Летом я часто проводил выходные дни на даче у своих друзей, вблизи Аннаполиса, километрах в пятидесяти от Вашингтона.
Дача, носившая претенциозное название «Кристальный источник», была раньше усадьбой какого-то зажиточного фермера. Теперь в ней нашли летний приют две семьи советских граждан, работавших в Вашингтоне. Полная тишина и идиллический сельский пейзаж делали ферму прекрасным местом отдыха после недельной работы в душном, пыльном и насквозь пропахшем бензином Вашингтоне.
Но настоящий летний отдых невозможен без купанья. Этого удовольствия жители фермы, к сожалению, лишены, ибо «кристальный источник», давший ей название, – это только колодец, из которого вода подается в дом по трубам. Впрочем, выход, кажется, все-таки есть. Надо добраться до одного из многочисленных пляжей, разбросанных поблизости, на Чизапикском заливе. Вдоль всех дорог от Вашингтона к Аннаполису тянутся крикливые рекламные щиты, настойчиво напоминающие вам о существований этих пляжей.
Однажды, когда жара становится невыносимой, мы решаем отправиться на поиски пляжа. Мои гостеприимные хозяева – Петр Семенович и Марья Федоровна – сами еще новички в этой местности, но общими усилиями мы надеемся найти какое-нибудь место, подходящее для купанья.
Выезжаем из фермы в машине, до отказа наполненной изнывающими от жары дачниками. Выбравшись на шоссе, сразу же натыкаемся на несколько рекламных щитов, самыми заманчивыми красками расписывающих прибрежные места. Здесь и «Золотистый песок», и «Изумрудная бухта», и «Солнечный пляж». Наудачу останавливаем свой выбор на «Солнечном пляже», расположенном всего в нескольких километрах от фермы.
Подъехав к воротам огороженного забором «Солнечного пляжа», останавливаем машину возле небольшой деревянной будки, которая, видимо, служит кассой. Из окошечка выглядывает кассирша, молодая негритянка в светлом ситцевом платье. Она смотрит на нас растерянным и, кажется, даже испуганным взглядом.
Я выхожу из машины и направляюсь к кассе. Кассирша теряется еще больше.
– Сколько с нас за билеты? Нас шестеро взрослых и трое детей.
– Я, право, не знаю, сэр, – смущенно отвечает девушка.
Этот ответ в устах кассирши звучит более, чем странно.
– Нас шестеро взрослых и трсе детей, – повторяю я на тот случай, если она недослышала, и протягиваю деньги.
– Право, не знаю, что вам сказать, сэр, – бормочет девушка, отстраняясь от денег. – Простите, это так неожиданно…
– Что неожиданно?
– То, что вы хотите попасть на наш пляж, сэр.
В полном недоумении я оглядываюсь на своих спутников, но и они удивлены не меньше моего.
В это время по двору проходит негр в некоем подобии униформы. По-видимому, это служитель пляжа.
– Фред! – внезапно кричит негру странная кассирша. – Фред, эти люди хотят пройти на наш пляж!
Слова девушки явно ошеломляют Фреда. Наше желание попасть на пляж, видимо, представляется и ему чем-то совершенно необычным, чуть ли не потрясающим.
– Наш пляж для цветных, сэр, – почтительно и в то же время с опаской поясняет он. – Сюда белые люди никогда не ходят.
Я уже и без того догадывался, что мы попали на пляж, отведенный исключительно для «цветных».
Угнетение, которому негры подвергаются со стороны людей с психологией рабовладельцев, глубоко возмущает каждого советского человека и вызывает в нем горячее сочувствие к людям, виноватым лишь в том, что кожа у них темного цвета.
Именно эти чувства, видимо, обуревают сейчас моих спутников, ибо один из них высовывается в окно машины и взволнованно говорит служителю:
– Мы советские граждане. Для нас нет разницы между «цветными» и «белыми». Дайте нам билеты.
Слова «советские граждане» производят на кассиршу и служителя благоприятное впечатление. Ясно, что они слышали о советских людях и об их непримиримом отношении к расистской идеологии. Но Фред продолжает стоять на своем.
– Это все равно невозможно, – горячо возражает он моему спутнику. – Подумайте, сэр, – дело ведь не только в вас. Вы искупаетесь и уедете, а что потом будет с нами? Вы, наверное, слышали о Джиме Кроу?.
Да, мы, конечно, слышали о Джиме Кроу. Это собирательное имя носят американские расисты, известные своими садистскими издевательствами над негритянским населением. Опасения Фреда – далеко не пустая фантазия, это, увы, зловещая реальность.
Чтобы не навлечь неприятностей на служителей или на клиентов «Солнечного пляжа», мы отказываемся от нашего намерения выкупаться. А ехать после такого разговора на другой пляж, к «белым», нам уже не хочется.
В следующее воскресенье, когда я снова приезжаю на ферму «Кристальный источник», случай опять сталкивает нас с Джимом Кроу.
Пользуясь выходным днем, Наташа, домашняя работница моих друзей, вместе с работавшей у соседей молодой жизнерадостной негритянкой Кэт уходят прогуляться в Аннаполис. Наташа дружит с Кэт и называет ее Катей.
Некоторый запас английских слов и выразительная жестикуляция позволяют Наташе довольно сносно объясняться с негритянкой.
Остальные дачники проводят время, как кому заблагорассудится. Мы с Петром Семеновичем, устроившись в тени густолиственных дубов, играем в шахматы.
Эту дачную идиллию внезапно нарушает раздающийся в доме телефонный звонок. Марья Федоровна берет трубку и после короткого разговора встревоженным голосом подзывает Петра Семеновича. Тот неохотно отрывается от шахматной доски. Игра начинает складываться в его пользу. Он боится, что, отвлекшись, упустит инициативу.
Но игра так и остается незаконченной. Взяв трубку, Петр Семенович отвечает по-английски. Он говорит громко, возбужденно, и до меня доносятся обрывки фраз:
– Что? в Полицейском участке? На каком основании? Сейчас приеду. Скажите адрес.
Он поспешно выходит из дома, надевая на ходу пиджак.
– Я сейчас же еду в город, – расстроенно говорит он. – Наташа и Кэт каким-то образом угодили в полицейский участок. Надо их оттуда выручать. Ума не приложу: что они могли натворить? Да нет, – он с досадой машет рукой, как бы возражая самому себе, – это просто какое-то недоразумение.
– Я поеду с вами.
Обеспокоенные женщины провожают нас к машине.
Через несколько минут мы уже мчимся в Аннаполис.
В городе без труда разыскиваем полицейский участок – приземистый дом из красного кирпича. В дежурной комнате, в компании двух полицейских, сидит удрученная Наташа. Завидев нас, она вскакивает и облегченно вздыхает:
– Наконец-то! Как хорошо, что вы приехали! Уж я просто не знала, что со мной будет.
– В чем дело, Наташа? Как вы попали сюда – спрашивает Петр Семенович.
– Да я и сама толком не пойму. Они мне что-то говорили, – так разве я по-английски разберусь?
– А где же Кэт?
Наташа кивает головой в сторону соседней комнаты.
– Кэт там, – говорит она и добавляет шепотом, словно опасаясь, что полицейские подслушают: – Ее избили.
Что за навождение!
Из соседней комнаты появляется полицейский офицер.
Он вежливо, хотя и довольно недружелюбно, осведомляется у Петра Семеновича, действительно ли у него служит Наташа, действительно ли мы советские граждане, действительно ли мы живем на ферме «Кристальный источник». Кроме того, он задает добрый десяток других вопросов, которые не имеют никакого отношения к делу. Наконец он снисходит до того, чтобы объяснить нам, почему были задержаны Наташа и Кэт. Из его объяснений и главным образом из рассказов девушек мы составляем себе представление о том, что произошло.
Девушки спокойно прогуливались по городу до тех пор, пока им не пришла в голову злосчастная мысль отправиться в кино. Кэт, игравшая роль гида, привела Наташу на окраину города, в скромный кинотеатр, посещаемый неграми. Какой-то бдительный сторонник сегрегации, до крайности пораженный тем, что белокурая Наташа входит в «цветное» кино, немедленно сообщил об этом сенсационном происшествии ближайшему постовому полисмену. Наташа и Кэт уже сели на свои места, как вдруг в зале появился полисмен. Он приказал им следовать за собой. Девушкам ничего не оставалось, как подчиниться. Бедная Наташа не догадывалась, что виной всему была именно она. Ей в голову не приходило, что, зайдя в «цветной» кинотеатр, она, с точки зрения местных расистов, совершила прямо-таки неслыханный по своему легкомыслию поступок. С этой точки зрения, дикой для нас, но вполне обычной для Америки, подобный поступок мог допустить только человек, окончательно свихнувшийся или находящийся в нетрезвом виде.
Именно последнее предположение и высказывает полицейский офицер. Трудно сказать, верит ли он в это сам или просто хочет хоть как-нибудь оправдать задержание советской гражданки. Так или иначе, он упорно настаивает на этой версии, несмотря на наши негодующие протесты и на горькие слезы обиженной Наташи.
– Как бы там ни было, – с угрозой говорит он, – я не советую вам повторять этот опыт! В следующий раз я не поручусь за последствия.
В конце концов он соглашается отпустить с нами обеих «преступниц». В комнату вводят заплаканную Кэт. Под глазом у нее синяк. Все это время ее держали в особом помещении для «цестных». В полицейском участке сегрегация соблюдается так же неукоснительно, как и всюду.
По дороге домой Наташа на все корки честит американские обычаи и порядки. Особенно достается при этом полицейскому офицеру, позволившему себе оскорбительные замечания на ее счет, а по отношению к Кэт допустившему площадную брань и даже рукоприкладство. Мы вполне разделяем ее возмущение, но рекомендуем ей впредь вести себя осмотрительнее. В такой отсталой стране, как Соединенные Штаты, самые невинные на наш взгляд поступки могут повлечь за собою неприятные последствия. Об этом совершенно недвусмысленно предупредил нас полицейский офицер.
За время моего пребывания в Америке я убедился, что в ее жизни «джим-кроуизм» представляет собой повседневное явление. Люди, поверхностно знающие жизнь в Соединенных Штатах, иногда полагают, что расовая дискриминация существует лишь в бывших рабовладельческих штатах юга. На самом деле «джим-кроуизм» распространен в той или иной форме и степени буквально во всех штатах, будь то южные, северные, восточные или западные. Негры повсеместно подвергаются притеснениям. Часто самое их существование зависит от произвола современных рабовладельцев. Неграм предоставляется, как правило, лишь неквалифицированная и низкооплачиваемая работа. Перепись 1940 года наглядно это продемонстрировала. Оказалось, что только 5% негров мужчин занимались интеллектуальным трудом или были служащими и только 4% имели работу, требующую известной квалификации. Еще хуже положение негритянского сельского населения, которое находится в полукрепостной зависимости от землевладельцев.
Мне случилось однажды наблюдать, как пульмановский вагон в курьерском поезде Нью-Йорк – Вашингтон подвергся форменному бойкоту из-за того, что в нем оказался черный пассажир. При появлении негра почти все «стопроцентные американцы» поднялись и ушли в соседние вагоны. Позже выяснилось, что негр был прославленным чемпионом США по боксу. Наверно, многие из высокомерных пассажиров снисходительно аплодировали его успехам на ринге. Это было вполне «о'кей», так как там чемпион выступал в роли участника представления, за которое зритель платил доллары и центы. Но как же можно путешествовать с негром на равных условиях? Этак, пожалуй, можно посадить рядом с собою даже негра – проводника вагона, обмахивающего щеткой вашу шляпу и пальто и раболепно принимающего чаевые.
Так мы и ехали в полупустом вагоне до Филадельфии, где чемпион по боксу вышел из вагона. Для психологии тех немногих пассажиров, которые не покинули вагона, характерно следующее замечание моего случайного соседа по креслу, который, видимо, считал себя либерально мыслящим человеком:
– Как видите, я не разделяю точки зрения джентльменов, покинувших свои места. Это довольно бестактно с их стороны. Но согласитесь все же, что у нас на севере отношение к неграм гораздо терпимее, чем на юге. Ведь там этого негра, осмелься он только появиться в пульмановском вагоне, в лучшем случае выгнали бы пинками. Ну, а в худшем… вы сами знаете, что с ним случилось бы…
Позднее, будучи в Джорджии, я ближе познакомился с расистской практикой на юге. Но и сейчас мне было ясно, что мой сосед, считавший «терпимостью» акт самой гнусной дискриминации, не очень-то далеко ушел от откровенных ку-клукс-клановцев, для которых линчевание негров является вполне обычным занятием.
Впрочем, мой спутник не мог не знать, что самая грубая форма насилия над неграми в виде варварских «судов Линча» имеет место не только в южных штатах. Прогресс «американской цивилизации» в последние десятилетия привел к тому, что в этом отношении разница между севером и югом быстро стирается. Более того, именно в северных и среднезападных штатах грубое насилие над неграми приняло поистине колоссальные масштабы. Во время второй мировой войны в городах этих штатов – в Детройте, Филадельфии и других – произошли массовые негритянские погромы, разросшиеся до такой степени, что власти штатов вынуждены были даже вызвать войска для наведения порядка.
После войны положение не только не изменилось к лучшему, но скорее ухудшилось. Не проходит и месяца, чтобы в газетах не появились сообщения о новых случаях линчевания или о других видах насилия над неграми. Эта широкая волна насилий свидетельствует о том, что в Америке проводится сейчас настоящая кампания застращивания «цветных», организуемая при попустительстве властей. В разных штатах вновь оживляются ку-клукс-клановские фашистские организации. Одна из их основных целей состоит в том, чтобы держать в твердой узде негритянское население и путем жестокого террора пресекать его стремление к эмансипации.
Погромные настроения, господствующие сейчас у расистов, говорят не об уверенности в незыблемости их власти, а скорее о беспокойстве за нее. Для этого у них имеются некоторые основания. За время войны в американскую армию были призваны сотни тысяч негров. Их обучали военному делу, из них создавались целые воинские части и соединения. В 5-ю американскую армию, воевавшую на итальянском фронте, входила 92-я дивизия, почти целиком состоявшая из негров. Ее офицерский состав на две трети был укомплектован неграми. На других фронтах имелись также негритянские воинские части. В авиации были эскадрильи, летный состав которых состоял исключительно из негров. Таким образом, потребности войны вынудили американское командование обучить негров владению оружием.
Но это еще не все. Какие бы скрытые цели ни преследовала реакционная американская военщина во второй мировой войне, в официальной пропаганде эта война характеризовалась как направленная против фашистского варварства, за демократию, за свободу, за освобождение угнетенных Гитлером народов. Целый арсенал пышных, хотя и фальшивых, «демократических» лозунгов и понятий пускался в ход для того, чтобы убедить американского солдата в необходимости жертвовать своей жизнью.
Эта пропаганда особенно близко к сердцу принималась солдатами-неграми. Они мечтали о том, что окончание войны, ведущейся во имя столь высоких целей, будет означать ликвидацию и в Америке той самой рабовладельческой идеологии, которая в лице германского фашизма подлежала уничтожению в Европе. В окопах негритянские солдаты говорили:
– Когда мы вернемся домой, мы будем требовать и для нас той свободы, о которой нам здесь прожужжали уши. Мы хотим навсегда похоронить проклятого старика Джима Кроу, мы хотим равноправия для всех.
Но мечты негритянских солдат и остального негритянского населения не имели ни малейших шансов на осуществление. Американские правящие классы, разумеется, ничего не собирались и не собираются предпринять для отмены расовой дискриминации. А возникающее на этой почве недовольство среди негров они надеются подавить старыми, испытанными средствами. Вот почему «проклятый старик Джим Кроу» снова развивает такую бешеную активность. Именно на него возлагается задача – вытравить из памяти негров все те демагогические заявления о равенстве людей, «независимо от цвета кожи и расы», которые были сделаны американской пропагандой во время войны. Джим Кроу должен также заставить вчерашнего черного солдата отказаться от еретической мысли – прибегнуть для защиты своих прав, жизни и человеческого достоинства к силе оружия, владению которым его обучали в течение четырех лет войны.
Вашингтон не представляет собою исключения из общего правила. «Джим-кроуизм» здесь такое же повседневное явление, как и всюду. Правда, в Вашингтоне сравнительно редки случаи линчевания. Зато практика сегрегации расцветает и здесь пышным цветом.
«Черный пояс» Вашингтона – это, по существу, целый обособленный город. Тут у негров есть свои собственные главные улицы – Флорида-авеню и Ю-стрит; здесь расположены негритянские рестораны, бары, дансинги, кинотеатры. Но больше всего в «черном поясе» трущоб. Условия жизни в них еще более отвратительны, чем в негритянских гетто всех других городов Америки.
Мне пришлось видеть, как живут негры в Нью-Йорке, Балтиморе, Филадельфии, Майами, но нигде не было такой поразительной нищеты, скученности и грязи, как в Вашингтоне. Американский журналист Киплингер в своей книге пишет, что негритянское население столицы в огромном большинстве подвержено туберкулезным заболеваниям, а по смертности от туберкулеза превосходит все другие города США.
Пока в Вашингтоне еще не изданы официальные постановления, запрещающие неграм селиться за пределами «черного пояса», посещать рестораны или кино в других частях города. Но тем не менее я ни разу не встретил ни одного негра в кинотеатрах главной улицы делового центра Эф-стрит или в других кинотеатрах, расположенных вне пределов «черного пояса». Я спросил одного знакомого американца, почему, несмотря на отсутствие запрета, негры не ходят в «белые» кино и рестораны.
– Нет ничего проще, – ответил он. – Теоретически дело обстоит так, что любой негр может притти в наше кино. Но ни один негр, конечно, не согласится вытерпеть то обращение, которому он при этом подвергнется. Кассирша, продавая ему билет, окинет его презрительным или брезгливым взглядом. Билетерша сделает вид, что не замечает его, и не покажет ему места. Когда же он, спотыкаясь в темноте, найдет себе место сам, то все его соседи немедленно поднимутся и уйдут, бормоча ругательства. А может случиться и что-нибудь похуже. Этой нехитрой тактики совершенно достаточно, чтобы неграм не вздумалось ходить в одно кино с белыми.
Тактика, описанная моим знакомым, в последнее время заменяется более активной формой «джим-кроуизма» в вашингтонских театрах и кино. Чтобы избавить «белую» публику от соседства негров, они попросту объявляют, что отныне «цветные» зрители в театр допускаться не будут. Именно так поступила администрация театра «Нэшнл». Эта расистская выходка вызвала отпор со стороны негритянского населения Вашингтона. В течение нескольких дней театр подвергался пикетированию. У входа в театр расхаживали негры, держа в руках плакаты с надписями: «Этот театр несправедлив в отношении негров», «Бойкотируйте театр, пропагандирующий расовую ненависть», – и так далее. Но посещающая театр столичная публика осталась к этому совершенно равнодушной.
Примеру театра «Нэшнл» следуют и другие зрелищные предприятия Вашингтона. Дальше всех в этом отношении пошла администрация концертного зала «Конститюшн-холл», принадлежащего архиреакционному женскому обществу «Дочери американской революции». Общество запретило неграм не только вход в зал, но и выступления на эстраде. Осуществляя этот запрет, администрация отказалась заключить контракт с видной негритянской пианисткой Хэйзел Скотт, незадолго до того с большим успехом выступавшей в Нью-Йорке. А позднее «дочери американской революции» внесли в свой устав статью, узаконившую эти действия администрации.
Оголтелое расистское изуверство встречает отпор со стороны передовой общественности США. Инициаторами этого отпора являются главным образом компартия и организация прогрессивной интеллигенции. Однако пока что он еще не принял характера широкого общественного движения.
Некоторые из форм этого отпора носят далеко не действенный характер. Мне довелось однажды присутствовать на так называемом «междурасовом вечере», который был устроен в Вашингтоне. По замыслу его устроителей, – как я узнал впоследствии, это был благотворительный комитет квакеров, – вечер предполагалось провести под знаком культурной смычки между представителями всех живущих в США рас и национальностей. Но «культурная смычка», как видно, была ими понята весьма странно.
Вечер проводился в помещении дансинга при одном из кинотеатров «черного пояса». В плохо освещенном зале играло два джаз-оркестра, один из которых был негритянский, а другой именовался в программе «междурасовым», так как среди составляющих его музыкантов – преимущественно негров и мулатов – было несколько белых и индейцев. Оба оркестра производили оглушительный шум, наигрывая танцевальные мелодии. Под эту музыку в зале танцевали пары, то лихо отплясывая стремительные па «джиттербага», то медленно двигаясь в томном ритме блюза. Среди танцующих, главным образом негров, я видел и нескольких белых, но это были почти исключительно мужчины, – женщины игнорировали «междурасовый вечер». К танцам в общем зале и к нескольким концертным номерам, исполненным джаз-оркестрами, и свелась вся «культурная смычка».
Встречаются и формы одиночного протеста против расистского изуверства вроде известной попытки демобилизованного солдата Эдварда Быковского публично изобличить сенатора Бильбо. Этот расист преследовал не только «цветных», но и всех тех американцев, которые не относились к числу «стопроцентных».
Во время войны Быковский служил на госпитальном судне, участвовал в нескольких кампаниях, был тяжело ранен в ногу, за что получил орден «Пурпурного Сердца». По выходе из госпиталя Быковский остался инвалидом. Единственный источник его дохода составляла ничтожная ежемесячная пенсия в шестьдесят девять долларов.
Еще находясь на излечении, Быковский услышал об очередной расистской выходке Бильбо, разославшего американским гражданам итальянского происхождения письма с обращением «Даго», что является оскорбительной кличкой, даваемой итальянцам американскими шовинистами. С аналогичными шовинистическими обращениями Бильбо посылал письма и американцам славянского происхождения, навлекшим на себя гнев сенатора критикой его человеконенавистнической теории и практики.
Возмущенный гнусным поведением отъявленного расиста, Быковский, едва выйдя из госпиталя в Нью-Йорке, отправился в Вашингтон, чтобы «поставить Бильбо к позорному столбу за его дела».
– Я поклялся, – говорил он корреспондентам, – не пожалеть сил для борьбы с Бильбо, ибо я понял, что он разрушает все то, за что мы сражались.
Быковский появился у входа в Конгресс, опираясь на палку и неся на груди плакат, на котором был изображен орден «Пурпурного Сердца» и медали, полученные им за различные кампании. Под изображением крупными буквами было написано:
«Скажи мне, сенатор Бильбо, неужели все это было напрасно? Я сражался за демократию».
Однако попытка Быковского пикетировать сенатора у ступеней Конгресса была быстро пресечена полицейской охраной. Тогда Быковский начал пикетировать Бильбо у входа в его квартиру, но тот искусно уклонялся от неприятной встречи.
Никакого влияния на деятельность Бильбо крестовый поход наивного ветерана, конечно, не возымел. Но он получил благоприятный резонанс в прогрессивных общественных кругах и вызвал волну сочувственных откликов со всех концов США.
Если передовая общественность США все же ведет известную борьбу против дискриминации, то было бы совершенно напрасно ждать каких-то шагов в этом направлении со стороны нынешних правительственных органов. После смерти президента Рузвельта расисты свили себе прочное гнездо в Вашингтоне. Они ликвидировали или фактически свели на нет начинания Рузвельта, направленные против дискриминации.
В известном смысле именно столица, а не юг Америки является теперь оплотом расистской идеологии. Ведь именно в Конгрессе Соединенных Штатов расисты изощряются в отвратительных проповедях человеконенавистничества. Ведь именно Конгресс упорно противится проведению законов, которые уничтожили бы расовую дискриминацию во всех областях жизни, устранили бы политическое неравенство национальностей, благодаря которому пятнадцать миллионов негров, составляющих свыше 10% всего населения США, были представлены в Конгрессе последних составов всего лишь одним Адамом Пауэллом. Наконец, именно Конгресс повинен в том, что горькой насмешкой и издевательством над неграми звучит статья конституции, принятая в 1870 году, после войны за освобождение негров: «Право граждан Соединенных Штатов на участие в выборах не будет отрицаться или ограничиваться Соединенными Штатами или отдельными штатами под предлогом расы, цвета кожи или прежнего рабского состояния».