Получив деньги, Финишевич с Пуришем вышли и направились по знакомой им аллее Летнего сада.
— Знаешь, — сказал Пуриш, — поедем куда-нибудь сначала развлечься!.. Я всегда люблю пред серьезным делом сначала рассеяться, а потом уже со свежими силами приняться за дело!
Финишевич усмехнулся и махнул рукой.
— Тебе бы только развлекаться! Ты и до дела, и после дела один норовишь брыкнуть куда-нибудь! Нет, брат, теперь нам дано важное поручение, и мы должны исполнять его!
Они шли некоторое время молча.
Пуриш был не совсем доволен таким оборотом.
— Знаешь, что мне пришло в голову? — вдруг заговорил он. — Мы вот что сделаем: отправлюсь я сейчас к Митьке Жемчугову и подобью его идти в трактир с нами. Такой пьяница, как он, едва ли откажется! И выйдет, что мы будем с ним как верные соглядатаи, а вместе с тем и развлечемся! А угощение, что с нас причтется, на счет немца поставим, потому это ведь по долгу службы!
— Что верно, то верно! — согласился Финишевич и даже прищелкнул языком. — Вот это идея!.. Так вот как: ты, значит, иди сейчас к Жемчугову, а я все-таки поручу двум-трем человекам наблюдение за ним внешнее!.. У меня люди найдутся! А потом пойду прямо в трактир и там буду ждать вас.
Уговорившись таким образом, они расстались.
Пуриш направился в дом Соболева к Митьке Жемчугову и ворвался к нему со стремительностью урагана, с объятиями, с объяснениями в дружбе и преданности.
Митька сидел злой, потерявший надежду, что Соболев вернется. Его все-таки очень изумляло, как это мог пропасть в Петербурге человек так бесследно, несмотря на то, что все силы Тайной канцелярии были направлены на его розыск.
Бурное появление Пуриша сначала рассердило Жемчугова, а потом как бы удивило. С какой бы стати этому человеку было вдруг изливаться в таких нежностях?
«Тут что-нибудь да не так!» — сказал сам себе Митька и стал внимательно наблюдать и прислушиваться к каждому слову Пуриша.
Тот между тем старался изо всех сил и, размахивая закуренной трубкой, повторял, не переставая:
— Ну что, в самом деле! Ну, поедем!.. Ну, возьмем вот так, да и поедем!.. Чего дома сидеть и киснуть? Поедем в трактир, выпьем!.. В кости сыграть можно… Ну, едем: марш-марш…
Митька долго приглядывался и прислушивался и потом внезапно, вскинув взор, спросил:
— А Финишевич где?..
Пуриш, не ожидавший такого вопроса в упор, смутился и невольно сболтнул:
— Он пошел по делу!
Митька недолго раздумывал, какое могло быть дело у Финишевича. Ему показалось, что он нашел, в чем тут была суть.
— Я с удовольствием пошел бы в трактир, — сказал он, — да не могу: мне надо идти!..
— Ну и я с тобой пойду! — заявил Пуриш, посмотрев на часы.
— Нет, я один пойду! — решительно произнес Митька.
Пуриш опять взглянул на часы и забеспокоился.
— Пойдем лучше в трактир! — начал опять приставать он.
«Дурак!» — мысленно обругал его Митька и сказал вслух:
— Знаешь, что?.. Выпьем лучше чего-нибудь дома!
— А что у тебя есть?
— Найдем что-нибудь! Хочешь полынной настойки?
Митька велел принести настойку и налил две рюмки; они чокнулись, выпили, закусили анисовым кренделем, как это делал в былые годы царь Петр.
Митька налил по второй, опустил руку в карман своего камзола, вынул оттуда аккуратно сложенную бумажку, незаметно расправил ее под столом, глянул в окно и проговорил:
— Смотри, Пуриш, вон по улице Финишевич идет… Пуриш бросился к окну, а в это время Митька ловко рассчитанным движением высыпал содержимое бумажки в его рюмку.
— Что ты врешь? Никакого Финишевича нет! — сказал Пуриш, отходя от окна.
— Ну, может быть, мне показалось! — согласился Митька. — Ну, выпьем!
Пуриш чокнулся и выпил. Вслед затем мало-помалу его глаза начали слипаться, голова свесилась, и он заснул на полуслове.
Как только Митька удостоверился в том, что Пуриш заснул, он встал, оделся и вышел, сказав Прохору, чтобы тот не будил Пуриша, который проспит, вероятно, часов восемь, а для того, чтобы не разбудить его, надо соблюдать возможную тишину.
«Ага! За мной следить вздумали! — рассуждал Митька. — Хорошо же! Посмотрим, что из этого выйдет!»
Он направился не через ворота на улицу, а через сад, по той дороге, по которой бегала к нему Грунька и которую едва ли кто-нибудь знал и мог по ней выследить его.
Выйдя задворками на Невский, Жемчугов направился прямо в Тайную канцелярию, где — он знал — должен был быть в это время Шешковский.
Он действительно застал последнего там и с места стал рассказывать, в чем дело.
— Ну, картавый немец Иоганн установил за мной по форме наблюдение и поручил это дело Пуришу и Финишевичу.
— Они давно были в сношениях с ним, это было уже известно! — сказал Шешковский. — Но почему ты думаешь, что им поручено следить именно за тобой?
— По моей системе! Ты знаешь, ведь я люблю всегда все делать сам и по возможности не вмешивать других людей; мое выслеживание делается так, что сам человек, сам того не зная, рассказывает мне все. Зачем эти сложные приемы хождения по следам, подглядыванья и высматриванья, когда стоит лишь, если знаешь обстановку и человека, понаблюсти за его словами, и тогда все станет ясно?
— Ну, и что же тебе стало ясно? — спросил Шешковский.
— То, что Пуриш и Финишевич были сегодня у картавого Иоганна, получили с него деньги и обязались следить за мной, причем разделили этот труд так, что Пуриш рассчитывает присосаться ко мне под видом дружбы, так чтобы не отстать, а Финишевич — со своими оборванцами…
— А у него есть оборванцы?
— Да, их он нанимает за гроши… Так он со своими оборванцами должен следить за мной по пятам, так сказать, во внешнем наблюдении.
— Почему же ты думаешь, что это так?
— Я не думаю, но знаю это наверное. Пуриш ни с того, ни с сего явился сейчас ко мне и стал навязывать свою дружбу и вести себя так, словно уже имеет мое согласие на то, чтобы ему от меня не отходить. Он стал звать меня в трактир и при этом произнес «марш-марш» таким тоном и даже так немного прикартавив, что ясно было, что он только что разговаривал с картавым Иоганном, который любит употреблять слово «марш-марш» чаще, чем это нужно. Если прислушаться к речи недалекого человека, всегда можно угадать по двум-трем прорвавшимся словам, с кем он говорил пред тем!..
— Но для этого надо знать хорошо этого человека!
— Я и Пуриша, и Иоганна слишком хорошо знаю. Ну, а дальше все понятно! Что Пуриш получил деньги, несомненно из того, что он показывал мне их, зовя в трактир, а иначе, как от Иоганна, ему не от кого было получить. Все его поведение со мной подтверждало мое предположение. Он пришел ко мне один, хотя всюду и всегда ходит с Финишевичем, потому что один боится предпринять что-нибудь… Ведь он — трус, этот Пуриш, и раз он был у меня один, можно было поручиться, что Финишевич с двумя-тремя оборванцами торчит где-нибудь возле дома и устраивает наблюдения. Если бы Пуриш пришел ко мне действительно лишь для того, чтобы звать в трактир, он сделал бы это непременно вместе с Финишевичем и не смутился бы, когда я спросил у него, где его приятель. Все это — простая логика.
— Вероятно, все это правильно и доказывает, что у тебя несомненный дар сопоставлять обстоятельства. В самом деле, ты один со своими мозгами стоишь многих. Ну, а где же теперь Пуриш?
— Заснул на восемь часов у меня дома.
— При твоем содействии?
— Ну, разумеется!
— А Финишевич?..
— Вероятно, продолжает караулить меня, потому что не может подозревать, что я выбрался из дома задворками. Но послушай: один из твоих двадцати способов был недурен; все это вышло очень удачно, и девицу мы получили. Но что же дальше?
— Дальше будем разбираться. Кстати сказать, поджигателя нашли.
— Да неужели?
— Представь себе, в подвале нынче раскопали какого-то человека, заваленного там.
— Что же он показывает?
— Его только что привезли и заперли у нас. Вот будем допрашивать.
В эту минуту дверь шибко отворилась, раздался голос: «По личному приказанию герцога!» — и в комнату вошел картавый немец Иоганн в больших синих очках. Он уверенно и смело подошел к Шешковскому и положил пред ним запечатанную бумагу.
— Немедленно передать генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову! — сказал он по-немецки.
— Я по-немецки не понимаю! — произнес Шешковский, вставая.
Иоганн показал на подпись на бумаге, сделанную рукой самого герцога.
Шешковский взял бумагу и понес к Ушакову.
Иоганн и Митька, оставшись одни, посмотрели и узнали друг друга.