Кукша — птица сухопутная
Что ни день, то новости.
Пришла телеграмма от Лучинкина: если мы не возражаем, то двое детей из Германии пробудут у нас около месяца. Надо бы запросить отдел народного образования, но мы тут же, еще не спрашивая, не раздумывая, дали ответную телеграмму: конечно, не возражаем! Рады! Ждем! Встретим!
А на другой день мы чуть свет отправились в лес — разведчики, Король и я.
Миновали парк, березовую рощу. Потом пересекли проселочную дорогу — и вот он, лес! Береза здесь мешалась с осиной, изредка среди них высилась огромная гладкоствольная сосна, и надо было запрокинуть голову, чтоб увидеть далеко над собой, в ясном синем небе, ее широкую крону. Лес был весь серебристый, сквозной и легкий.
Шли, молчали. Похрустывал сухой сучок под ногой, дышала листва. Ночью прошел дождь, и земля, травы, кусты — все пахло щедро и радостно.
— Земляника! — почему-то шепотом сказал кто-то.
И мы принялись шарить в прохладной, непросохшей траве.
— Ну, хватит. Теперь глядите в оба! — грозно говорит Король. — Про всё спрошу!
Петька еще шире всегдашнего раскрывает глаза, словно так он больше увидит и запомнит. В руках у разведчиков по маленькому блокноту и карандашу, но это больше так, для порядка, — глаза их записывают лучше, чем руки.
И вдруг в просторной лесной тишине мы услышали голос — кто-то шел за деревьями и громко говорил:
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой…
Мы остановились, переглянулись. А голос все говорил:
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой…
Он рассказывал нам о том, что было вокруг нас в эту минуту, — о солнце, о зелени листвы, о синеве неба…
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет…
— Эй! — крикнул Король.
— Э-гей! — охотно откликнулся голос и умолк выжидая.
Мы сделали еще с десяток шагов и увидели среди стволов человека, шедшего навстречу.
Он был очень высок. Седые волосы, большой — куполом — лоб. Густосиние глаза, — прежде я думал, что глаза такой густой синевы бывают только у детей. Усы тоже седые, но не прямой чертой над губами, а как-то немного наискосок. Это придавало его лицу неожиданно лукавое, почти озорное выражение. Такое у человека лицо, что хоть он и весь седой, а стариком его не назовешь. На нем куртка и высокие сапоги, а из кармана выглядывает книга. Кто такой? Лесничий, может быть? По правую руку от него, не отставая и не забегая вперед, важно выступал огромный пес — овчарка, но не чистокровная и от этого еще больше похожая на волка. Пес строго посмотрел на нас и даже не залаял от важности, а только насторожил острые уши и показал клыки.
— Ух, како-ой! — воскликнул Петька и даже отступил на шаг. Неизвестно, чего тут было больше — восхищения или испуга.
— Доброе утро! — сказал незнакомец.
— Здравствуйте! — не в лад ответили мы.
— Экая прелесть в лесу! — продолжал он доброжелательно. — Теплынь! А птицы-то заливаются!.. Тсс!.. Послушайте… Скажите, — продолжал он полушепотом, наклоняясь к Разумову, — это какая птица голос подает? Вот, слышите — будто трещит кто-то?
Разумов — коренной горожанин — смущенно помотал головой.
— Неужели не знаете? А вы? А вы? Как же это так! — укоризненно обратился он ко мне.
Птица протрещала еще раз, и я, не выдержав, сказал:
— Сойка!
— А они-то, они-то у вас почему не знают? А это кто? Тоже не знаете? Как же это можно иволги не знать?
— Нам не до этого, — решительно сказал Король, которому, видно, надоела эта птичья канитель.
— А зачем вы пришли в лес, молодой человек? Могу ли я узнать?
— Мы готовимся к военной игре, — независимо ответил молодой человек.
Незнакомец даже приостановился:
— Но в таком случае вы должны знать лес, как свои пять пальцев!
— А птицы-то мне на что?
— Вы его куда хотите заведите, он отовсюду придет, хоть с завязанными глазами, — вступился Разумов.
— А вы согласны? — живо спросил незнакомец, наклоняясь к Королю.
— Чего это? — переспросил Король, несколько ошеломленный обращением на «вы».
— Да вот, если вы согласны, я отведу вас… на некоторое расстояние отсюда… Нет, глаза завязывать не будем. И попробуйте найти дорогу назад. Вы разрешите? — обратился он ко мне.
— Если Королев хочет. Можно ли было отказаться?
— Ладно! — сказал Король.
— Заметьте время, — продолжал незнакомец. — Если он поведет меня обратно по прямой, мы вернемся через четверть часа. Пойдемте! Идем, Чок.
По каким-то неуловимым признакам, по особенной свободе и легкости движении, по уверенному взгляду видно было, что в лесу он как дома и ему здесь знакомо все — каждое дерево, каждый куст и каждая тропинка. Пес неторопливо побежал следом. Мы уселись на траву и принялись ждать.
— Семен Афанасьевич, а это кто? Он кто будет? Лесник? Нет, не похоже — стихи читает…
Ребята были взбудоражены: все-таки приключение. И правда, кто такой? Чем занимается? Почему так рано в лесу? Вот интересно — ничего не зная о человеке, догадаться, кто он на земле.
Разумов и Петька кружили вдвоем, шаря в траве, и потом приносили в ладонях землянику, еще чуть розовую с одного бока, но с другого уже совсем румяную, спелую.
— Ешьте, Семен Афанасьевич!
— Ешьте сами. Я не хуже вашего умею искать, со мной вам, пожалуй, трудно тягаться… Гм!.. Где же наш Король? Пора бы уж ему…
— А вдруг его завел… этот?
— Ты скажешь, Володька! Король сам кого хочешь заведет.
— Так где же они?
Прошли условленные четверть часа, потом еще десять минут. Не то чтобы мы волновались, а все-таки… где же они? Мы примолкли. И вдруг за кустами послышался голос нашего нового знакомца:
— Мох обычно растет с северной стороны дерева либо с северо-восточной — вы не замечали? А муравейник непременно с южной стороны расположен. Такие вещи тоже надо знать… А вот и мы! Получайте вашего питомца. Прекрасная интуиция, превосходная зрительная память, но читать по лесной книге не умеет.
Король был весь в поту, его спутник — весел и бодр и, казалось, нисколько не устал.
— Покружили, — произнес Король, утирая лоб. — Чуть было не запутался. Владимир Михайлович так завел, что только держись.
— Вы искали дорогу лучше, чем я думал. Но вы берете зрительной памятью. А ведь бывает так, что глазу не за что уцепиться… Ну-ка, посидим немного. Вот и Чок устал. Ему, правда, простительно — стар, вон и морда седеет.
Владимир Михайлович опустился на траву, потянув за собой Короля, широко, по-хозяйски повел рукой, предлагая и нам всем снова сесть. Чок, из вежливости махнув раза два хвостом, тоже прилег, вытянул передние лапы. В шерсти пса на умной морде и правда блестели серебряные волоски, и глаза были мудрые, много повидавшие. Да, он устал: пасть приоткрылась, розовый язык так и ходил в такт тяжелому, шумному дыханию.
— Лес не загадка, — заговорил Владимир Михайлович неторопливо, — в лесу всегда найдешь и север и юг — по муравейникам, по птичьим гнездам. А вот есть на Урале такое озеро — Сарыпуль. Часами идешь от берега — и все вода по колено, ну чуть повыше или пониже, и насколько хватает глаз, на десятки километров, — все одно и то же, одно и то же. И пришлось мне однажды прочитать об этом озере любопытную историю. Знаете вы такого писателя — Виталия Бианки? Так вот он рассказывает: шел один человек по этому озеру — охотился на уток — и, на беду, потерял компас. Посмотрел на небо, а солнца нет, даже и не понять, где оно. То ли туман от воды поднялся, то ли горели леса, а только все затянуло такой, знаете, мутью, мглой — и солнца не было видно. Ну, думает, пойду за птицами… А почему за птицами, как вы полагаете?
Ребята молчали и только глядели рассказчику в рот: говори, мол, скорее! Владимир Михайлович усмехнулся:
— А причина простая. Осень. А осенью птицы летят с севера на юг. Пошел он. А берега все нет и нет. Стало не по себе: так и погибнуть недолго. Не помогли птицы, не показали юга, потому что летят они не точно по прямой, делают зигзаги, повороты. И вот тут спасла его другая птица — кукша: она показала ему берег. Помните, как Колумб повел свой корабль за стаей попугаев?
Ребята молчали, и Владимир Михайлович, правильно истолковав их молчание, не стал затягивать неловкую паузу:
— Вы помните, он уж было хотел повернуть обратно в Испанию. Он потерял ориентировку, экипаж бунтовал, и Колумб пришел в отчаяние, не зная, где находится и куда плыть дальше. И тут-то он увидел попугаев — и тотчас же, не колеблясь, повел корабль за ними, потому что попугай птица лесная и должен был лететь к суше. Ну вот, то же самое и с кукшей: кукша — птица сухопутная, на озере ей делать нечего. Утки, казарки — другое дело, тех вода кормит. А кукша летит к берегу. Вот охотник и пошел за ней — и вышел на сушу.
Владимир Михайлович замолчал и прислушался:
— А вот синичка голос подала, слышите? Лес звенел птичьими голосами. Наш новый знакомый различал в этом хоре каждый звук, и видно было, что это доставляет ему истинное наслаждение.
— Если я о чем жалею, так о том, что не знаю птичьего языка. Знаю лес с детства, а разговаривать по-птичьи не умею.
Я посмотрел на него — он говорил без улыбки, всерьез.
— Мне Митя рассказал (мы даже не сразу сообразили, кто это Митя), что вы готовитесь к военной игре. Думаю, я могу быть вам полезен. У меня есть хорошая, подробная карта района — зайдите ко мне, возьмите. Я сюда не заглядывал последний год, а то давно бы познакомился с вами.
— Вы живете у станции?
— По ту сторону железной дороги, совсем недалеко.
Мальчишки смотрели на него с откровенным любопытством, а Король — почти набожно. Ничто не внушает ребятам уважения более глубокого, симпатии более живой и искренней, чем человек знающий, умеющий, если это знание и умение щедры.
Владимир Михайлович еще долго ходил с нами по лесу, как по своим владениям, рассказывал о птицах, деревьях, цветах, о повадках лесного зверья и охотничьих приметах и сам касался цветов рукой так легко и бережно, словно это были живые бабочки. Заодно так же просто и с интересом расспрашивал: с кем играем, скоро ли приедут ленинградцы, знаем ли мы уже, где они разобьют свой лагерь. Ребята отвечали наперебой, с явным удовольствием: приятно, когда тебя так хорошо, так дружелюбно слушают!
— А штабную палатку я на вашем месте поставил бы вот тут: посмотрите, как славно!
Мы остановились. Здесь в самом деле было славно. Две старые, раскидистые березы наклонились друг к другу, и ветви их сплелись, образуя высокий зеленый шатер. Кругом разросся густой орешник, среди него там и тут звенели беспокойной листвой тонкие молодые осинки; зеленоватую кору их пятнал ярко-желтый кружевной лишайник, вспыхивающий, как золото, в солнечном луче.
В высокой траве шла какая-то своя, еле слышная жизнь: прополз зеленый жучок, сгибая травинку, что-то — должно быть, ящерица — юркнуло в заросль погуще, и на этом месте в зелени словно маленькая волна плеснула. Большие голубые колокольчики поднимались нам до колен; один вдруг сильно качнулся и загудел неожиданным басовым звоном — из него, пятясь, выбрался неуклюжий, как медведь, мохнатый шмелина и тяжело полетел восвояси, а колокольчик еще долго раскачивался на высоком стебле…
Было так красиво и так хорошо, что мальчишки совсем застыли — и опять настала тишина, какая бывает только в сердце леса, вдали от человеческого жилья.
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик;
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык, —
вполголоса произнес Владимир Михайлович. Я посмотрел на ребят. Словно отсвет прекрасных стихов прошел по всем лицам. Кто-то глубоко вздохнул. Король загляделся куда-то в чащу, и в его янтарных глазах я не увидел ни озорства, ни лукавства.