Николай Васильевич Клеточников, скромный судейский чиновник, чахоточный, тихий, робкий Б движениях, приехав в столицу из Крыма, предложил себя Исполнительному комитету для работы в терроре. Александр Михайлов уговорил Клеточникова вместо террора проникнуть в Третье отделение и, получив согласие, свел его с некоей акушеркой Кутузовой, которую подозревали в связи с тайным политическим сыском. Клеточников поселился у Кутузовой, стал проигрывать ей мелкие денежные суммы, расположив ее к себе вдобавок и скромным своим) поведением. Кутузова призналась Клеточникову, что она, действительно, услужает жандармам, и помогла ему устроиться старшим делопроизводителем в Третье отделение. Через Клеточникова проходили распоряжения об арестах и обысках, шпионские донесения, тайные циркуляры, розыски и т. п. В продолжение двух лет Клеточников предупреждал партию о провокаторах и мерах, предпринимаемых охранниками. Михайлов строжайше охранял Клеточникова, распустил слухи, будто Клеточников уехал из Петербурга, вел с ним сношения самолично либо через Ошанину, члена Исполнительного комитета.
Клеточников преклонялся перед Михайловым. По службе Николай Васильевич отличался отменным усердием, начальство вполне ему доверяло. Когда Михайлов по своей личной оплошности был арестован, Клеточников стал видеться с Баранниковым. На его квартире он и был взят засадой, тоже случайно: арест Баранникова произвело градоначальство, о действиях которого Клеточников сведений не имел. На другой день после ареста Клеточникова на его имя пришло письмо, в нем он приглашался на свидание с неизвестным человеком на Невский проспект. По сличению почерка этого письма с почерком казенного государственного преступника Желябова, знакомство и сношения с которым Клеточниковым отрицались, эксперт пришел к заключению, что упомянутое письмо написано Желябовым. Так утверждал обвинительный акт по делу 20 народовольцев[70].
О себе Клеточников рассказал на суде: — До 30 лет я жил в глухой провинции среди чиновников, занимавшихся дрязгами, попойками, вообще ведших самую пустую бессодержательную жизнь. Среди такой жизни я чувствовал какую-то неудовлетворенность, мне хотелось чего-то лучшего. Наконец, я попал в Петербург, но и здесь нравственный уровень общества не был выше. Я… нашел, что есть одно отвратительное учреждение, которое развращает общество. которое заглушает все лучшие стороны человеческой натуры и вызывает к жизни все ее пошлые, темные черты. Таким учреждением было III отделение… Я очутился в III отделении. Вы не можете себе представить, что это за люди! Они готовы за деньги отца родного продать, выдумать на человека какую угодно небылицу, лишь бы написать донос и получить награду. Меня просто поразило громадное число ложных доносов…
Клеточников погиб в Алексеевском равелине. Надо полагать, что этот страж партии связь свою с Андреем Ивановичем отрицал по обычным тактическим соображениям…
…Деятельно занимаясь подготовкой цареубийства, Желябов находил время и для работы среди учащейся молодежи. В частности 8 февраля 1881 г., т. е. за три недели до нового, решающего покушения, в университете состоялся торжественный годичный акт. Студенты давно уже были взбудоражены ложными посулами министра Сабурова относительно разных льгот и вольностей. Среди молодежи действовал тайный центральный университететский (кружок; одним из его главных организаторов по поручению Исполнительного комитета являлся Андрей Иванович. Центральный кружок узнал, что верноподданное студенчество решило устроить овацию начальству, и со своей стороны предпринял меры, чтобы этого не случилось. 8 февраля в университет на акт собралось много народу. Когда проф. Градовский прочитал отчет, раздались рукоплескания. Но в это же время с хор выступил оратор Коган-Бернштейн. Он заявил, что требования студентов остаются без внимания.
— Мы не позволим, — крикнул он — издеваться над собой. Лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя! Поднялся оглушительный рев, с хор полетели прокламации. Из толпы выделился студент первого курса Папий Подбельский; протиснувшись к Сабурову, он нанес ему пощечину, за что потом был сослан в Сибирь.
Об этом дне В. Дмитриева в, своих воспоминаниях рассказывает:
— Когда мы вышли из университета, я была словно: в угаре и теперь (совершенно не могу припомнить, как и почему мы очутились в зале какого-то ресторана на Васильевском острове. Большая полутемная, с низким сводчатым потолком, зала была почти пуста, и только несколько поодаль от нашего стола, тоже за чайными стаканами, сидели двое. Один ко мне спиной, лица его я не видела, другой бросался в глаза чрезвычайно выразительной физиономией с большой темной бородой и длинными густыми волосами, откинутыми назад над высоким белым лбом, Вскоре отворилась дверь, и к ним подошел третий, очень молодой человек, блондин, с нежным, почти девичьим цветом лица и ярким румянцам на щеках. Склонившись с к сидящим, он, улыбаясь и блестя глазами сказал что-то им, и вслед затем все трое поднялись и вышли. Мужчина с бородой был Желябов, а румяный блондин — Коган-Бернштейн…[71]
Не трудно догадаться, что Коган-Бернштейн пришел на явку дать отчет о событиях представителю Исполнительного комитета, руководившему движением. Андрей Иванович не гнушался и самой обыденной, "черной" работой. Люстиг, у которого собирались члены Исполнительного комитета и который оказывал партии разные услуги, впоследствии на суде отмечал, что по просьбе Желябова он получал деньги, пожертвования разных лиц, передавал средства Желябову, а также выполнял и другие поручения.
— Однажды Желябов попросил меня принять на время со станции железной дороги ящики с печатным станком… Я сначала не хотел на это согласиться и даже говорил Желябову, что это не совсем удобно, т. к. за моей квартирой, невидимому, следят, но Желябов сказал, что другой квартиры нет никакой. Поэтому я согласился, Желябов сказал, что за ящиком он сам пришлет…
О Желябове Люстиг отзывался с любовью: — "Тарас (Желябов) заинтересовал меня, как уроженец юга, мой земляк, но, (впрочем, и вообще он был весьма симпатичен".
Андрей Иванович сам распространял литературу, передавал паспорта, адреса явочных квартир, ведал перевозкой печатных станков, переносил и перевозил динамитные трубки. Следователи и обвинители, встречались повсюду со следами кипучей деятельности Желябова и не однажды удивлялись ему.
Желябов был смертельно опасен врагам народа!..