиса с красными глазами на заостренном и хитром лице, и много других. Все они спешили и суетились. Приблизившись, уроды кланялись Моро и принимались петь, не обращая внимания друг на друга, отрывки из второй половины своих статей Закона.
— Ему принадлежит способность ранить. Ему принадлежит способность исцелять… — и тому подобное.
На расстоянии около тридцати метров они останавливались и бросились на колени и локти, посыпая песком свою голову. Представьте себе, если можете, такую сцену. Все мы трое в синих куртках, в сопровождении нашего безобразного чернолицого слуги, стоим среди обширного пространства, покрытого желтою пылью, сверкавшей под лучами палящего солнца, и окружены со всех сторон ползущими и жестикулирующими чудовищами. При этом, некоторые из них своим выражением лица и поворотливыми движениями совершенно походили на людей; другие производили впечатление калек; третьи же были странно обезображены, что подобные существа, можно сказать, встречаются только в мрачных сновидениях. По одну сторону от нас находилась волнующаяся линия камышей, по другую чаща пальм, скрывшая овраг с его берлогами, а к северу простирался горизонт Тихого океана.
— Шестьдесят два, шестьдесят три! — считал Моро. — Недостает четверых!
— Не видать Человека-Леопарда! — сказал я.
Моро вторично затрубил в свой рог, и при звуке его все животные-люди стали кататься и валяться по земле. Тогда, незаметно прокрадываясь камышами, почти ползком, показался Человек-Леопард и пытался присоединиться к общему кругу за спиною Моро. Последним явился Человек-Обезьяна. Другие, вспотевшие и утомленные своими телодвижениями, бросили на него недовольные взгляды.
— Довольно! — сказал Моро своим звучным и резким голосом.
Все животные уселись на корточки и перестали петь о своем обожании.
— Где тот, который учит Закону? — спросил Моро. Чудовище с серой шерстью склонилось до самой земли.
— Говори! — приказал ему Моро.
Немедленно же все стоявшее на коленях собрание чудовищ, равномерно раскачиваясь туловищами и попеременно бросая в воздух серную пыль то левой, то правой рукой, затянуло еще раз свои странные причитывания.
Когда они дошли до фразы: «не есть ни сырого мяса, ни рыбы, это Закон», Моро вытянул вперед свою белую длинную руку и вскричал:
— Стой!
Наступило полнейшее молчание.
Мне казалось, что все знали и страшились того, что должно было произойти.
Мой взгляд пробегал по их странным физиономиям.
Когда я увидел их дрожащие позы, с тайным ужасом в блестящих глазах, меня поразила мысль, — как мог я хоть одно мгновение счесть их за людей.
— Закон был нарушен! — сказал Моро.
— Никто не избегнет! — восклицало бесформенное чудовище с серебристой шерстью.
— Никто не избегнет! — повторил хор коленопреклоненных животных.
— Кто нарушил его? — вскричал Моро, и щелкая бичем, острым взглядом окинул фигуры уродов.
Гиена-Свинья, казалось мне, более всего была напугана и смущена, такое же впечатление производил и Человек-Леопард.
Моро повернулся к последнему, который по-кошачьи лежал перед ним; бесконечный страх мучений выражало все его существо.
— Кто совершил преступление? — закричал Моро громовым голосом.
— Горе тому, кто нарушает Закон! — начал блюститель закона.
Моро остановил свои взоры на глазах Человека-Леопарда, и под его взглядом последний стал корчиться, как будто бы у него вырывали душу.
— Тот, что нарушает Закон… — начал Моро, отведя глаза от своей жертвы и повернувшись к нам. В тоне последних слов слышалась какая-то экзальтации.
— …возвращается в дом страданий! — воскликнули все разом. — Возвращается в дом страданий, «Учитель»!
— В дом страданий… в дом страданий… — тараторил Человек-Обезьана, как будто бы такая перспектива улыбалась ему.
— Слышишь? — спросил Моро, обращаясь к преступнику. — Слышишь…
Человек-Леопард, не чувствуя на себе взгляда Моро, поднялся и, с воспламененными яростью глазами и с блестевшими на солнце громадными кошачьими усами на отвисших губах, вдруг прыгнул на своего мучителя. Я был убежден, что только отчаянный ужас вызвал его на это нападение. Весь круг шестидесяти чудовищ повернулся к нам. Я вытащил свой револьвер. Человек и зверь столкнулись, я видел, как Моро пошатнулся от прыжка; кругом нас раздавался лай и яростные рычания; все пришло в замешательство, и одно мгновение я подумал, что поднялся всеобщий бунт.
Рассвирепевшее лицо Человека-Леопарда вместе с Млингом промелькнуло вблизи меня. Я видел разгоревшиеся от возбуждения желтые глаза Гиены-Свиньи и подумал, что зверь решился напасть на меня. Сатир также наблюдал за мною через сгорбленные плечи Гиены-Свиньи. Послышался шум от спуска курка револьвера Моро, и среди суматохи искра пламени прорезала воздух. Все шумное собрание, казалось, повернулось в сторону, указываемую светом огня от выстрела, и я сам поддался магнетическому влиянию такого движения. Минуту спустя, я бежал среди ревущей и буйной толпы, в погоню за Человеком-Леопардом.
Вот все, что я могу сказать. Мне показалось, что Человек-Леопард бросился на Моро, потом все вокруг меня перемешалось, и я опомнился уже тогда, когда бежал со всех ног.
Млинг двигался во главе, по пятам беглеца. Позади с уже высунутыми языками большими прыжками бежали Женщины-Волчихи. За ними следовали с криком и в сильном возбуждении Мужчины и Женщины-свиньи вместе с двумя Людьми-Быками, опоясанными вокруг бедер белой материей. Далее шел Моро с толпою различных двуногих. Он потерял свою соломенную шляпу с широкими полями и бежал, зажав в кулак револьвер, а его длинные седые волосы развевались по ветру. Около меня прыгала Гиена-Свинья, придерживаясь моего шага и украдкой бросая на меня взгляды своими кошачьими глазами, наконец, позади нас слышался топот ног и рев остальных.
Человек-Леопард пробивал себе дорогу сквозь высокие камыши, которые, снова закрываясь за ним, ударяли по лицу Млинга. Все мы, следовавшие позади, достигнув болота, нашли утоптанную тропинку. Такая охота продолжалась в продолжение, может быть, четверти мили, потом углубилась в чащу, сильно замедлявшую наши движения; хотя мы двигались толпою, тем не менее сучья били нас по лицу, лианы хватали за подбородок и путались в наших волосах, колючие растения вонзались в наши тела и одежды и рвали их.
— Никто не избегнет! — закричал мне Медведь-Волк, разгоряченный погонею.
Мы снова очутились между скал и заметили зверя, легко бежавшего на четырех лапах, с ворчанием он оглядывался на нас через плечо. При виде его Люди-Волки завыли от удовольствия.
Зверь все еще был одет, и издали его фигура казалась человеческою, но поступь его четырех лап была совершенно кошачья, а быстрое поднимание и опускание плеч ясно обнаруживало в нем преследуемого зверя. Он сделал прыжок в чащу колючих кустов с желтыми цветами и исчез. Млинг находился как раз на пол-дороге между добычей и вами.
Большинство преследователей потеряло теперь свою первоначальную быстроту погони и старалось идти спокойнее и более растянутою цепью. Пройдя открытое место, я заметил, что погоня вытянулась теперь длинною линиею. Гиена-Свинья все еще бежала рядом со мною, беспрестанно посматривая на меня и, время от времени гримасничая, испускала грозное рычание. Добравшись до конца скал, Человек-Леопард решил направиться прямо к мысу, на котором он преследовал меня вечером в день моего прибытия на остров, и сделал поворот в чащу кустов, чтобы вернуться по своим же следам. Но Монгомери заметил его маневр и заставил зверя снова поворотиться вперед.
Таким образом, дрожа, спотыкаясь о камни и оцарапанный терновыми кустами, помогал я преследовать Человека-Леопарда, который нарушил закон, а Гиена-Свинья с диким рычанием бежала рядом со мною. Шатаясь и раскачивая головою, я бежал с сильно бьющимся сердцем и почти совершенно изнемогая, но не отваживался отстать от охоты из боязни остаться наедине с ужасным своим товарищем.
Бегство мое продолжалось, несмотря на крайнюю усталость и на тропический день.
Наконец, пыл охоты остыл, мы окружили несчастного зверя на одном из углов острова. Моро, с кнутом в руке, расставил нас всех неправильною линиею, и мы стали подвигаться теперь осторожно вперед, перекликаясь друг с другом и суживая круг вокруг нашей жертвы, скрывавшейся и затаившейся в тех же кустах, в которых уже скрывался я во время другого преследования.
— Внимание! Сомкнись! — кричал Моро в то время, как линия преследователей окружала громадные кусты, заграждая выход зверю.
— Береги заряд! — раздался голос Монгомери из-за какого-то куста.
Я находился наверху, на холме, покрытом кустарниками. Монгомери и Моро пробивали себе дорогу внизу, по берегу. Медленно подвигались мы вперед сквозь сплетения сучьев и листьев.
Зверь не шевелился.
— В дом страданий, в дом страданий! — визжал Человек-Обезьяна в двадцати метрах вправо от меня.
Услышав эти слова, я от души простил несчастному созданию весь страх, который я раньше перетерпел по его милости.
Вправо от меня послышались тяжелые шаги Лошади-Носорога, шумно раздвигавшей сучья и ветки. И вдруг в зеленой чаще под тенью густой растительности я заметил зверя, за которым мы гнались. Я остановился. Животное свернулось в клубок, стараясь занять насколько возможно меньше места; его зеленые блестящие глаза были обращены на меня.
Странное противоречие, оно мне совершенно непонятно: при виде этого существа в положении, так подходящем к животному, с блеском в глазах, во мне еще раз возникло убеждение, что в нем есть нечто человеческое, так как лицо его изображало настоящий человеческий ужас. К этому времени подошли несколько других преследователей, и бедному зверю пришлось бы вновь испытать ужасные муки в ограде.
Я решительно выхватил свой револьвер, и целясь ему между глаз, полных ужаса, выстрелил.
В тот же момент Гиена-Свинья с криком бросилась на его тело и вонзила в шею свои острые зубы.
Кругом меня затрещали сучья и ветви кустарников чтобы дать проход очеловеченным зверям, появлявшимся один за другим.
— Не убивайте его, Прендик! — кричал Моро. — Не убивайте!
Я видел, как он нагнулся, пробивая себе дорогу сквозь высокие папоротники.
Минуту спустя, он прогнал, рукояткой своего кнута, Гиену-Свинью и вместе с Монгомери старался удержать остальных кровожадных двуногих на почтительном расстоянии от трупа, в особенности от Млинга, порывающегося принять также участие в дележе добычи. Из-под моих рук высунуло голову чудовище с серебристой шерстью и зафыркало. Другие в своем пылу толкали меня, чтобы лучше видеть.
— Чорт возьми, Прендик! — воскликнул Моро. — Я хотел его взять живым!
— Я очень огорчен! — возразил я, хотя напротив был очень доволен.
Я не мог устоять от неожиданного порыва изнеможения и возбуждения, совершенно больной покинул толпу и взобрался на откос, который вел к самой возвышенной части мыса. Моро отдавал приказания, и было видно, как трое Людей-Быков повлекли жертву к морю.
Мне не трудно было теперь остаться одному. Эти животные обнаруживали чистое человеческое любопытство к трупу и, фыркая и ворча, шли за ним густой толпой, в то время как Люди-Быки продолжали влачить его вдоль берега.
С мыса я различал черные, на фоне сумрачного неба, силуэты троих носильщиков; в данный момент они подняли тело на плечи, чтобы снести в море.
Тогда в моей голове молнией блеснула мысль об очевидном и бесполезном совращении с пути этих существ острова. На берегу подо мною Человек-Обезьяна, Гиена-Свинья и несколько других двуногих держались около Монгомери и Моро. Все еще были страшно возбуждены и рассыпались в изъявлении верности к Закону.
У меня в уме сложилась твердая уверенность в причастности Гиены-Свиньи к убийству кролика. Во мне родилось странное убеждение, что, несмотря на грубость и уродливость форм островитян, передо мною в миниатюре протекал весь строй человеческой жизни, все проявления инстинкта разума, судьбы, только в более простой их форме.
Человек-Леопард потерпел в жизненной борьбе поражение, в этом и все различие.
Бедные звери, я начал видеть обратную сторону медали! Я совершенно упустил из виду мучительные страдания, которым подвергались эти несчастные жертвы, проходя сквозь руки Моро. Я содрогнулся при одной мысли о тех мучениях, которые они испытывали в ограде.
Но это казалось еще наименьшим злом; прежде то были звери с присущими им инстинктами, соответствующими внешним условиям их жизни; они жили в счастье, насколько последнее доступно зверям, теперь же блуждали в оковах человечества, жили в постоянном страхе, стесненные непонятным для них законом. Человеческое существование сих зверей, начавшееся в агонии, было продолжительной борьбой, постоянным страхом перед Моро и для чего?
Такой бессмысленный каприз раздражал меня.
Если Моро имел в виду какую-нибудь разумную цель, я бы, по крайней мере, мог несколько сочувствовать ей. Я уже не так мелочен в вопросе о страданиях. Даже я мог бы ему простить, если бы он совершал это из ненависти. Но у него не было никакого оправдания, да он и не заботился о нем. Его любопытство, его безумные и бесцельные исследования увлекали его, и он обрекал бедных животных на такую жизнь, которую они, изнемогши в борьбе после одного или двух лет существования, оканчивали самым трагическим образом. Они были сами по себе несчастны: старые животные страсти заставляли их мучиться одно за другим, а Закон препятствовал им придти к жестокому и краткому столкновению, так как результатом его являлась окончательная гибель.
В последующие дни у меня проявилась к переделанным зверям такая же боязнь, какую я испытывал лично к Моро. Я, весь охваченный страхом, впадал в продолжительное и сильное болезненное состояние, оставлявшее в моем уме неизгладимые следы. Я сознаюсь, что потерял всякую веру в разумный смысл существования мира при виде гибельного порядка вещей, царствующего на острове.
Слепая судьба, громадный безжалостный механизм, казалось, выкраивала и отделывала существования: и Моро с своей страстью к исследованиям, и Монгомери с своей страстью к напиткам, и я сам, и очеловеченные звери со своими инстинктами и внушенными им мыслями, все мы были жестоко и бесповоротно исковерканы постоянно движущимися колесами бесконечной сложной машины. Однако, этот взгляд явился у меня не сразу. Мне кажется даже, что я забегаю немного вперед, высказывая его здесь.