Май двадцать четвертого. Квартира Сахаровых. Я все еще связана с этим жильем. Сижу у себя, гоню -- надо бы кончить до родов -- свой "негритянский" перевод36. Меня перебивают на полуфразе: входит Есенин с Александром Михайловичем.
Я встаю. Сергей развалился в кресле. И бросает мне несколько злобных слов. Я молчу. У Сахарова перекосилось лицо.
-- Ты в уме, Сергей? -- и уволакивает его.
А через несколько часов Есенин подкараулил меня, когда я собиралась уходить.
-- Пойдем вместе, -- роняет он.
Точно и не было давеча его грубой выходки. Я говорю о пустяках.
-- Какая у вас и сейчас легкая поступь, -- замечает Сергей. Я думаю о своем. И через минуту слышу:
-- Все-таки вы удивительная женщина!
Промолчала. Думаю про себя: чем же "удивительная"? Что ничего от тебя не требую, ничем не корю? Но ведь я с самого начала так поставила: ребенок будет не твой, не наш, а мой.
Вспыхнуло в уме: а всю ли ты правду сказал, что стихи о бабушке? Они и о ней, о родной твоей матери тоже!37