Потемкин только что вернулся из Царского Села, куда ездил к императрице по ее приглашению. Он был обласкан ею, принят милостиво, но это было не то, не то, что прежде, далеко не то. Прежде он не боялся «случайных» людей, то есть, вернее сказать, он и теперь не боялся никого, но прежде стоило ему только захотеть – и «случайный» человек терял свое могущество. Так было с Ермоловым, с Мамоновым. Светлейший был уверен, что так будет теперь и с Платоном Зубовым, однако эта уверенность не оправдывалась. Напрасно твердил он, что «один зуб болит у него и мешает ему жить спокойно и что он выдернет этот зуб», «зуб», по-видимому, продолжал болеть и «выдернуть» его было трудно. Вот почему дурное расположение духа все чаще и чаще охватывало светлейшего в последнее время, и в особенности после его посещений большого двора.
И на этот раз он вернулся насупленный и суровый.
Он переодевался в своей уборной, велел позвать к себе секретаря своего, Попова, и, когда тот явился, спросил его, садясь к письменному столу.
– Ну, что у вас тут, как?
Попов, изучивший светлейшего до самых последних мелочей, сразу увидел, как ему отвечать и держать себя, и знал уже заранее, что последует дальше. Он знал, что Потемкин, вернувшись не в духе, на этот раз не запрется у себя в кабинете, но его дурное расположение разрешится тем, что он станет входить в подробности своего личного обихода, как бы предоставив всем остальным жить по-своему, лишь бы и ему не мешали.
На такой оборот указывал вопрос, сделанный светлейшим. Он был в отсутствии из дома в Царском три дня и желал узнать, что тут было и как без него.
У Попова на этот случай был готов обстоятельный доклад, и он начал говорить, подробно описывая все важное и неважное.
– Ну, а она что? – спросил Потемкин.
Попов понял, про кого спрашивают, и ответил:
– Все так же.
– Что доктора сказали?
– Что же они могут, ваша светлость!..
– Ну, конечно, ничего они не могут и не знают, кроме декокта, а тут декоктом не поможешь! Я думаю завести у себя своего особенного доктора.
Попов ничего не ответил, только придал своей улыбке лукавое выражение и склонил голову набок, как бы безмолвно подтверждая, что все окружающее, в том числе и всеми признанные доктора, никуда не годились, а хорошо было только то, что не похоже на общепринятое.
– Да, особенного, – повторил Потемкин. – Я хочу посоветоваться с графом Фениксом. Он мне кажется парнем толковым, по крайней мере, оригинален. Он мне говорил, что знаком с медициной...
– Граф Феникс, словно нарочно, сегодня ждет в приемной вашей светлости.
– А много там народу?
– Много.
– Примешь графа Феникса, а остальным сказать, что приема не будет.
И этот ответ Попов ждал заранее; он потому и сказал, что в приемной было «много» народу, что знал, что светлейший никого не велит принимать, кроме Феникса, о котором заговорил.
На самом деле, приемная была далеко не полна. С каждым днем она становилась пустее и пустее, и это служило одним из верных признаков, что «зуб» болел сильнее.
Граф Феникс был принят один.
– Здравствуйте, граф, – встретил его Потемкин. – Вы мне говорили, что знакомы с медициной...
– Знаком, ваша светлость, – ответил, не торопясь, Феникс. – Разве вы чувствуете себя нездоровым?
– Чувствую, – вдруг нахмурясь, проговорил Потемкин, – но хочу спросить вашего совета не о себе. Свои недуги я сам лечу... Нет, у меня здесь девушка...
– А! – произнес граф. – Что же с нею?
– Несколько дней тому назад во флигеле, где она помещалась, произошел пожар. Его потушили довольно скоро, и несчастье оказалось невелико, но, представьте, с девушкой случилось после этого что-то странное: она потеряла память...
Граф Феникс кивнул головой, как делают люди, которым говорят о вещах, хорошо им известных, и спросил:
– У нее полная потеря памяти или частичная?
– Она забыла все, все, что случилось с нею прежде. Людей, которых знала, она встречает, точно видит в первый раз, не узнает своих вещей, книги, прочитанные ею, новы для нее...
– Но читать она может?
– Может.
– А говорить?
– Разговор ее ясен и вполне последователен.
– Она знакома с иностранными языками?
– Говорит по-французски.
– Не забыла этого языка?
– Нет.
– Значит, это только частичное затмение памяти. Бывает, что в силу какого-нибудь большого потрясения, как в данном случае, например, испуга во время пожара, теряют совершенно память и забывают даже слова разговорной речи. Испуг был, очевидно, очень силен, но не имел еще слишком серьезных последствий. Больную осматривали доктора?
– Осматривали, ничего не поняли, посоветовали декокт и развлечения.
– Развлечения, конечно, могут быть полезны, но сами по себе не могут служить лекарством.
– Вот видите ли, – перебил Потемкин, – по некоторым условиям я должен скрыть у себя девушку – не нужно, чтобы знали, что она у меня. Вследствие этого в многолюдных собраниях показываться ей нельзя, разве на маскарадах. В последний раз я послал ее на маскарад к Шереметеву, но такие праздники редки, других же общественных развлечений пока я ей предоставить не могу.
– Впрочем, они не нужны так уж особенно, – успокоительно произнес граф Феникс, – можно и без них обойтись.
– Тем лучше.
– Ваша светлость позволит мне видеть больную?
– Конечно! Идите за мной! Она теперь в саду, вероятно. Мы найдем ее там.
И Потемкин повел графа в сад.