Хорошие новости
В одно прекрасное утро Жуков, Коробочкин и Разумов предстают перед нами в таких наглаженных трусах и рубашках, в таких начищенных башмаках и так гладко причесанные, что можно ослепнуть: они сейчас повезут в Ленинград деревянные ружья и флажки для сигнализации, которые мы изготовили в наших мастерских.
— Они нам подарки — вот и мы им подарки, — философствует Петька.
Интонация у него какая-то неопределенная, но все мы отлично понимаем, в чем дело: ему до смерти хочется тоже поехать, так хочется, что и не сказать словами! Жуков — руководитель экспедиции — поглядывает на него искоса.
— Семен Афанасьевич! Может, и Петьку прихватить? Все-таки флажки потащит…
— Если он Подсолнушкину не нужен, пожалуй прихватывай.
— Поди спросись!
И вот уже вихрем сдуло Петьку. И вот он уже несется обратно, и лицо его сияет, как начищенный медный таз.
— Можно! Отпустил Подсолнушкин!
Мы в последний раз окидываем своих представителей критическим взором. Я мог бы поклясться, что все они похорошели за последнее время. Не те лица, что прежде. Не то выражение глаз. Не та осанка. Всё не то! Или ежиха говорит ежонку «мой гладенький», а ворона вороненку — «мой беленький»? Кажется мне это или в самом деле так изменились ребята?
— Поглядите там всё получше, — наставляет Король. — Как готовятся. Особенно насчет карт. Когда выезжают, спросите. Встретим.
Жуков деловито оглядывает ребят и ящики:
— Всё! Поехали!
…Возвращаются они с ворохом новостей. Подробно рассказывают о том, как готовятся ленинградцы. Передают большущее спасибо от Гриши Лучинкина и всех пионеров за подарки («Так и велели передать: большущее спасибо!»).
Но главное не это. Оказалось, в тот самый час, когда мои ребята были у Гриши в Городском бюро юных пионеров, пришло известие о том, что в Ленинград приехали дети безработных из Германии, Франции, Дании — словом, «из буржуйских стран», как объяснил Петька. Я уже знал из «Ленинских искр», что они приедут и будут отдыхать в пионерских лагерях под Ленинградом. Жуков, Разумов, Коробочкин и Петька оказались при том, как в бюро — к слову пришлось — советовались, кто из детей куда поедет: кто с базой завода «Электросила» на станцию Песочная, кто на Сиверскую, кто в Сестрорецк.
Жуков и Коробочкин рассказывают, то и дело поправляя и дополняя друг друга:
— Мы сидим, молчим — вроде бы как посторонние, нас не спрашивают. А Петька слушал-слушал да как вскинется: «А к нам? — говорит. — К нам приедут?» Лучинкин ему: «У вас пока нет пионерского отряда». А Петька: «Так мы что, хуже буржуев?» Они все засмеялись, а потом товарищ Лучинкин говорит своим… ну, тем, кто там к нему пришел: «У них (это у нас, значит) хорошая обстановка. И дисциплина. Предлагаю подумать». И потом нам говорит: «Езжайте, — говорит, — ребята, а мы тут подумаем и вам сообщим».
На лице у Петьки — смесь гордости и испуга. Кажется, он сейчас и сам с трудом верит, что он так храбро разговаривал там, в Ленинграде, и не где-нибудь, а в бюро пионеров.
— Как думаете, Семен Афанасьевич, пришлют к нам? — спрашивает Король.
— Думаю, могут прислать. Если пришлют, очень хорошо. Только надо помнить: этим ребятам нужен большой отдых. В Германии сейчас трудно. А они к тому же дети безработных. Значит, и холодали и голодали.
— А говорить-то с ними как? — озабоченно спрашивает Коробочкин.
— Если француз или немец — не беда. Софья Михайловна знает немецкий, Галина Константиновна — французский.
— Чудно! — вздыхает кто-то.
— Что ж чудного? Вот с осени и вы начнете учить немецкий.
— У-у! Я учил, было дело! — смеется Коробочкин. — Вас ист дас — тинтенфас! Ничего не получится!
— Я немного знаю немецкий, — говорит вдруг Репин.
Король смотрит на него ненавидящими глазами, с презрением, с отвращением, словно перед ним и не человек даже.
— Ты! Ты им такого наговоришь…
И, весь потемнев, поворачивается и уходит.
— Это очень важно, Андрей, — спокойно говорит Софья Михайловна. — Если ты только не позабыл. Язык забывается очень быстро.
— Я с детства… нет, я хорошо помню. Я от нечего делать себя проверял много раз, — так же спокойно, словно здесь и не было никакого Короля, отвечает Андрей.