Насколько тесно Байрон был связан с действительностью, насколько сильно он реагировал на общественные движения того времени, мы видим из его переписки и из того резкого изменения направления поэтического творчества в сторону сатиры и той возвышенной ненависти, которую Гете считал прекрасной и благородной чертой байроновского творчества.
Этой возвышенной ненавистью проникнуты и строки «Дон Жуана», и «Бронзовый век», и «Ирландская аватара», и политические эпиграммы. Произведения итальянского периода этого поэта-романтика так насыщены политикой, как ни у одного из публицистов — его современников. Эту сторону байроновского творчества мы особенно подчеркиваем в противовес продолжающему еще господствовать вульгарному мнению, что Байрон только лирический поэт, певец мировой скорби и отвлеченных суб'ективных переживаний, прожигатель жизни, растратчик большого наследства и т. д.
«Ирландская аватара» была напечатана в двадцати экземплярах и во всех отношениях была нелегальным изданием. Эта сатира была написана 16 сентября 1821 года. Она выражает собой негодование Байрона по поводу тех встреч, какие в Ирландии оказывались путешествующему Георгу IV. Строчки большого гневного чувства по адресу тех ирландцев, которые своим раболепством предают страну, чередуются с выражением глубокого презрения к самому Георгу IV.
Вот несколько строф:
XV
Если ж мните свободу себе возвратить,
То «извергните идола с глиняных ног!
Неужели возможно хоть миг допустить,
Чтобы волк сам добычу отдать свою мог?
XX
Так готовьте ж Вителию царственный пир,
Чтоб прожорливый деспот по горло был сыт,
Чтобы хор его пьяниц вопил» а весь мир,
Что Четвертый дурак из Георгов царит!
XXI
Пусть же гнутся со стоном столы под ярмом
Разных яств, как под игом печали народ!
Пусть трон старого пьяницы залит вином,
Пусть вино, как Ирландии кровь, потечет!
1 апреля 1823 года без имени автора появилась поэма «Бронзовый век». Байрон писал Ли Генту: «Я послал госпоже Шелли для переписки стихотворение — строк семьсот пятьдесят. Оно предназначено для той части многомиллионного населения земли, которая умеет читать. Оно все состоит из политики и обзора наших Дней».
Редко политическая сатира достигала такой необычайной поэтической силы, еще реже характеристика эпохи выражалась в столь блестящих, отточенных и страстных формулировках, образная сила которых свидетельствует о том, что Байрон глубоко сознательно относился к действительности и умел дать гармоническое сочетание «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».
Если итальянское движение было сравнительно легко ликвидировано австрийскими войсками, to испанская революция продолжалась и превратилась в настоящую гражданскую войну. Мало того, это Движение носило такой характер, что самое его наличие беспокоило европейских монархов, как очаг, далеко разбрасывающий искры. После конгресса в Вене, после конгрессов в Троппау и в Лайбахе монархи собрались 22 октября 1822 года на территории Италии в городе Вероне. Основной темой третьего конгресса был вопрос о ликвидации революционного движения в Испании.
Еще задолго до с'езда в Вероне секретная дипломатия трех стран (России, Австрии и Пруссии) решила оказать давление на Францию и принудить ее послать свои войска для подавления испанской революции. Шатобриан страстно желал французского вторжения в испанские дела. Министр Людовика XVIII Виллен предписал французским уполномоченным на конгрессе держаться выжидательной тактики и во всяком случае не ввязываться в дорого стоящее военное предприятие. Несмотря на это, представитель Франции, известный писатель реакционного лагеря Шатобриан, ловко разыграл из себя человека, вынужденного обстоятельствами итти навстречу русскому царю и австрийскому канцлеру. Позиция Англии была чрезвычайно красноречива: Веллингтон умыл руки и не сказал ни да, ни нет, но дальнейшее поведение Англии обнаружило полное ее сочувствие планам интервентов, когда в марте 1823 года, после ультимативных требований о восстановлении монархии в Испании, за Пиренеи двинулись французские войска.
Вот этому-то периоду европейской истории и посвящена поэма Байрона «Бронзовый век», или «Юбилейная песнь».
Самое понятие века берется Байроном условно. Когда-то беотийский крестьянин Гесиод в полулегендарные времена древней Греции создал поэму «Труды и дни». В этой поэме он впервые дал литературное отражение старинного представления о возрастах мира. Для Гесиода, измученного непосильными трудами на скудной и каменистой почве Беотии, как и для всей массы греческого населения, золотой век был в далеком прошлом; в будущем, по его мнению, человека ожидают все худшие и худшие времена. Был век золотой, его сменил серебряный век, за веком серебряным пришел бронзовый и, наконец, настанет век железный. Эта своеобразная пессимистическая философия истории говорила о том, что эпоха счастья земли — «золотой век» — миновала, и чем дальше, тем сильнее будут сгущаться сумерки мира, пока не наступит наконец ночь для умирающей вселенной. Вот откуда название «Бронзовый век».
Но Байрон не был пессимистом. Констатируя в своей поэме падение революционной волны, он всем существом отстаивает прочность революционных идеалов. Именно эта уверенность и позволяет ему произнести суровый приговор тому периоду европейской истории, который «бронзировал» золотые надежды революции. В мае 1821 года в глубокой лощине острова св. Елены был похоронен Наполеон. Отсюда эпиграф к «Бронзовому веку» — «Impar congressus Achilli». Эта латинская фраза означает: «Стадное сборище все-таки не равняется даже одному Ахиллу». Байрон спрашивает:
Кто ныне призван в судьи дел чужих?
Святой Союз, замкнувший все — в троих!
Но этой тройке нужд небесный лик,
Так гений с обезьяной не двойник.
Святой Союз, в котором здесь сложен
Из трех ослов один Наполеон.
В Египте боги лучше! Там быки,
Там псы и смирны и кротки,
На псарнях, в стойлах знают угол свой,
Там ждет их пойло или корм дневной.
Скотам в коронах мало корм жевать,
Они хотят кусаться и бодать.
Политическая сатира Байрона бьет по всем главным участникам веронской дипломатической буффонады. Надо обладать высшей степенью интеллектуального развития, чтобы так тонко и умно понимать смысл каждого мелкого явления и превратить публицистическое содержание памфлета в гениальное поэтическое произведение. Но дело здесь, конечно, не только в силе байроновского интеллекта, а в горячей страстности его темперамента, в эмоциональном могуществе борца, умеющего до конца любить и ненави деть.
Английский парламент 1823 года состоял главным образом из аграриев. Крупнейшие земельные собственники Англии считали себя опорой государства, а хлебные пошлины — единственным средством поддержать эту опору. Строки, посвященные в «Бронзовом веке» Англии, распевались на тысячу ладов на родине Байрона.
Родимый край! Оплачет ли мой стих
Твоих лэндлордов, пасынков твоих,
Благословлявших грозный гул войны,
Клянущих бремя мирной тишины?
Зачем они рождаются на свет?
Чтоб выбирать в палату иль совет?
Охотиться? Иль ждать под'ема цен
На хлеб?.. Но хлеб, как все, что — прах и тлен,
Цари, вожди, иная ль мощь и власть,
В своей цене не может не упасть.
…
Где прежний труд, посев из года в год?
Десятки миль возделанных болот?
Где спрос на землю? Прежний дружный пир?
Доход сугубый? Что за чортов мир!
Теперь бесцельно премии сулить;
Бесцельно билль в палате проводить
К народной пользе — (лучше, мнится мне
Народ совсем оставить в стороне) —
Она не там, где слышен скорбный крик.
Как бы достаток к бедным не проник.
Повысьте курс! Утройте же доход!
Иль министерство тотчас же падет, —
Патриотизм, столь чутко-подвижной.
Сейчас убавит в весе хлебец свой!
Заканчивая свое обращение к лордам, Байрон пишет:
Их счастье, свет, их вера, цель забот,
Их жизнь и смерть — доход, доход, доход !
Понимание отрицательных сторон политической действительности не делало, однако, Байрона определенным сторонником какой-либо политической программы. Скорее мы можем наблюдать на общем скептическом фоне его отношения к политике первой четверти XIX века смешанные стремления протеста, причем его протест против жесткого поступательного движения капиталистического века зачастую принимает у Байрона бессознательную реакционную, форму, когда он выражает сожаление о ликвидации прежних мнимо благополучных общественных форм. Байрона интересовало проявление крупного характера в человеке в процессе борьбы больше, чем конечная цель революционно-политического движения. Но эти недочеты нисколько не умаляют степени политического развития Байрона. В иные моменты он прекрасно ' разбирался в явлениях общественной жизни, и если он не мог предугадать огромного значения машины, раскрепощающей человеческий труд в бесклассовом коммунистическом обществе, то зато он один из первых сурово осудил карбонарское движение за отсутствие живой и органической связи с интересами всей трудящейся Италии. 24 января 1821 года Байрон пишет в своем дневнике: «Недостаточно заинтересована народная масса, а только высший и средний класс. А я хотел бы вовлечь в движение крестьянство — эту чудесную первобытную силу двуногих леопардов. Но велики противоречия. В то время как жители Романьи не мыслят восстания без крестьян, болонцы не хотят иметь с ними дела».
Образцом политической чуткости кажутся нам те строфы Байрона, которые касаются положения дел в Греции. Постепенное падение политического значения Оттоманской империи (Турции) поставило непосредственно после Венского конгресса перед глазами европейских монархов заманчивую перспективу добить Турцию и переделить Балканы. Эта хищническая дипломатия, главным образом, была дипломатией царизма. Александр I изыскивал способ, каким можно было бы добыть новые барыши для дворянской и купеческой торговли хлебом. Пожива на берегах Черного моря, свободное пользование проливами для русских судов без конкуренции европейских предпринимателей — все это было настолько заманчиво для Александра I, что он не боялся циничного противоречия своей политики, когда, с одной стороны, высказывался за подавление национального движения итальянцев против Австрии, с другой, — склонен был использовать и провокационно подогреть слабое греческое национальное движение против турецкого владычества. Французское правительство рассматривало греческое движение как бунт против законного государя. Но как бы то ни было, в тот момент, когда европейским правительствам почудился запах мертвечины на Балканах, они облекли дипломатическую кон'юнктуру своих кабинетов наименованием «восточный вопрос».
И вот Байрон посвящает Александру I замечательные строки:
Царь Александр! вот щеголь, властелин,
Войны и вальсов верный Паладин.
Его влекут толпы подкупной крик,
Военный кивер и любовниц лик.
Умом казак, с калмыцкой красотой,
Великодушный, только не зимой, —
В тепле он мягок — полу либерал.
Он жесток, если в зимний вихрь попал!
Да, он не прочь свободу уважать
Там, где нужно мир освобождать.
Как он красно о мире говорит,
Как он «по царски» Греции сулит
Свободу, если греческий народ
Готов принять его державный гнет.
И Греция в свой трудный час поймет,
Что лучше враг, чем друг, который лжет.
Пусть так: лишь греки — Греции своей
Должны вернуть свободу прежних дней,
Но варвар в маске мира — царь рабов —
Не может снять с народов гнет оков!