ДРУЗЬЯ ХРИЗАНТЕМНОГО ФЛАГА
Бывший капитан японской императорской армии Сума любил предаваться воспоминаниям. В кармане брюк он всегда носил записную книжку. Это был обычный блокнот армейского образца в чёрном переплёте, которым снабжались офицеры японской армии. На обороте обложки был изображён земной шар с Японией в центре.
Сума Синсуке любил иногда заглядывать в испещрённые скорописью странички своей записной книжки. Скупые её строки легко воссоздавали в воображении Сумы памятные ему картины из жизни военных лет. Стоило лишь раскрыть книжку - и перед ним вставали сухие, выжженные солнцем степи Чахара, плодородные долины Шаньдуна, угрюмые скалы Батаана и джунгли Гвадалканара.
Сума Синсуке только что принял ванну и возлежал на тростниковой цыновке. Он стал перелистывать записную книжку.
…1938 год. 17 июня. Китайская деревня Наньгуан. Старик-учитель. Семь китайчат…
Рассказывали, что помещики, сбежавшие из этой деревушки, спрятали свои драгоценности в храме, в бронзовых статуях богов. Наньгуан стояла в стороне от фронтовых дорог, и Сума отправился туда вместе с капитаном Уэно только на один день.
Прибыв в деревню, они застали храм уже сожжённым, а фигуры богов исковерканными: за несколько дней до них в деревне уже побывали японские танкисты.
Деревушка казалась вымершей. Уэно и Сума были злы, как собаки, из-за постигшей их неудачи. Возвращаясь назад, они зашли в деревенскую школу. Старик-учитель и семь малышей-китайчат при виде японцев задрожали от страха.
- Что у вас было написано на стене? - заревел вдруг Уэно.
Крик японца напугал ребят. Они заплакали. На стене виднелись очертания иероглифов. Их стёрли, но некоторые можно было разобрать: «… бей… разбойников!»
Старик-учитель стал почтительно кланяться и уверять, что это помещение им предоставили только сегодня. Школа их сгорела при бомбардировке деревни.
- Сфотографируем? - спросил тогда Уэно.
Сума в знак согласия кивнул головой.
- Ну ладно, старик, прощаем, - сказал Уэно по-китайски. - Выводи ребятишек на улицу, и я их сфотографирую.
Он показал ему рукой на фотоаппарат, висевший на ремне, и вышел с Сумой на улицу.
- Ну, Сума, покажи своё мастерство. Двумя взмахами…
- Ладно, двумя взмахами, - согласился Сума.
Старик-учитель объяснил малышам, что их будут фотографировать, и построил, как указал Уэно, в один ряд. Дети доверчиво улыбались, а на глазах у них ещё блестели слёзы.
- Валяй! - подал команду Уэно.
Сума, стоявший сзади детей, вытащил саблю из ножен и двумя взмахами начисто снёс семь детских головок.
- Браво, Сума! - заорал Уэно.
Старик-учитель пронзительно закричал. Уэно выстрелил ему в ухо…
В комнате было тихо. Только за окном чуть трещали цикады и поскрипывал песок под ногами прохожего. Не слышно было за стеной и мягких шагов хозяйки. Вероятно, она решила, что квартирант заснул. Но Суме не хотелось спать. Он продолжал перелистывать страницы дневника. Лицо его, бесстрастное, словно высеченное из камня, оставалось неподвижным. … 1942 год. Филиппины, Батаан, дорога на Коррехидор - дорога смерти… 1945 год. Остров Люсон. Хасега-ва. Капитуляция…
Сума погладил графинчик с саке. Вино было ещё тёплое. Он налил в чашечку и выпил двумя глотками. И, снова повалившись на прохладную цыновку, Сума закрыл глаза. …Пятидесятитысячная пленённая американская армия Макартура уныло плелась в Коррехидор, устилая дорогу своими трупами. Эту дорогу прозвали «дорогой смерти».
Сума тогда был в составе конвоирующего отряда. Его командиром был пожилой майор Хасегава. Хасегава отбирал у пленных деньги, часы и зубы - их вырывал фельдшер по его приказу. Все ценности майор хранил в парчовом мешочке за пазухой.
Когда американцы высадились на Филиппинах, часть майора Хасегавы после ожесточённого боя отступила в горы. Вскоре они оказались в окружении. Боеприпасы пришли к концу. Майор разделил свой отряд на мелкие группы и приказал всем пробиваться на запад.
Хасегава и Сума шли рядом. Их группе удалось пробиться, но в живых осталось всего несколько человек. Однажды ночью, когда они пробирались меж скал около моря, над ними вдруг зажглась осветительная ракета и со всех сторон затрещали пулемёты. Хасегава и Сума спрятались в пещере и выползли оттуда, лишь когда стихли выстрелы.
Дорога шла над обрывом. Хасегава, раненный в ногу, шёл медленно, опираясь на саблю. И вдруг- Сума подскочил к нему и повалил на землю, оглушив ударом кулака в голову; вытащил из-за пазухи майора туго набитый мешочек и засунул его себе за пояс. Затем приволок майора к краю пропасти и столкнул вниз.
Он даже не услышал всплеска воды - настолько высок был обрыв. Оглянувшись, Сума быстро метнулся в сторону, в заросший высокой травой овраг. Он погрузился по шею в стоячую воду, покрытую густой зелёной тиной, и замер.
Утром он вылез из оврага и, увидев вдали американских солдат, стал на колени и поднял руки…
Вот что вспомнил, перелистав последние страницы своего дневника, Сума. Эту записную книжку он хранил в потайном ящике стенного шкафчика вместе с парчовым мешочком.
Колокол в храме пробил восемь раз. Восемь часов. Сума подошёл к окну. За красными храмовыми воротами при слабых отблесках заката горы меняли свою окраску - становились лиловыми. Вечерний туман постепенно поднимался из долины вверх, полз по ложбинам, заполнял расщелины скал и лесные просеки, вырубленные углежогами, и скрадывал очертания стволов деревьев.
По широким каменным ступеням, ведущим к храму Инари, шли молельщицы - несколько бедно одетых женщин. Одна из них вела за руку двух маленьких детей, третий болтался на спине. Женщина, по видимому, очень устала Она шла с трудом переставляя ноги, и в такт её шагам сидящий ребёнок на спине кивал свесившейся головкой.
Сума закурил и уселся на подушке. План действия уже был продуман до конца: их «боевая группа», то-есть группа членов «Союза друзей хризантемного флага», должна наглядно показать всем жителям городка свою силу. В Осака, куда он недавно ездил на оперативное совещание, ему говорили: «Хризантема может увянуть, если лишить её влаги». Сума знал, в какой влаге нуждается их хризантема.
Американец Паттерсон в последнее время стал сомневаться в их полезности. Неудача с подброшенным оружием взбесила подполковника. Но ничего, скоро он сможет по заслугам оценить способности Сумы не только в качестве переводчика…
В глубоко сидящих чёрных глазах Сумы мелькнули быстрые желтоватые искорки.
- Если змее отсечь голову, она недолго будет извиваться…
И перед ним явственно возникла крепко сколоченная фигура человека с серебряной, как снег, головой и с лицом, сплошь изборождённым морщинами. Коммунист Имано.
Вожак одзийской черни.
От сильной затяжки в рот попала противная табачная горечь. Сума сплюнул в полотенце жёлтую накипь, но лицо ничем не выдало отвращения, которое он ощутил.
Арест Сато - первый удар по этой черни. Если прибрать к рукам Хата - начальника полиции - и заставить его энергичнее действовать, можно будет нанести второй удар - убрать Имано. Для хризантемы нужна влага. Друзья священного цветка должны её раздобыть. Этих друзей в Одзи становится всё больше. Незаметными под"Союз друзей хризантемного флага» - земными ручейками стекаются они к нему из разных концов: их надо собрать воедино и пустить в одно русло. Итак, действовать!
Сума сжал кулак. Он встал и начал ходить по комнате. Трубка давно погасла, но он продолжал держать её в крепко стиснутых зубах.
Размышления Сумы были прерваны стуком в дверь. Он отодвинул её. За порогом стояли гости: Кадзуо, стройный юноша, Тада - старший сын местного помещика и крупного заводчика и школьный воспитатель Гото, который, по настоянию Сумы, был недавно принят в организацию. Сума придавал большое значение воспитанию подрастающего поколения. Пришедшие отвесили почтительный поклон хозяину. Он ответил коротким, быстрым поклоном - по-военному.
В комнате царил уютный полумрак, горела лишь одна настольная лампа под жёлтым шёлковым абажуром.
- Мне не хочется, друзья, чтобы за нашей мужской компанией ухаживала женщина, - сказал Сума, - поэтому позвольте сегодня мне выполнять обязанности прислуги.
Неслышно двигаясь вокруг гостей, усевшихся на подушках у низенького столика, Сума неторопливыми движениями устанавливал перед ними подносы с тарелками, чашечками, графинчиками и костяными палочками для еды.
Лакированные деревянные чашечки были наполнены бульоном с кусочками водорослей, а на блюдах лежали ломтики сырой макрели, тушёный угорь и трепанги в жирном китайском соусе.
Когда первые три графинчика «угуису» прекратили своё пение, Сума посмотрел на разгорячённые лица приятелей и сказал:
- Наши друзья и покровители недовольны нашей деятельностью… По этому поводу я и пригласил вас к себе. - Он многозначительно обвёл всех пристальным взглядом и, понизив голос, добавил: - Красные действуют. Их силы растут с каждым днём, а мы сидим сложа руки.
- Страх испокон веков действует на людей благотворным образом, - сказал Тада. - Если развесить на стенах и заборах и разослать жителям угрожающие анонимные письма, то люди побоятся подписать эту прокламацию о мире…
- Не страх, а смерть благотворно действует на людей, - перебил его Сума. - Не надо бояться крови. Нужно действовать любым путём. В войне, особенно с красными, дозволены все средства.
Он вытащил серебряный портсигар, на крышке которого был выгравирован двуглавый дракон, и закурил американскую сигарету.
- Я согласен с вами, - поддержал его Кадзуо. - Одзи давно уже нуждается… в хирургической операции. Красные до того обнаглели, что грозятся остановить завод моего отца и требуют выпустить Сато. Если сейчас мы не покажем всем силу нашего хризантемного флага, красная зараза охватит весь город.
- А вы? - кивнул головой Сума в сторону Гото. - Что вы можете сказать?
Гото наклонил лысую голову и вкрадчивым голосом произнёс:
- Даже у нас в школе появилось осиное гнездо красных выкормышей, и они оказывают влияние на большинство школьников. Сорняк надо выполоть… и как можно скорее.
- Всё ясно, - сказал Сума. - Значит, все согласны.
Надо действовать. - Он помолчал и, посмотрев пристально каждому в глаза, спросил топотом: - Кого первого?
Тада и Гото опустили голову. После недолгого молчания Кадзуо вытащил из рукава халата бумажку и авторучку и написал: «Хаяси Хейтаро».
- Я согласен, - кивнул головой Сума и, взяв спички, сжёг бумажку. - С него можно и начать. Тем более, что он не внял предупреждению нашей боевой группы. - Он взглянул на Тада и Гото: - Ваше мнение?
Оба в знак согласия наклонили голову. Тогда при всеобщем молчании Сума положил руку ладонью вниз на стол - условный знак, гласивший, что решение должно быть осуществлено бесповоротно. На руку Сумы сейчас же легла горячая рука Кадзуо, на неё - костлявые пальцы Гото, и на самом верху поставил свой кулак Тада.
- Решаем второй вопрос. Кто?
Прищурив глаза, Сума снова оглянул сидящих напротив него. Вот его глаза встретились с возбуждёнными, покрасневшими глазами Кадзуо, и Кадзуо выбросил правую руку вперёд. Сума одобрительно наклонил голову и спросил:
- Кто пойдёт с Кадзуо?
Он посмотрел на Тада, на его холёное лицо с розовыми, как у девушки, щеками. Не выдержав острого взгляда, Тада опустил глаза: он заметно колебался.
- Кто ещё пойдёт? - тихо спросил Сума, продолжая смотреть в упор на Тада.
Тот поднял голову и, проглотив с трудом слюну, молча кивнул головой. … Когда гости надевали обувь в прихожей, Сума тихо шепнул Кадзуо: - - Тада не должен быть только наблюдателем…
- Слушаюсь! - ответил Кадзуо и щёлкнул деревянными сандалиями.
* * *
В Одзи распространился слух о приезде нескольких маклеров-вербовщиков. В прежние времена вербовщики появлялись в Одзи и в окрестных деревнях обычно после наводнений, тайфунов и неурожая. Однако в последние годы они стали наезжать всё чаще и чаще, хотя здесь не было стихийных бедствий. Но зато крестьянам приходилось сдавать почти весь рис властям, которые передавали его американцам.
У харчевни, где остановился один из вербовщиков, собрался народ - послушать, что скажет приезжий. Ждали долго. Наконец маклер вышел. Это был невысокий, юркий человек с плутоватым лицом, одетый по городскому. Он был красноречив, как уличный рассказчик, вкрадчив и хитёр, как старый лис, и настойчив, как торговец.
Вербовщик сыпал шутками и, улыбаясь, сверкал золотыми челюстями.
Он рассказывал, что в кафе и бары при американских военных базах в Йокосуке и Титосэ требуются здоровые и симпатичные девушки. А юноши могут неплохо заработать, если поедут на Формозу или в Корею - строить укрепления и выгружать военные грузы. Американцы платят не какими-нибудь иенами, а полноценными долларами.
Небрежно раскрыв туго набитый бумажник, он вытащил из него зеленоватую бумажку с изображением чужеземца:
- Вот, уважаемые, задаток. Могу сразу же дать - Он встряхнул ею, и люди услышали сухой хруст бумажки. - Плачу по курсу. Триста иен - один доллар! … В эту ночь многие жители городка долго не ложились спать: они решали судьбу своих подросших сыновей и дочерей.
Не спали и в доме Тэйкити. В комнате стояла насторожённая, угрюмая тишина.
Слышно было, как потрескивал и шипел фитилёк в сурепном масле: электрический свет в доме давно уже выключили из-за долгов. Скрестив на груди руки, вдова склонила голову на грудь. Лежавшему на полу Тэйкити хорошо были видны слёзы на впалых щеках матери. Острая жалость к ней и к сестрёнкам сжимала сердце мальчика, и горький комок подкатывался к его горлу.
- Думайте, госпожа Уэда, - слышал он вкрадчивый голос маклера, сидевшего в углу.
- Я, конечно, понимаю чувства матери, но надо подумать о себе и других детях.
Ведь вы расстанетесь с Тэйкити не навсегда. Семь лет - не такой уж большой срок.
Деньги, которые вы получите за мальчика, помогут вам рассчитаться с долгами. Вас не выбросят из дома…
Маклер говорил без умолку. Он то повышал, то понижал голос до шепота. Постепенно у Тэйкити начали слипаться глаза. Шепот убаюкивал его, и ему стало казаться, что никакого человека с золотыми зубами нет у них в доме, что это не голос доносится из угла, а шуршит соломой ветер. А завтра, когда встанет, он расскажет сестрёнкам о том, что ему снился человек, который хотел его купить…
Тихие, беспомощные всхлипывания матери вывели Тэйкити из забытья. И снова сердце его так сжалось, что от боли захотелось крикнуть. Уткнуться бы сейчас головой в колени матери и поплакать, как он делал, когда был маленьким. Ему всегда становилось легче от одного прикосновения её ласковой руки.
Завтра! Завтра он распрощается с матерью и сестрёнками, с домом, со школой, с дедушкой Симурой. Он, наверно, больше не увидит своих товарищей, не увидит Дзиро, Масато и других, реку Одзигаву, «Грот карпов»…
Вспыхнув и зашипев в последний раз, погас фитиль. Мать продолжала безмолвно сидеть, опустив голову.
Тэйкити лежал на цыновке с закрытыми глазами.
Пусть мать подумает, что он спит. В комнате было тихотихо, и лишь за стеной шуршал ветер. Казалось, будто он запутался в листве придорожных деревьев и никак не может выбраться оттуда. А потом Тэйкити услышал шаги матери и шорох её кимоно. Она совсем близко остановилась возле него и ласково прикоснулась ладонью к его голове.
Оттого, что мать гладила ему волосы, слёзы снова начали душить мальчика. Он стиснул до боли зубы, стараясь не плакать. Но вот на лицо ему упала одна, другая горячая капля. Тэйкити вздрогнул и больше уже не в силах был сдержаться. Он порывисто прижался к матери и дал волю слезам.
Вербовщик пришёл за Тэйкити на рассвете. Солнце, которое вставало из-за гор, угадывалось лишь по жёлтому пятну, еле проглядывающему сквозь плотную завесу мутного неба. Сестрёнки ещё спали. Тэйкити не хотел их будить. Он постоял несколько минут у их изголовья, внимательно всматриваясь в их лица, а потом молчаливо взял свой свёрток - завёрнутые в фуросики школьные учебники, тёплую куртку покойного отца и бельё. Мать стояла неподвижно, устремив сухие, потускневшие глаза на сына. Перед самым уходом он низко поклонился ей, как кланяются почтительные сыновья, уходя в далёкий, очень далёкий путь.