Два пути
1
«А вдруг это — она?» — пришло в голову Орленеву. Он сообразил это вечером, сидя у себя дома, после того как положительно успокоил себя, что и вчерашняя выходка Зубова, и сегодняшний разговор компании у Гидля было не что иное, как шутка, и больше ничего.
Но, попав на эту случайную, поразившую его вдруг несуразную мысль, он начал фантазировать.
Она, его лондонская незнакомка, была русская. Если она могла попасть в Лондон, отчего же не быть ей в Петербурге? Было у ней что-то такое, что заставляло ее скрывать свое имя, — значит, и в Петербурге ее могли поселить те, кто заставлял ее скрывать имя, так чтобы она жила вдали центра города, где местопребывание ее могло быть незаметно. Для этого домик у церкви Сампсония был очень подходящим.
«Боже мой, неужели это правда?»
И так как теперь, о чем бы не думал Орленев, для него все соединилось с «ней» одной, то он все более и более стал утверждаться в своем соображении, совершенно забывая, что по тогдашнему времени, сильно проникнутому духом романтизма, такие явления, как его лондонская встреча, были явлениями почти заурядными.
Но раз, как бы попав на удобную ось, мысли его завертелись в известном направлении, и голова у него закружилась.
Он и раньше, — уверься только, что затея этих негодяев (так он себе мысленно называл этих людей) — не шутка, — отправился бы помешать им, но теперь, когда дело коснулось в его воображении «ее», всякие предположения о шутке исчезли.
Он стал собираться быстро, поспешно, точно боялся, что поздний вечер сегодня наступит раньше обыкновенного. Он осмотрел свою шпагу, сунул на всякий случай в карман плаща пистолет, а плащ взял нарочно старый и шляпу надел свою дорожную, такую, которую давно было пора подарить кому-нибудь из прислуги.
Как именно ехать, он уже знал, выйдя из дома, так как обдумал это заранее.
На Фонтанной он взял у пристани лодочника, и тот вывез его на Неву и пересек реку. На противоположной ее стороне Орленев отправился пешком.
Церковь Сампсония, возле которой была могила казненного Бироном Волынского, отыскать ему было не трудно. Легко, оказалось, также найти и домик, упоминавшийся в разговоре молодых людей в кондитерской. Он действительно стоял третьим от церкви на правой стороне. Значит, говорившие о нем не шутили, а на самом деле видели его.
Домик был низенький, одноэтажный, в пять маленьких окон на улицу, чистенький и опрятный. С одной его стороны были ворота, запертые висячим замком, с другой примыкал забор, из-за которого виднелись деревья сада.
Орленев осмотрел ворота; они были накрепко заперты. Окна домика были опущены и завешаны шторами. Но в заборе, когда Сергей Александрович подошел к нему, он увидел калитку, чуть отворенную.
На улице не было ни души. Орленев толкнул калитку. Она отворилась без шума. Сергей Александрович шагнул в сад.
Сад был густой, поросший сплошной зеленью по краям. В середине были разбиты клумбы с цветами, дорожки расчищены и кусты подстрижены. Видна была работа опытного садовника, содержавшего здесь свой сад так, что мог сделать честь лучшей части Петербурга.
«Ну, будь что будет!» — решил Орленев и пошел направо, по дорожке в сторону дома, где виднелась закрытая вьющимися растениями и цветами стеклянная веранда.
Вообще домик, более чем обыкновенный, даже невзрачный с улицы, здесь, со стороны, закрытой от посторонних глаз высоким забором сада, имел совершенно другой вид — уютный, приветливый, и сколько тут было цветов, и так они искусно были соединены в одну общую красивую декорацию.
Орленев, робея, но с внутренним сознанием того, что он все-таки поступает хорошо, приблизился к веранде.
Теперь, когда он на самом деле приводил в исполнение рожденный его фантазией план, он уже не думал о том, что встретит здесь «ее». Как ни хороша была обстановка здесь, но все-таки эта обстановка была реальная, а ничего реального, человеческого как будто не могло или не должно было быть вокруг «нее». Поэтому, когда Орленев подошел к веранде и через отворенную ее стеклянную дверь увидел совсем не «ее», а другую — он нисколько не удивился этому.
Она сидела в шелковом розовом распашном пардесю с широкой волнистой оборкой, сидела, глубоко уйдя в кресло, так что ее маленькая, обутая в лакированную туфлю нога была видна довольно высоко, и читала книгу. При появлении Орленева она подняла голову и большими, красивыми глазами удивленно посмотрела на него, видимо не ожидая встретить незнакомое лицо.
Она была нехороша. Кроме глаз, в ее лице ничего не было красивого; черты были неправильны и миниатюрны; но в общем было в ней что-то притягивающее, жалкое и вместе с тем нахально-смелое.
Первое впечатление при взгляде на нее было неприятное, но оно сейчас же прошло у Орленева, точно под ее взглядом обдало его теплым илом, противным обыкновенно в первую минуту, но затем, когда быстро привыкнешь к нему, очень приятному и бархатному. Он сделал учтивый поклон и заговорил первый, извиняясь за беспокойство, на которое он-де решился в силу особенных причин, потому что имеет сообщить ей нечто важное.
— Что господину угодно? — спросила женщина по-французски, видимо не поняв хорошенько русской его речи.
Она была француженка.
2
И вдруг Орленеву показалось, что все это, что он делает, не только напрасно, но и нехорошо даже почему-то.
«Как, должно быть, она отвратительна, когда обозлится, и как может быть завлекательна, если захочет обойти кого-нибудь!» — подумал он про француженку.
Он сразу понял, с кем имеет дело, и нисколько не удивился тому спокойствию, с которым она отнеслась к внезапному появлению пред ней незнакомого человека.
— Вы желаете сообщить мне нечто важное? Тогда войдите, — проговорила женщина, когда Сергей Александрович повторил ей свое объяснение на понятном ей языке, и, видимо окончательно успокоенная его французским выговором, улыбнулась ему, широко раздвинув рот быстрым движением накрашенных губ.
Она вся была накрашена. Этого требовала мода, так что все, даже горничные, красились; но она была накрашена не так, как все, а какими-то, точно сквозными, гораздо более, чем обыкновенно, нежными красками, отдававшими слегка в желтый цвет. Только рот был нарумянен ярко, с тщательно вырисованной впадиной над верхней губой. И вся она была пропитана духами мускуса, особенно ощутительными на воздухе, среди нежного запаха окружавших ее цветов.
Все это сразу заметил Орленев, войдя по приглашению женщины к ней на веранду.
— Во-первых, я люблю порядок во всем, — проговорила она снова, когда он приблизился к ней. — Кто вы такой и как вас зовут?
Орленев назвал себя.
— Ваше имя хорошо звучит для ушей, но ничего не говорит сердцу, — рассмеялась француженка. — Но все равно садитесь… Как же нашли вы меня здесь?
— Я не искал именно вас, но я знал только, что тут живет молодая… — Сергей Александрович хотел сказать «девушка», но сказал, взглянув на нее: — женщина.
— Ах вот что! — подхватила француженка, и вдруг ее смеющееся, подвижное лицо стало совсем серьезно, и в глазах у нее явилась совершенно неожиданная поволока.
— Я узнал случайно… — начал было Орленев, но запнулся, чувствуя, что готов попасть в смешное положение со своим предупреждением.
— Что же вы узнали случайно?
— Что на этот дом сегодня ночью будет сделана облава, — договорил Сергей Александрович, краснея и испытывая все сильнее и сильнее неловкость…
— И вы явились предупредить меня об этом?
— Вас или другую, не знаю, но во всяком случае ту, которая живет в этом доме…
— Не зная ее вовсе?
— Совершенно не зная. Я просто хотел предостеречь..
— А меня вы не знаете?
— Нет, не знал до сих пор.
— И никогда не видели?
— Нет.
— Вы разве не принадлежите к числу молодых людей петербургского общества?
— Я лишь недавно приехал сюда, всего несколько дней. До сих пор я жил за границей.
— И сразу попали в романтическое положение?
— По-видимому.
— Ах, как он мил! — вдруг вскрикнула француженка и расхохоталась. — Да, вы очень милы, — повторила она. — Итак, вы впутались в романтическое приключение. — Она откинулась на спинку своего кресла и прищурилась. — А знаете, вы мне очень понравились. В вас есть непосредственность, молодость… Вы много видели женщин на своем веку?
Орленеву, чтобы достойно поддержать себя, оставалось одно только — впасть в такой же игривый тон, каким с ним говорили.
— Зачем вам это? — спросил он, поддаваясь, тону собеседницы.
— Так… Я хотела узнать… Известно ли вам, что иная женщина может не бояться никакой облавы?
— И вы принадлежите к тем, которые не боятся?
— Именно.
— Значит, мой приход совершенно напрасен, хотя, может быть, вам все-таки не лишне было быть предупрежденной.
— Я и была предупреждена, и приняла свои меры, только раньше вас. Вы опоздали, мой милый кавалер, — и француженка снова звонко рассмеялась. — Но все равно, не в этом дело, — сейчас же подхватила она. — Вы мне понравились и, надеюсь, не пожалеете, что пришли.
— Вы приняли меры? — удивился Орленев. — И калитку оставили настежь?..
— Ведь мы уже решили, что я не боюсь облавы, значит, знаю, какие меры можно принять против нее. Я слишком слаба, чтобы противодействовать силе. Надеюсь, вы не заперли калитки?
— Кажется, нет… Даже наверное… Я думал, что сейчас же уйду через нее.
— Ну, сейчас же я не пущу вас. Мне слишком скучно одной в этой берлоге. Да, погодите, вы еще не знаете, как меня зовут?
У Орленева все время была одна только мысль в голове: как бы поскорее уйти отсюда. Очевидно, он впутался в какую-то историю, заранее скомбинированную главным в ней действующим лицом, и мог испытать вполне похмелье в чужом пиру. И какое ему было дело до этой француженки, по-видимому гораздо лучше его знавшей, как поступить в данном случае.
— Меня зовут Маргаритой, — продолжала она, — правда, хорошее имя?.. Знаете что, мсье… как вы себя назвали?..
— Орленев.
— Orleneff, — повторила она, — эти русские имена я никогда не могу запомнить, знаете что, мсье Орленев, здесь становится сыро, пойдемте в комнаты. Хотите? — и француженка протянула гостю маленькую фарфоровую табакерку.
Он отказался.
Маргарита взяла щепотку, втянула ее в ноздри, щелкнула крышкой табакерки и повернулась к дверям, говоря:
— Ну, пойдемте!
«Отчего же не пойти?» — сам себе как бы улыбнулся Орленев и пошел за француженкой.
Первая комната была отделана в последнем французском стиле Людовика XVI. Они прошли ее. Следующая была по-видимому столовая. Трудно было ожидать, что в этом маленьком домике, внутри его, могло быть такое убранство; но главное, и этого не мог не заметить Орленев, — это убранство совершенно не соответствовало тому образу жизни, какой могла вести француженка. Оно было слишком скромно и слишком изящно для нее при всем своем богатстве. Только накрытый в столовой на два прибора стол вполне подходил к ее обычаю.
— Это что же? Тоже средство против облавы? — спросил Сергей Александрович на стоявшую посреди стола в серебряной вазе бутылку шампанского.
— Это — средство против и вместе с тем для облавы, — поджимая губы и приближая свое лицо к его лицу, проговорила француженка. — Я хотела защищаться — теперь буду сама нападать, это очень весело.
— Нападать на кого?
— Ах, конечно на вас!.. Садитесь!
Орленев медлил. После дня, проведенного целиком в мыслях о «ней», святой, чистой, какой она представлялась ему в грезах, после разговора с Потемкиным, оставившего в нем самое светлое воспоминание, после готовности сделать доброе дело, предупредив несчастную, как он воображал себе, от неминуемой беды (он
никак не мог думать, что в домике на Выборгской застанет то, что застал), ему не хотелось кончать вечер за ужином с француженкой.
— Вы боитесь моего нападения? — серьезно спросила Маргарита.
«Я ничего не боюсь», — подумал он и сел за стол.
3
Пока они сидели за столом, невидимые руки затворили окна с улицы ставнями, а миловидная, в шелковом чепчике служанка внесла лампу в соседнюю, выходившую на веранду комнату, зажгла свечи в канделябре на столе в столовой.
Ужин был вкусно приготовлен. Вино наливала сама Маргарита, говорившая без умолку.
Голод взял свое, и Орленев, ничего почти не евший с утра, и ел, и пил, и слушал болтовню француженки.
Она радовалась тому, что он знает «столицу света» — Париж, что он даже воспитывался там, и вполне понимала, что этот город не может не нравиться кому бы то ни было. Она говорила в свою очередь, что ей нравится Россия, что она нашла здесь много, очень много милых людей и завидует русским «боярам», которые владеют рабами.
— Не правда ли, должно быть, очень приятно иметь рабов. А у вас есть рабы? — спросила она у Орленева.
Сергей Александрович попытался объяснить француженке, что она ошибается, что крепостные в России — не рабы, но ей это показалось скучным.
— Ах нет! — перебила она. — Как же нет рабов, когда с ними можно сделать что угодно?.. Теперь моя мечта получить в России имение, и чтобы там были настоящие мужики… Вы посмотрите, князь Зубов — он совершенно как сюзерен.
— Какой Зубов? Светлейший князь?
— О, про того я не говорю уже! Нет! Даже отец его, этот старый Зубов…
— Вы его знаете?
— О, еще бы! И кто бы на него обратил внимание, если бы он не имел такого могущества?.. Он совсем как сюзерен…
Видно, француженке понравилось это слово, и она повторяла его.
В это время на улице послышался шум.
— Тсс!.. — сделала Маргарита. — Комедия начинается! — Она быстро потушила свечи на столе и опустила гардины у двери в соседнюю комнату. — Вы можете остаться здесь, — прошептал ее голос в темноте, — и следить у гардины за тем, что произойдет сейчас в той комнате. Только ни под каким видом не выдавайте своего присутствия! — и, проговорив это, она раздвинула гардину и вошла в освещенную лампой первую комнату.
Было как раз время, потому что почти вместе с ней с веранды показался, пробираясь и как бы крадучись, старик Зубов.
Нужно было видеть его фигуру, чтобы понять, что это такое, когда он вдруг очутился лицом к лицу с Маргаритой. Казалось, он всего ждал от своей авантюры, но только не того, что нашел здесь. Как вошел он — так и остановился точно вкопанный.
— Вы… вы здесь? — проговорил он наконец, отступая назад.
— Да, я здесь, — ответила Маргарита. — Неужели вы думаете, что от меня могут остаться скрытыми ваши эскапады? Вы конечно не меня хотели найти здесь?
Зубов улыбнулся и, как человек, привычный ко всяким положениям в жизни, сейчас же постарался выйти из своей неловкости, проговорив:
— Однако отчего же вы думаете, что я не хотел именно вас найти здесь?
— Потому что для этого не нужно было ехать на край Петербурга; вы могли прямо явиться ко мне на Морскую, где, вы знаете это отлично, вы — всегда желанный гость.
— Но и вам незачем было тоже ехать сюда.
— Как незачем? Я приехала для того, чтобы поймать вас на месте преступления.
— Ну, слушайте, Маргарита, довольно! — рассмеялся Зубов и сел на кресло, стараясь показать свою развязанность. — Я ведь отлично знал, повторяю вам, что найду здесь вас… Иначе я бы не приехал.
— А, вы знали, что найдете меня здесь? В таком случае зачем же было приводить с собой несколько молодых приятелей, которые вероятно на улице ждут вашего условного знака, чтобы прийти к вам на помощь в случае чего… Хотите, я сейчас позову их? Стоит только выйти мне на веранду и крикнуть…
Лицо Зубова снова выразило растерянность и недоумение.
— А, вам и это известно? — проговорил он.
— Да, мне и это известно. Вы видите, Маргарита осведомлена лучше, чем вы думали. Ну, так хотите, я сейчас крикну, они придут и застанут нас здесь, меня и вас! Согласитесь, будет смешно, что вы собирали их, вероятно наговорили им разных разностей про обитательницу этого дома, и вдруг вместо этого они увидят с вами меня, старую их знакомую… ведь я наверно знаю всех тех, которые тут у вас, на улице! — и она сделала движение по направлению к веранде.
— Погодите, — остановил ее Зубов. — Что вы хотите делать?
— Я вам говорю — позвать ваших друзей, всю компанию, а то им там наверно скучно на улице, а тут будет очень весело, глядя на вас.
— Вы не сделаете этого.
— Отчего?
— Оттого, что это действительно поставит меня в смешное положение.
— А! Ну, хорошо, что сознаетесь, по крайней мере! Ну так вот что: я вас не выпущу отсюда без выкупа…
— Вот как? Какой же выкуп вы требуете?
— Я требую, чтобы вы исполнили давнишнее мое желание.
— Какое желание?
— Вы забыли?
— У вас их столько всегда, что мудрено запомнить.
— Нет, одно, особенное. Вы уже обещали постаратьс я исполнить его, ну а теперь обещайте сделать наверное.
— Вы говорите об имении?
— Да, я хочу иметь поместье. Сколько раз просила я вас об этом… И теперь, если вы не дадите мне вашего слова, то я выйду на веранду и позову сюда всю компанию… Ну, обещаете? — Маргарита подошла к его креслу, наклонилась к нему, обвила его шею руками и договорила: — Да? Тогда я буду молчать…
Зубов притянул ее к себе и ответил:
— Ну, будь по-вашему! Я согласен на выкуп.
— Вот это мило, и я опять люблю тебя и прощаю, — обрадовалась француженка, начав ему говорить «ты».
— Ты прощаешь меня? — улыбнулся он. — Но вот что! Объясни мне теперь, каким образом ты здесь?
— А если я не могу объяснить это?
— Но ты знаешь, кто живет в этом домишке. Он очень мило отделан внутри… Ты должна знать, потому что иначе как же ты могла попасть сюда?
— Мои друзья предупредили меня, что ты хочешь променять меня на другую…
— А ты знаешь, кто она, эта другая?
— А ты?
— Нет, иначе я не спрашивал бы.
— Зачем тогда тебе знать? Не все ли равно?.. Можешь быть уверен, что теперь ее слишком хорошо спрятали и сюда она не вернется.
— Кто спрятал?
— Послушай, твои вопросы становятся мне наконец неприятны… Узнавай, если хочешь, но не расспрашивай меня о другой!
— Ты ревнуешь?
— А хотя бы и ревную? — Маргарита снова обняла его и прижалась к нему. — Ну зачем тебе другая, — заговорила она, лаская его, — ну зачем? Разве я нехороша стала? разве ты разлюбил меня… разве тебе я надоела? Тогда скажи прямо и просто — и больше обо мне не услышишь…
Зубов стал успокаивать ее.
4
Орленев все видел и слышал из-за своей гардины.
Зубов расстался с Маргаритой, подтвердил ей еще раз свое обещание и, порешив на том, что она будет держать в тайне все случившееся, а он не скажет, что видел ее в этом домике, но сделает просто вид, что его приняли тут хорошо и ласково и он не нуждался в услугах своих друзей. Решено также было, что вся компания отправится сейчас же ужинать к французу-ресторатору, а Маргарита приедет тоже туда, как будто ей послал об этом сказать Зубов с нарочным.
Как только Зубов уехал, Маргарита выждала немного, затворила дверь на веранду и распахнула гардину, за которой стоял Орленев.
— Ну, выходите? Хорошо было представление? — проговорила она, таща его за руку.
— Как «представление»? Разве все, что вы говорили ему, было неправда?
— То есть про что именно?
— Но я ведь слушал весь разговор.
— Ну так что ж? Неужели вы могли думать хотя секунду, что я люблю этого старого? Вы гораздо лучше его. Но он мне нужен, — и Маргарита захохотала. — Ну, однако время терять нечего, ведь вы слышали, что меня будут ждать ужинать. Ах, если бы он знал, что ужин, приготовленный для него, был съеден нами! Вот смешно. Ну ничего, пусть поголодает немного — отыграется в ресторане… Знаете, что я могу предложить вам? Я вас довезу в своей карете — вы, верно, явились сюда без экипажа, а у меня тут на дворе наемная карета. Ну, скорей берите ваш плащ, шляпу…
Она говорила и сама накинула Орленеву плащ, надела шляпу; глаза ее горели, волосы, подхваченные прежде лентой, распустились еще при объяснении с Зубовым, и вся она теперь двигалась нервно, порывисто.
Она потянула Орленева из столовой в коридор, из которого был выход на крыльцо, где ей надела ее служанка — суконный плащ с капюшоном, и так, как была, с распущенными волосами, уселась в карету и усадила туда Орленева.
Дверца захлопнулась. Они очутились во тьме. Шторки были опущены. И в этой тьме Орленев все-таки невольно ощущал сидевшую рядом с ним француженку, наполнявшую все маленькое пространство экипажа запахом мускуса.
Вдруг он почувствовал, что она придвинулась к нему.
— А это было очень хорошо с вашей стороны, что вы пришли предупредить неизвестную вам, — заговорила она, растягивая слова, — это очень благородно. Вы молоды и благородны. Вы мне очень понравились.
— А кто она такая? — спросил он.
— Кто она?
— Да вот та, которую вы заменили на сегодня и не хотели назвать Зубову.
— Вам это интересно?
— Вообще вся эта история очень интересна. Как вы могли узнать все это?
Теперь, вспоминая растерянное лицо Зубова и его несчастный вид пред Маргаритой, Орленев даже чувствовал себя как будто немножко удовлетворенным за нанесенное ему Зубовым оскорбление.
— А как вы узнали о том, что собирается сделать Зубов? — спросила в свою очередь Маргарита.
— Я узнал очень просто: он хвастал при мне и подбивал несколько молодых людей помогать ему.
— Ну вот, очевидно среди присутствовавших был кто-нибудь…
— Кто рассказал и вам о намерении Зубова? — подсказал Сергей Александрович.
— Нет, кто рассказал о его намерении покровител ю той, которая жила в этом уютном домике.
— А, у нее есть покровитель!
— И очень сильный.
— Даже очень сильный?
— Да, такой, который наверное сдержит уж свое слово об обещанном мне имении.
— А разве Зубов не сдержит?
— Конечно нет. Это я так только, на всякий случай, просила у него. Он давно уже обещает. А впрочем, может быть, теперь и сдержит… Тогда у меня будет два имения.
— А вам, значит, с той стороны тоже обещано, со стороны этого покровителя?
— Да, и он сдержит обещание.
— Кто же он?
— Ну, уж этого я вам не скажу! Довольно и того, что я рассказываю.
— А вы эту покровительствуемую видели?
— Нет. Очень мне нужно!
— Значит, с вами просто заключили условие встретить своего покровителя — ведь Зубов — ваш покровитель, насколько я понял, — в таком месте, где он думал найти покровительствуемую другим лицом?
— Вы сообразительны на толкование как добрая, старая госпожа Ленорман![2]
Наступило молчание.
— Ну, здесь я вас выпущу из кареты, и до свидания. Здесь вы можете найти себе лодку, — проговорила Маргарита, после того как они переехали Неву; когда же Орленев выпрыгнул из кареты, не опуская подножки, она высунулась из дверцы и еще прокричала ему: — Так помните же, где найти меня, и я вас жду, непременно жду… Приходите ко мне!
Молодой человек ничего не ответил. Карета тронулась и быстро покатилась, удаляясь в сумраке петербургской летней ночи.
Орленев стоял не двигаясь, скрестив руки и глядя пред собой. Выпитое за ужином вино, разговор француженки, мускус, которым она была надушена, произвели на него одуряющее впечатление. Теперь пред ним было как бы два пути. С одной стороны — манила его к себе чистота его светлой грезы, неясной, неопределенной и таинственной, с другой — влекла к себе эта новая еще для него женщина с распущенными надушенными волосами, вполне реальная, определенная, не допускавшая сомнений и колебаний. Только в сторону этого пути — он чувствовал — направлено оружие возмездия, положенного гением справедливости.
— Железную цепь, — вспомнил Орленев где-то вычитанное им изречение, — разорвать легче, чем опутавшую тебя гирлянду из роз.