IX

Светильник

1

Вернувшись домой, Орленев улегся в постель, но не мог заснуть.

Как ни старался он успокоить себя, что все обойдется хорошо, он чувствовал недовольство собой из-за того, что приехал сегодня к француженке и, главное, оставался у нее так долго, что его застал там офицер, явившийся для обыска.

Было очень неприятно, что его застали там. И ведь офицер записал его фамилию к себе в книжечку. Орленев видел это и помнил.

Вообще все воспоминание о сегодняшнем вечере щемило ему сердце.

«И как хорошо до сих пор все шло! — думал он, ворочаясь с боку на бок — Как хорошо… и вдруг теперь!»

Ему уже казалось, что из-за этой неприятной истории вся карьера его испорчена. И зачем он поддался на приглашение, зачем просто не разорвал и не бросил этой несчастной записки?

Впрочем, записка была обстоятельством, которое нужно было обдумать.

Сама ли Маргарита написала и потом лгала отнекиваясь, или это была чья-нибудь посторонняя мистификация? В последнем случае было интересно — кто же и с какой целью мог прислать ему подложную записку?

Сергей Александрович сейчас же, вернувшись домой, нашел ее у себя на бюро (дорогой он боялся, не бросил ли он ее), и теперь она лежала у него на столике, возле кровати.

Он перечел ее несколько раз.

Записка по стилю совсем подходила к тому, что могла написать такая француженка, как Маргарита. Почерка ее он не знал, но рука была несомненно женская. Бумага — тонкая, синяя, с золотым обрезом — сильно пахла мускусом. У Маргариты могла быть такая бумага, и пахнуть мускусом она должна была несомненно, потому что у нее все пахло мускусом.

Орленев жалел, что не попросил ее показать, на какой бумаге она обыкновенно пишет записки и какой у нее почерк.

«Да чего же я думаю? — вдруг сообразил он. — Конечно это она сама написала записку. Кто же посторонний мог знать, что мы знакомы и что она звала меня к себе? Я, кажется, никому не рассказывал о нашей встрече!»

Он постарался самым добросовестным образом припомнить, не проболтался ли он при ком-нибудь о своем знакомстве с Маргаритой, и после долгих усилий памяти убедился, что никто не мог знать об этом.

Значит, записку писала Маргарита и разыграла комедию просто так себе, потому что это пришло ей в голову, а раз она солгала, что не писала записки, значит, и все остальное была комедия!

Орленев потушил свечу и улегся поудобнее, воображая, что обдумал все, что ему нужно было обдумать, и решил все, что ему нужно было решить, и что теперь для него несомненно, что эта француженка — хитрая и ловкая авантюристка, и больше ничего! Жалеть ее нечего.

«А Гирли?» — вдруг вспомнил он.

То, что Гирли оказался лицом, имевшим доступ и некоторое значение у Потемкина, нисколько не было удивительно. Это казалось очень похоже на князя Таврического. Светлейший всегда выискивал во всех слоях общества хороших людей и дружил с ними.

До сих пор сам Орленев от старика музыканта видел и слышал одно только хорошее. А вместе с тем, чем больше он узнавал его, тем более убеждался, что полоумие Гирли только кажущееся.

Все, что рассказывала про него Маргарита, была не ложь. Сама она это выдумать не могла.

Но в таком случае каким же образом этот старик, по-видимому хорошо знавший человеческое сердце, искушенный опытом жизни, мог быть обманут француженкой и относиться к ней хорошо?

Так одна за другой цеплялись мысли у Орленева, и напрасно силился он разогнать их. Они не шли прочь и сами гнали от него сон, заставляя лежать с открытыми глазами, бессознательно вглядывавшимися в темноту, царившую в комнате благодаря опущенным шторам.

Вдруг он в этой окружавшей его темноте расслышал шорох, потом какое-то движение.

Шорох шел со стороны, противоположной изголовью его кровати, оттуда, где прежде стоял шкаф. Последний он сам отодвинул, чтобы тот не заслонял вделанной дядей в стену доски с выжженным изображением.

Орленев насторожил уши. Он ясно расслышал, как щелкнул замок, и увидел, что в том месте, где была доска, показался слабый свет. Ясно было, что доска отворилась и пропустила человека, закрытого плащом, под которым он нес лампу. В руках у него была трость.

Орленев притаил дыхание, однако сейчас же по фигуре человека узнал в нем Гирли.

2

— Вы не спите? — спросил старик, раскрывая плащ и ставя лампу на стол.

Этот простой вопрос, произнесенный самым обыкновенным образом, почти сразу уничтожил впечатление странности его появления.

— Надеюсь, вы не испугались, как какая-нибудь нервная женщина, моего прихода? — сказал он, подходя к лежавшему с широко открытыми глазами Орленеву.

Сергей Александрович не испугался. Он только удивился и поспешил выразить это удивление словами:

— Откуда вы и как попали сюда?

Гирли улыбнулся.

— Ну, не будем волноваться из-за пустяков! — тихо сказал он и сел на постель к Орленеву. — Конечно я попал сюда самым естественным, хотя, может быть, и не совсем обыкновенным путем. К этой двери, — он показал на отворенную в стене доску с изображением, — ведет лестница из подвального этажа этого дома.

— Как же вы попали сюда в подвальный этаж?

— Очень просто: я живу там.

Орленев привстал на постели.

— Вы живете у меня в доме?

— То есть в бывшем доме вашего дяди. Да! Что же вас поражает в этом?

— Я не знал этого до сих пор.

— Кому было нужно обращать ваше внимание на то, что где-то у вас в подвальном этаже живет полоумный музыкант? И потом ко мне привыкли здесь. Меня привыкли считать здесь, при доме, как кошку или обжившуюся собаку. Разве вы знаете всех кошек у вас в доме?

— Значит, вы живете давно… и при дяде еще…

— Да, и при дяде!

— Так эта лестница… — начал было Орленев, указывая на отворенную дверь…

— Служила для того, чтобы мы сносились с ним, когда было нужно. Ну, кажется, довольно теперь расспросов, как я попал сюда. Теперь спрашивайте, зачем я здесь!

— Погодите, Гирли! У меня есть еще много вопросов к вам… Погодите, теперь я знаю, почему вы тогда, при первой нашей встрече, довели меня прямо до дома. Тогда это удивило меня… Да, еще вот что! Это вы говорили обо мне Потемкину, я знаю, это я сообразил…

— По словам Маргариты? — вставил старик.

— Вы и это знаете? Знаете, что я был у нее?

— Вы, кажется, во всем хотите видеть сверхъестественное или, по крайней мере, чудесное, — возразил Гирли. — Ну да, я знаю, потому что мне только что рассказал ваш кучер, что вы были сегодня вечером на Морской.

Орленев, с тех пор как стал адъютантом, завел своих лошадей.

— Когда же кучер успел рассказать вам?

— За ужином. Мы ужинали с ним.

— Вы ужинаете с моими людьми? — невольно вырвалось у Орленева. — Знаете, Гирли, я не допущу этого больше. Отныне вы перейдете сюда, ко мне, и мы будем жить вместе.

Старик снова улыбнулся и, покачав головой, произнес:

— Если бы Гирли захотел, он мог бы жить в дворцовых палатах и есть так, как вы едите только изредка. Но не в этом дело. Оставьте меня жить по-своему! Что было сегодня у Маргариты?

— Постойте! — перебил его Орленев. — Еще один вопрос. При нашем расставании в последний раз у церкви вы сказали… вы напомнили мне…

Гирли смотрел на него большими, ласковыми, как бы глядевшими в самую душу его глазами.

— Вы напомнили мне о Лондоне, — договорил Орленев.

— Ну так что ж?

— Откуда вы могли узнать это?

— Я хотел просто испробовать вас.

— То есть как испробовать?

— Так, — узнать, помните ли вы впечатление этой встречи.

— Но откуда вы знаете о ней?

— Вы писали об этом вашему дяде.

Боже, как просто, как глупо просто было это!

Орленев теперь только вспомнил, что действительно под свежим впечатлением происшедшего с ним написал все дяде. Потом он забыл об этом письме.

Это простое объяснение загадки, мучившей его все последнее время, было и досадно, и как будто обидно ему.

— А вы, значит, помните о ней? — спросил Гирли. Орленев, не ответив на этот вопрос, произнес:

— Вы хотели знать, что было у этой авантюристки?

— Вы называете так Маргариту? — удивился Гирли.

— Конечно. Я попал у нее в неприятную историю. Я получил записку от нее, вот эта записка, она зовет меня к себе… Потом она отказалась от всего, говорила, что никакой записки не писала. Это меня окончательно расхолодило относительно ее…

И Орленев подробно, со всеми мелочами, стал рассказывать о своем знакомстве с Маргаритой и обо всем, чему он был свидетелем сегодня вечером.

3

Гирли долго слушал, изредка покачивая головой.

— Ах, она бедная, бедная! — проговорил он наконец.

Этого никак не ожидал Орленев. Он все время рассказывал и думал, что старик пришел к нему из участия лично и поэтому в своем рассказе больше напирал на обстоятельства, относившиеся к нему, а вышло совсем наоборот.

Гирли думал о Маргарите?

— Знаете, отчего это произошло? — спросил старик. — От излишней болтливости и неосторожности. Вот вам урок. Помните, ради Бога помните, что осторожность — броня мудрых. Она необходима в ничтожнейших поступках наших. Ничто не проходит бесследно и ничто не безразлично. Маленький камушек может разбить все предначертания человека, уронить его власть. Хорошо сказанное слово — серебро, но молчание — золото. Вы говорите, что Маргарита солгала вам относительно записки и вы разуверились в ней. Давайте разберем все дело. Где эта записка?

Орленев подал со стола лежавшую у него как бы наготове записку.

Старик внимательно оглядел бумагу и прочел текст.

— Почерк ее, нет сомнения, — сказал он.

— Вот видите! — сказал Сергей Александрович.

Гирли повернул бумагу той стороной, где была печать и был написан адрес, потом посмотрел записку на свет и, не отнимая от лампы, повернул к Орленеву.

— А теперь вы видите? — спросил он в свою очередь.

На тех местах, где был написан адрес, бумага была подчищена и сквозила ясно. Нельзя было сомневаться, что адрес был выскоблен и написан вторично по выскобленному.

Когда внимательно прочитали и рассмотрели адрес, он оказался довольно грубой подделкой под руку Маргариты. Очевидно записка, не имевшая ни даты, ни обращения, была написана кому-нибудь другому и ей воспользовались для того, чтобы послать ее к Орленеву, изменив только адрес и запечатав первой попавшейся печатью, которая не могла играть роли.

— Но кому же нужно было посылать мне ее записку? — недоумевал Сергей Александрович.

— Вероятно тому, кто желал, чтобы вас застали у Маргариты в то время, когда у нее будет происходить обыск.

— Зачем?

— Чтобы во всяком случае скомпрометировать вас, хотя бы в глазах Потемкина. Рассчитывали, что вероятно ему будет неприятно, что вы были там, а может быть, и хуже…

— Хуже?

— Погодите! Не будем торопиться… Очевидно, значит, записка прислана кем-нибудь…

— Кто хотел сделать неприятность.

— В этом нет сомнения. Нет, кем-нибудь, кто знал, что у Маргариты будет сегодня обыск.

— Но как же он мог узнать, что мы знакомы?

— Ну, это пустяки! Если вы никому не рассказывали о своей встрече с ней, то она могла рассказать об этом, и не одному, а вероятно нескольким. Даже наверно рассказала. Это дошло до того, кто воспользовался рассказом и прислал вам записку: авось вы придете к ней.

— Так вы думаете, что вся эта история устроена для того, чтобы сделать мне неприятность? Но у меня нет в Петербурге никого… Вот старик Зубов разве? — вспомнил Орленев.

— Его одного вполне достаточно, — согласился Гирли. — Но вас он захватил попутно, так, не наверное, авось и вы попадетесь. Главное же ему важен был обыск у Маргариты. Он и против нее, разумеется, имеет теперь злобу.

— Да, за то, что она выгнала его.

— Конечно.

— Что же у нее могли найти?

— Книги и журналы.

— Книги? — Орленев вспомнил, что Маргарита говорила ему о полученных ею книгах и журналах, которые она разбирала пред его приходом, и сказал: — Знаете что, Гирли? Вы наверно убеждены, что эта Маргарита не может быть замешана ни в какой серьезной истории?

— Совершенно уверен, — ответил Гирли.

— Ну, тогда, значит, и никакой опасности ей не может предстоять. Если на нее и сделал донос хотя бы тот же старик Зубов, то что же могут найти у нее серьезного? Книги и журналы — это еще не такая беда.

— Нет, беда, — сказал Гирли, — и гораздо серьезнее, чем вы можете даже предполагать. Ящик с книгами привезен ей кем-то из французского посольства, недавно вернувшимся из Франции. В числе этих книг наверное много самых интересных, то есть памфлетов и всяких статей против правительства. Вы ведь знаете, что теперь делается во Франции?

— Знаю. Один клуб якобинцев чего стоит!

— Ну вот! Так Маргарите эти книги привезли так, ради редкости и скандала, а теперь это послужит для ее обвинения.

— Но, если она получила их законным путем, она прямо может сказать, кто привез ей этот ящик.

— Этого она никогда не сделает, потому что навлечет страшные неприятности на все посольство.

— Как? Она не сделает этого даже в том случае, когда это будет единственным выходом для нее?

— Вы не знаете Маргариты. Она не выдаст никого и ни за что. Проболтаться так вот в разговоре — это она может, но выдать другого, чтобы оправдать себя, этого ни за что она не сделает!

— Так что же ожидает ее по-вашему?

— Высылка из Петербурга.

— Как? За то, что у нее нашли французские из дания?

— Да. Из нее сделают тайную распространительницу этих изданий, может быть, выставят ее агентом революционных кружков. Почем я знаю? Впрочем, в России зовут это только вольтерианством. Но дело не в названии… И ей от этого не будет легче.

Они замолчали,

— Однако вышлют ее, — заговорил Орленев успокоительно, — конечно лишь в самом крайнем случае. Ведь это самое худшее, что могут сделать, а для нее это не большая беда. Ну, она уедет…

— А имение, подаренное ей светлейшим под видом продажи? Если она уедет, то что ожидает ее затем? Опять та же жизнь, к которой она привыкла и от которой едва-едва могла освободиться… Да, теперь мне все более чем ясно. Все это устроено не кем иным, как Зубовым. Он знал о получении книг Маргаритой, знал об имении, и это имение было нож острый для него. И вот он сделал донос, чтобы лишить ее всего. Расчет довольно верный. И в вас притянул к этой истории. Вышло, что вы знакомы с подозрительными личностями вроде француженки, которая старалась и его-де завлечь, но он донес на нее, а вы вот попались у нее в самый день обыска, приехали вы из-за границы — значит, Бог весть каких идей нахватались там… Вот вам все дело, как оно есть! — заключил Гирли.

— Что же делать теперь? — спросил Орленев.

— Принимать относительное зло как средство к достижению добра, но самому не желать никогда и не делать зла! — проговорил Гирли и, поднявшись и взяв лампу, направился к двери.

— Куда же вы? — остановил его Сергей Александрович.

— Может быть, еще сегодня я успею застать кого-нибудь, от кого разузнаю об этом деле.

— А как же я-то? — спросил все-таки Орленев.

— Вас я об одном прошу — не выходите завтра никуда.

— А я хотел ехать к светлейшему.

— Его нет в Петербурге.

— Где же он?

— Сегодня уехал в Царское Село.

— Как же мне никто не сказал об этом? Как же мое дежурство?

— Ваше дежурство будет по-прежнему в Таврическом дворце. Насколько я знаю, там продолжают дежурить. А двор теперь переехал в Царское Село.

— Как все это неприятно! — сказал Орленев. — И как все шло хорошо до сих пор!

— Об одном прошу, — повторил Гирли, — дайте мне обещание никуда не выходить завтра и оставаться дома весь день. Вечером я приду к вам и сообщу все, что узнаю.

— Вы этого требуете? Вы думаете, так лучше будет?

— Да, я этого требую и так будет лучше. Поверьте мне!

Сергей Александрович обещал.