Для того чтобы исполнить желание Веры, Елчанинов мог проникнуть только по подземному ходу в иезуитский дом, где жил маркиз. Что ему делать там, он знал на этот раз менее, чем в первый. Тогда, по крайней мере, у него имелось в виду нечто более определенное: высвободить из подвала запертого там человека; но теперь как и у кого он должен был узнать о положении Трамвиля?
И снова пошел Елчанинов наугад, опять руководствуясь тем, что будь что будет!
До сих пор такое руководство шло ему на пользу; все, что от него зависело в данном случае, он проделал с быстротой и смелостью, то есть отправился к дому на Пеньках, пробрался к двери в стене, отпер ее, спустился по знакомой уже лестнице в подземный ход и благополучно поднялся к двери в столовую.
Здесь ему пришлось остановиться: в столовой слышались голоса.
Елчанинов приложил глаз к отверстию и увидел Грубера; перед ним стоял склоненный Станислав.
Он жалобным голосом изливал потоки своего красноречия, изредка всхлипывая.
– Пане ксендже, – говорил он, – вы видите, я сам к вам пришел, я вернулся сам, потому что знаю – все едино, вы меня отыщете, и тогда меня постигнет та же участь, какую испытали пан Кирш – да спасет Господь его душу! – и пан художник. И я так подумал себе, что лучше уж пусть меня опять посадят в подвал, чем ежели я должен буду умереть на воле. Пане ксендже, сажайте меня в подвал, делайте со мной, что хотите, я все исполню, что вы станете приказывать, только окажите мне вашу помощь! Я бедный человек, пане ксендже, имел красавицу жену, такую красавицу, что и не рассказать. Она убежала от меня, я искал ее долго, наконец нашел здесь и видел ее сам, своими глазами! Подъезжаю я к подъезду...
– К какому подъезду? – спросил Грубер.
– Пана Варгина, художника, и вижу, стоит карета. Я спрашиваю: «Чья?» – говорят мне: «Леди Гариссон».
– А! Леди была сегодня у художника Варгина! – заметил как бы про себя Грубер.
– Да это не леди вовсе! – почти крикнул Станислав. – Я вам открою ее тайну: это же моя бежавшая жена! Я сам видел, как она выходила! Вы знаете ее; когда я служил тут, я слышал, как называли имя леди Гариссон, да и она была здесь, когда мы с паном Киршем хотели подглядеть из библиотеки! Я ее сам впускал, только не узнал, потому что она была закутана. Пан Кирш хотел показать мне ее, но я не видел, я испугался и убежал, а потом меня схватили и посадили в подвал. Но, если бы я ее увидел, я тогда же сказал бы вам, что это не леди Гариссон, а моя жена. Она обманывает вас, пане ксендже! Накажите ее за это и выдайте мне ее, чтобы она не смела больше обманывать вас, а я вам за это буду слугой, и таким верным слугой, что сделаю все, что вы захотите!
– Погоди, – остановил его наконец Грубер, – скажи мне сначала, как ты вышел из подвала?
– Ах, это, видит Бог, не я, – стал божиться Станислав, – не я! Я бы сам никогда не посмел это сделать! Я знаю, что в этом доме даже стены слышат.
«Это ты правду говоришь!» – подумал Елчанинов, не упустивший в своем тайнике ни одного слова.
– Я знаю, – продолжал Станислав, – что вам, святой отец, все известно, а потому сейчас же прибежал к вам, как только мог, потому что хочу вам служить, ибо вы все можете, а они ничего не могут. Я знаю, вы можете вернуть мне жену...
– Ну да, я уже слышал это! – перебил его Грубер. – Отвечай прямо на вопрос: если ты говоришь, что не сам вышел из подвала, то, значит, тебя освободили!
– Освободили, пане ксендже, насильно освободили, видит Бог!
– Кто?
– Пан офицер; пан Ел-ча-нинов, так, кажется, зовут его? Они все трое встретились с нами, когда с паном маркизом случилось несчастье.
– Так и есть, – проворчал Грубер, – я так и думал! Как же он тебя вывел?
– Не знаю! Он очень сильный, он заткнул мне рот и завязал глаза, взял на руки и понес.
«Слава Богу!» – мысленно обрадовался Елчанинов, что принял эту предосторожность, освобождая Станислава.
– А как же он вошел в подвал?
– Через дверь.
– Она была отперта?
– Нет, он отпер ее, а каким образом – мне неизвестно.
– Что же было потом?
– Потом он отвел меня к себе домой, и мы легли спать. Я чувствовал себя очень усталым и спал долго. Меня разбудил пан офицер и говорит, чтобы я ехал.
– Ты поехал с ним к художнику?
– Вот именно! Вы все знаете, пан ксендже, как знал покойный пан Кирш!
– Ну, и как же ты застал этого художника?
– Он лежал на диване.
– Мертвый?
– Нет, не мертвый! Только ему было очень дурно. Пан офицер заставил меня помогать ему, мы вынесли художника в карету и повезли.
– Куда?
– А вот этого я не ведаю! Мне город совершенно незнаком. Мы его куда-то привезли, какие-то люди помогли вынуть его из кареты, а меня офицер отправил с денщиком к себе домой.
– И ты мне рассказал все, что знаешь?
– Все, пане ксендже, как перед Богом.
– Ну, хорошо! Я увижу, если ты солгал! – сказал Грубер, а затем ударил два раза в ладоши и крикнул: – Али!
Кто вошел на этот зов в комнату, Елчанинов не мог увидеть, но догадался по его имени, что это был, вероятно, новый слуга маркиза, арап.
– Али, – довольно мягко произнес Грубер, по-французски, – вот этот человек говорит, что дверь в подвал была отперта.
– Я этого не знаю! – ответил на ломаном французском языке визгливый, неприятный голос. – В эту ночь брат Иозеф сам запер замок на двери подвала и увез ключ с собой. У меня этого ключа не было.
– Брат Иозеф увез ключ? – переспросил Грубер. – Так ли это? Зачем брату Иозефу было увозить ключ?
– Да вот он сам тут, – опять провизжал тот же голос, – сидит у маркиза. Если угодно, я позову его, спросите его сами.
– Хорошо, позовите и уведите пока этого человека, но только помните, что теперь вы мне отвечаете за него!
– Пане ксендже, – заговорил Станислав, – а как же относительно моей жены? Ведь я потому и пришел к вам, чтобы сговориться относительно моей жены.
Но речь его замерла и перестала быть слышной; Али, очевидно, не дал ему договорить и увел его.
В комнату вошел управляющий леди.
Елчанинов видел, как он подошел под благословение Грубера и сел за стол напротив него.
– Брат Иозеф! – обратился к нему Грубер. – Вы вчера заперли дверь подвала и увезли ключ с собой?
– Да, я сделал это для большей верности, после того как вы мне объяснили, насколько этот человек важен для нас и что он по действию наших братьев привезен сюда, хотя сам и не подозревает этого.
– И вы сами заперли замок?
– То есть он был уже заперт и висел на болте, но я всунул ключ и попробовал; ключ был уже повернут в замке, на три оборота.
– Вы помните это?
– Еще бы!
– И увезли ключ с собой?
– Да.
– Но ведь этот ключ не простой и сделать другой такой же, не имея в руках подлинного, нельзя!
– Да, бородка у него слишком хитра.
– В таком случае как же замок оказался отпертым?
– Для меня это положительно загадка!
– Ну, мы разъясним эту загадку. А что маркиз? Ему сегодня, кажется, еще лучше, чем вчера?
– Да, он чувствует себя очень хорошо и удивляется, отчего сегодня не приехала к нему Вера.
– Я не велел пускать ее.
– Отчего? Теперь, когда она стала богатой наследницей, нам ее близость должна быть полезна!
– Вы слишком скоры в своих заключениях, брат Иозеф! Поверьте мне, что я не упущу ничего полезного для нас, но сегодня утром я был у госпожи Туровской, и мне показалось там кое-что подозрительным. Я застал у нее леди...
– Да, леди сегодня провела утро у Туровской и вечером опять поехала к ней. Я не видел в этом ничего дурного; думал даже, что они вместе приедут сюда.
– Это вы все думали, брат Иозеф, а я видел у Туровской вместе с леди офицера Елчанинова, одного из этих трех...
– Как он попал туда?
– А знаете ли вы, где была леди перед Туровской?
– К сожалению, у этого художника! Мне не пришло в голову, что она рискнет отправиться к нему, и потому я не догадался отдать приказание кучеру, чтобы он не вез ее к этому Варгину.
– Она тогда поехала бы в наемной карете. Но не в этом дело. Они увезли художника...
– Как увезли? Ему, кажется, должна была быть одна дорога – на кладбище!
– А оказывается – нет! Вероятно, доза была слишком слаба!
– Да нет же! Брату, исполнявшему это поручение, было приказано употребить самое сильное средство!
– Как бы то ни было, а художник остался жив и его перевезли...
– Вероятно, в больницу?
– Нет, вероятнее в бывший дом князя Верхотурова, принадлежащий теперь Вере Николаевне Туровской. Я вам говорю, что уже утром мне показалось подозрительным единение этих трех лиц под кровлей этого дома! Но я тогда не знал еще о судьбе художника. Потом я получил сведения, которые дали мне возможность догадываться, а теперь я имею в руках доказательство, что мои догадки были справедливы!
– А именно?
– Станислав явился сюда и все выболтал. Из его рассказа можно заключить, что Варгин теперь в доме у Туровской. И сделал это все офицер Елчанинов: он освободил Станислава, он же и поспел к своему приятелю вовремя.
– Вы полагаете, что ему известен секрет противоядия?
– Нет, но он, может быть, известен этой женщине.
– Леди?
– Ну да, леди, если уж мы так называем ее! В записях о ней, которые мне присланы капитулом, значится между прочим, что она сумела погубить своей прелестью одного из наших братьев, и он открыл ей несколько секретов и тайных средств. Он понес за это должное наказание немедленно же.
– Перст судьбы карает изменников и помогает нам, отец! В том, что Станислав сам явился к вам и все рассказал, я вижу подтверждение этого!
– Ну, Станислава привел сюда не перст судьбы, а просто мелкая человеческая натура. Нужно знать только эту натуру, и тогда так легко управлять людьми! Он обуреваем страстишкой к своей жене, и эта-то страстишка толкнула его снова к нам. Он увидел ее...
– В качестве леди Гариссон?
– Да.
– Ну, значит, теперь больше, чем когда-нибудь, опасно держать его на воле; он может выдать, что она его жена, и тогда все наши расчеты падут и исчезнут как дым.
– Так что же, по-вашему, надобно опять запереть его и не выпускать?
– Непременно.
– У вас все только сила, брат Иозеф! Вы рассчитываете только на одну грубую силу, физическую или денежную. Вы забываете внутренние свойства человека, на которые можно влиять, и это влияние будет всегда могущественнее всякой силы. Теперь более, чем когда-нибудь, нужно отпустить Станислава.
– Не смею указывать вам, отец. А что же вы думаете делать с остальными?
– Веру Туровскую я не велел сегодня пускать сюда, потому что не хотел, чтобы она, после того как возбудила во мне подозрения, увиделась с маркизом, прежде чем я переговорю с ним и направлю его как следует, настроив его мысли должным образом. Я сегодня сделаю это, а завтра Туровская может опять увидеться с ним. О двух приятелях, оставшихся после того, как мы отделались так удачно от третьего, я позабочусь.
– Ну а леди? – спросил управляющий.
– А леди на днях будет представлена при дворе государю. Она опасное и обоюдоострое орудие, это правда, но только не для нас! Мы сумеем справиться с ней, и ее строптивость в данном случае является ее достоинством, потому что натура покорная, не самовластная и легко подчиняющаяся была бы вовсе непригодна для той роли, какую должна исполнить леди. Али! – крикнул Грубер, опять хлопнув в ладоши, – приведите сюда Станислава!
Поляка привели.
– Итак, – обратился к нему патер Грубер, – ты хочешь вернуть к себе свою жену?
– Очень хочу, пане ксендже! Поэтому я и пришел к вам, и хочу служить.
– Нам твоей службы не нужно. Если желаешь действовать, то можешь делать это только для себя, и если будешь исполнять беспрекословно то, что я тебе прикажу, то твои старанья увенчаются успехом.
– О, я все сделаю, что вы прикажете! – воскликнул Станислав.
– Ну, вот видишь ли, – начал объяснять ему Грубер, – твоя жена добилась – уж Бог ее знает каким путем – высокого положения английской леди.
– Но ведь она же не леди! Это обман!
– Все равно, она выдает себя за нее, и так искусно, что тебе никто не поверит, если ты сунешься – таков, как ты есть, – разоблачать ее. У нее такие связи, что тебя просто вышлют вон, и тогда ты ее никогда больше не увидишь. Ты подумай только, какая разница теперь между твоим и ее положением.
– Но я надеюсь на вашу помощь!
– Тогда ты должен беспрекословно слушаться. Если ты зря решишься на какой-нибудь необдуманный поступок, то ничего этим не достигнешь; надо действовать осторожно, осмотрительно и подготовить ту минуту, когда ты сможешь доказать, что эта леди – твоя жена.
– Я это могу понять! – согласился Станислав. – Конечно, лучше всего всегда действовать осмотрительно! Так что же вы мне прикажете делать?
– Прежде всего скрыть как можно лучше свои намерения, а для этого, если тебе придется еще раз столкнуться с леди, и вида не показывать, что ты узнаешь ее! А между тем ты должен будешь следить за ней и за людьми, с которыми она имеет сношение.
Станислав поспешил спросить:
– Кто же эти люди?
– Ты их знаешь: один – офицер Елчанинов, который сам навязался к тебе в непрошенные благодетели, другой – художник Варгин. Если ты внимательно будешь присматривать за ними, то не упустишь из виду и леди. Пока, значит, остановимся на том, что ты сегодня же вернешься к офицеру Елчанинову, останешься у него, как будто укрываешься от нас, а сам ежедневно вечером будешь являться сюда и доносить подробно обо всем, что делал в течение дня господин Елчанинов.
– А если он мне ничего не будет рассказывать? – спросил Станислав.
– О, святая простота! – вздохнул Грубер. – Ну, так ты сделай так, чтобы узнать помимо его; следи за ним, войди к нему в доверие, постарайся услужить ему, постарайся, чтобы он давал тебе поручения, – словом, добейся своего! Тебе есть из-за чего добиваться!
– Значит, вам необходимо знать все, что делают пан офицер и его приятель?
Грубер сделал нетерпеливое движение.
– Да пойми ты, что не мне нужно это знать, а это для тебя самого необходимо! Я буду действовать в твою пользу со своей стороны, ты будешь следить со своей; и вот для того, чтобы сообразовать наши действия и не расходиться, я должен знать ежедневно, как идет у тебя дело, чтобы давать тебе в случае нужды необходимые наставления, а когда наступит пора, мы нанесем окончательный удар.
– Теперь я понимаю: значит, вы и взаправду хотите помочь мне.
– Ну да, и сомневаться тебе в этом нет причины. Ты постарался сделать против нас проступок, подслушать нас или подсмотреть, за это был посажен в погреб, из которого тебя все равно выпустили бы на днях. Отсидев в погребе, ты искупил свой проступок и достаточно почувствовал, я думаю, нашу силу; теперь мы ничего против тебя не имеем и хотим сделать тебе добро, поступая по-христиански, то есть платя добром за зло.
– Но ведь я не хотел сделать вам зло, Боже сохрани!
– Все равно, я выражаюсь только, так сказать, фигурально.
– Но вы искренне поступаете по-христиански, если желаете оказать помощь бедному человеку.
Грубер смиренно воскликнул:
– Таков наш долг, Станислав. Иди же с миром и поступай, как тебе приказано!
Станислав, вполне убежденный и растроганный ласковой добротой к нему патера Грубера, счел необходимым в этот момент всхлипнуть и опустился на одно колено.
– Благословите же меня, святой отец, на благое дело!
Грубер поднял глаза к потолку и благословил Станислава.
Тот всхлипнул еще раз и удалился.
– Вы не думаете, – заговорил управляющий, оставшись вдвоем с Грубером, – что этот человек слишком глуп, чтобы исполнить как следует ваше приказание?
– Когда глупостью руководит разум, она перестает быть таковой! – уверенно произнес патер.
– Но он может сделать какой-нибудь промах и испортит дело неосмотрительным поступком.
– Я за ним буду присматривать сам. Ну, а теперь пойдемте к маркизу, мне еще предстоит длинный разговор с ним, – и патер поднялся, чтобы направиться в комнату маркиза.
Елчанинов знал теперь не только то, зачем он пришел сюда, то есть что маркиз цел и что ему еще лучше, чем вчера, но гораздо больше.
Он не раскаивался, что решился снова побывать в подземном ходе иезуитского дома. Ему посчастливилось получить тут сведения, весьма важные для него самого.
Итак, к нему приставили шпиона, и этот шпион будет следить за ним.
«Ловко они устраивают свои дела, – думал Елчанинов, осторожно спускаясь с лестницы, – ловко окрутили они этого дурака Станислава! Ну, да авось! Как-нибудь при его же помощи мы одурачим их, в свою очередь!»
Машинально сосчитав в темноте ступеньки лестницы, число которых было ему уже известно, Елчанинов, освоившись уже с подземным ходом, который он считал почему-то даже своим, повернул налево, зная, что тут будет поворот.
Он так далек был от мысли о какой-нибудь опасности, что сделал это вполне беспечно, уверенный, что сейчас минует подземелье и очутится на улице. И только, завернув за угол, он растопырил руки, чтобы нащупать стены, как его рука вместо камня толкнулась в кого-то живого, и этот живой вдруг кинулся на него в темноте и столкнул.
Елчанинов упал навзничь, не выдержав неожиданного толчка.
На него навалились, против него в узком, темном пространстве хода боролись двое, его связали, завязали ему рот и глаза и понесли.
В этом доме, как оказалось, стены не только слышали, но и нападали.