Отчет мичмана Матюшкина о поездке в местечко Островное и тамошней ярмарке. — Замечания о встреченных чукчах и о шаманах.
Марта 4-го отправились мы на двух нартах из Нижне-Колымска в Островное. Меня сопровождали казак и якут, знавший чукотский язык, и сверх того известный английский пешеход Кокрен, который хотел отправиться из Островного с возвращавшимися чукчами на Чукотский Нос, а оттуда перейти в Америку.
Глубокий снег, наметенный сильной вьюгой огромными грудами, весьма затруднял езду, так что в первый день, несмотря на все усилия, мы не могли достигнуть поварни, в 40 верстах от Нижне-Колымска устроенной. Надобно было провести ночь под открытым небом. Мы выбрали для привала высокий берег реки, защищенный от северного ветра небольшим лесом. К счастью, погода, по здешним понятиям, была очень тепла (термометр показывал только 8° холода), и мы провели ночь около большого костра очень хорошо.
На другой день рано поутру отправились мы далее и ехали скоро, по хорошей дороге, проложенной юкагирами и другими окрестными жителями, которые со своими товарами (мехами и рыбой) спешили на ярмарку в Островное. Мы скоро достигли Малого или Сухого Анюя и поехали к его вершине (почти прямо на восток), стараясь по возможности сокращать прямыми линиями частые загибы реки. По берегам ее рассеяны юкагирские селения и летовья, но теперь дома были пусты, потому что все жители уехали на ярмарку.[156]
Марта 8-го прибыли мы счастливо в Островное — местечко, величаемое крепостью; оно лежит в 250 верстах от Нижне-Колымска, и устроено на одном из островов, образуемых Анюем под 196°10 в. д. и 68 ю с. ш. Кроме полуразвалившейся часовни Св. Николая, в нем находится до 30 домов и юрт, в беспорядке разбросанных. Крепость состоит из места, обнесенного забором, с ветхой башней над воротами; в середине построены две так называемые казармы, т. е. хижины для комиссара с канцелярией и сопровождающими его казаками: во время ярмарки все строения местечка набиты людьми и недостаточны для вмещения многочисленных посетителей, которые по большей части живут на открытом воздухе подле своих нарт и товаров. Чукчи разбивают свои палатки на маленьком острове, недалеко от места торга.
Вся окрестность оживлялась народом и деятельностью. Картина представляла много странного, но тем не менее была приятна и носила на себе отпечаток оригинальности. Крепость и окрестные дома, с трудом вырытые из-под снега, не были большим украшением ландшафта, но вечером, когда все недостатки строений скрывались, а тускло светящиеся сквозь ледяные стекла огни обличали близость жилья человеческого, вид селения производил весьма приятное впечатление. Пылающие костры, разложенные подле возов и нарт, высокие столбы красноватого, искристого дыма, восстающие из чукотских палаток и постепенно исчезающие на темноголубом небосклоне, усеянном ярко блестящими звездами, и перебегающие по краям горизонта красные и зеленовато-белые лучи северного сияния бросали на окрестность какой-то необыкновенный для непривычного глаза свет. Вдали раздавались глухие звуки шаманских бубнов и протяжные песни сибиряков. Новизна такого зрелища в безмолвных пустынях севера имела для меня много привлекательного: я мог бы даже восхищаться живой картиной сибирской жизни, но резкий в 30° холод гнал несроднившегося с здешним климатом к горящему чувалу, а разноголосый вой нескольких сот собак убивал всякое эстетическое расположение.
В крепости останавливается комиссар с двумя писцами и несколькими казаками. На время ярмарки приезжает он сюда для собирания податей, надзора за порядком и защиты, в случае нужды, русских купцов от чукчей. К счастью, не бывает ссор между торгующими, а то деревянные стены крепости и комиссар с малочисленным, плохо вооруженным гарнизоном не были бы в состоянии ни минуты сопротивляться многочисленной толпе воинственных чукчей. На время ярмарки приезжает из Нижне-Колымска и священник, привозя с собой необходимые для священнодействия образа и утварь.
Вместе с нами прибыли в Островное русские купцы караваном из 125 вьючных лошадей. Чукчи уже собрались сюда прежде и расположились девятью отдельными станами, каждый родоначальник со своими домочадцами особо. Путь сего народа в Островное довольно замечателен. Сначала чукчи переезжают с Чукотского Носа в Америку и, наменяв там мехов и моржевых костей, отправляются в Островное со своими женами, детьми, оружием, товарами, оленями и домами — настоящее переселение народов в малом виде. Выбирая для перехода места, обильные мохом, чукчи частью должны уклоняться от прямой дороги и совершают свое путешествие в пять и шесть месяцев. При переходе через степи следует за караваном множество саней, нагруженных мохом для оленей. На берегах Чаунской губы чукчи переменяют своих утомленных оленей у кочующих там племен и следуют далее. Посещая на дороге ярмарки в Анадырске и Каменном на реке Ижиге,[157] чукчи приходят в Островное обыкновенно в конце января или начале февраля. Здесь пребывают они девять или десять дней и отправляются обратно прежним путем. Обыкновенно караван их состоит из трехсот человек, в том числе 100 и 150 воинов. Так проводят жизнь свою чукчи в беспрерывных переходах со всем имуществом и семействами. Каждый караван приходит в Островное однажды в два года: остальное время проводят чукчи в горах и тундрах своей родины, занимаясь охотой и приготовлениями к переходам. Тогда переезжают они на утлых байдарах через Берингов пролив, пристают обыкновенно для отдыха к Гвоздевым островам и являются в Северную Америку для мены на меха своих произведений и русских товаров. Должно удивляться смелости, с какой народ, не имея понятия о судоходстве, совершает на маленьких байдарах столь большие переезды по бурному и туманному морю.
Впрочем, чукчи составляют по-настоящему только посредников в торговле между русскими и американцами; собственных своих произведений, кроме разве оленьих шкур, пускают они в оборот немного. За американские произведения, меха и моржовые клыки платят чукчи по большей части табаком, железом, бисером и другими русскими товарами. При сем торге обе стороны, т. е. чукчи и русские, получают огромные прибыли. Чукчи выменивают у американцев за полпуда листового табаку партию мехов, которую продают за два пуда и на 100 получают 300 процентов выгоды, а русские, заплатив, по большей мере 160 рублей за два пуда табаку, променивают его на меха, которые по крайней мере стоят 260 рублей, и выигрывают 60 процентов.
Меха, привозимые чукчами, состоят главнейше из черных и чернобурых лисиц, песцов, куниц, выдр и бобров; также привозятся медвежьи шкуры и моржовые ремни и клыки, что все чукчи выменивают в Америке. Из своих произведений доставляют они санные полозья из китовых ребер, род мешков из тюленьей кожи, впрочем довольно грубо отделанной, и множество всякого рода готового платья из оленьих шкур. Прежде привозили они также каменные топоры, ножи, оружие и американские одежды, но как такие товары худо раскупались, то и исчезли совершенно из оборота.
Русские товары состоят главнейше из табаку, железных вещей, как то: котлов, топоров, ножей, огнив, игол, медной, жестяной, также деревянной посуды и множества разноцветного бисера для американцев и женщин. Гораздо охотнее привозили бы сюда купцы водку и вино, но, вследствие запрещения правительства, сии предметы не являются открыто в обороте, а, вероятно, только тайно и в малом количестве. Чукчи страстные любители горячих напитков, особенно хлебного вина, и рады отдать за него лучшие свои товары. Для русских потребителей доставляются сюда чай, сахар, материи, платки и пр.
Кроме чукчей, собираются в Островное все соседние племена из-за 1000 и 1500 верст. Юкагиры, ламуты, тунгусы, чуванцы, коряки приезжают сюда многочисленными толпами, частью на собаках, частью на лошадях. Все сии народы привозят для мены собственные произведения, особенно деревянные полозья для саней, которые с выгодой сбываются чукчам на меха. Различие одежд, физиономий и приемов приятно разнообразит и оживляет вид торга.
Февраля 10-го собрались русские купцы и чукотские старшины в крепость к комиссару прослушать правила, которые должны быть наблюдаемы при торге, и с общего согласия установить таксу товарам. Последнее необходимо потому, что без того безрассудное корыстолюбие русских купцов уронило бы непременно цену русских произведений. После многих споров, наконец, обе стороны единодушно положили за два пуда табаку давать 16 лисьих и 20 куньих мехов; по такому масштабу становилась цена и на прочие товары. Продавший ниже положенной цены обязан заплатить известную денежную пеню и лишается права торговать в том году на ярмарке.
Февраля 11-го, когда комиссар собрал с чукчей подати, впрочем довольно ничтожные, за право торговли, совершались в часовне торжественное богослужение и молебствие[158] о счастливом окончании торга, а потом подняли на башне крепости флаг в знак открытия ярмарки. Тогда чукчи, вооруженные копьями и стрелами, в порядке приближаются к крепости и на косогоре располагают свои сани с товарами в виде полукружия, Русские и другие посетители помещаются на противной стороне и с нетерпением ожидают колокольного звона, означающего позволение начинать торг. С первым ударом колокола, кажется, какая-то сверхъестественная сила схватывает русскую сторону и бросает старых и молодых, мужчин и женщин, шумной беспорядочной толпой в ряды чукчей. Каждый старается опередить других, спешит первый подойти к саням, чтобы захватить там лучшее и сбыть повыгоднее свои товары. Особенной ревностью и деятельностью отличаются русские. Обвешанные топорами, ножами, трубками, бисером и другими товарами, таща в одной руке тяжелую кладь с табаком, а в другой железные котлы, купцы перебегают от одних саней к другим, торгуются, клянутся, превозносят свои товары и т. д. Крик, шум и толкотня выше всякого описания. Иной второпях оступается и падает в снег, другие спешат через него; он теряет шапку, рукавицы, но это не мешает; он тотчас вскакивает и с непокрытой головой и голыми руками, несмотря на 30° мороза, бежит далее, стараясь усиленной деятельностью вознаградить потерянное время. Странную противоположность с суетливостью русских составляют спокойствие и неподвижность чукчей. Они стоят, облокотясь на копья, у саней своих, и вовсе не отвечают на неистощимое красноречие противников;[159] если торг кажется им выгодным, то молча берут они предлагаемые предметы и отдают свои товары. Такое хладнокровие и вообще обдуманность, составляющая отличительную черту характера чукчей, дает им на торге большое преимущество перед русскими, которые второпях, забывая таксу, отдают вместо одного два фунта табаку, а взамен берут не соболя, а куницу или другой мех меньшего достоинства.
Здесь имел я случай удивляться верности, с какой чукчи, не зная вовсе весов, просто рукой отгадывают истинную тяжесть предмета, и в двух пудах замечают недостаток двух, даже одного фунта.
Торг продолжается обыкновенно три дня. Когда все товары разменены, чукчи начинают обратный путь, а русские и другие посетители ярмарки спешат в свои жилища. Местечко снова пустеет, и если через несколько дней после торга сибирская метель налетит на Островное, оно исчезает в сугробах снегов, и только торчащий флагшток крепости показывает путешественнику место, где однажды в год устраивается цветущий торговый город. Впрочем, несмотря на кратковременность срока и ничтожность податей, платимых чукчами, ярмарка сия для Сибири довольно значительна. Обыкновенно ценность обращающихся здесь товаров равняется 200 000 руб. Через постоянные сообщения с русскими чукчи познакомились со многими новыми предметами, которые сделались уже для них необходимыми потребностями, как то: табак и железо. За позволение выменивать сии предметы у русских чукчи, несмотря на свое отвращение от всякого признака зависимости, охотно платят положенную подать, впрочем не слишком обременительную. В сем году она состояла из 30 лисьих мехов. Вероятно, чукчи постепенно подчинились бы некоторым постановлениям, платежу ежегодно ясака и, наконец, вполне покорились бы России, как другие сибирские народы, если бы здешние комиссары своим поведением и обращением умели приобретать доверенность и уважение. К сожалению, случается противное. Боязливость и необдуманность с одной и низкое корыстолюбие с другой стороны вовлекают комиссаров в самые недостойные поступки, необходидимо унижающие их в глазах чукчей, которые отличаются верным, врожденным понятием о правде.
Я воспользовался временем ярмарки, стараясь сблизиться с почетнейшими старшинами чукчей и предуведомить их о нашем намерении и цели посетить Чукотскую землю. В крепость собрались: Макамок и Леут, старшины с берегов залива Св. Лаврентия, Валетка, скитающийся с бесчисленными стадами оленей в тундрах, прилегающих к Шелагскому мысу, Эврашка, кочующий со своим племенем на берегах Чаунской губы, и многие другие. Угостив и одарив их табаком, я объявил им, что государь поручил нам осмотреть Ледовитое море с его берегами для того, чтобы найти легчайшее средство привозить чукчам на кораблях табак, железо и другие товары. Но как при таких исследованиях легко может случиться, что мы принуждены будем приближаться к берегам их родины и даже выходить на землю, то мы надеемся встретить дружеский прием от туземцев и обещаемся впоследствии щедро награждать за все оказываемые нам услуги. Такое обещание, кажется, несколько обидело чукчей, и один из них, именно Валетка, между прочим сказал: «Разве мы не подданные сына солнца (императора)? Он нам дал это оружие для общей пользы, а не с тем, чтобы мы употребляли его во зло, или вредили нашим друзьям». При сих словах чукча с гордостью схватился за серебряную рукоятку кортика, подаренного его отцу в царствование императрицы Екатерины II. В заключение все присутствующие старшины дали мне слово и руки, уверяя, что они не только примут нас по-дружески, но и употребят все зависящие средства для споспешествования нашему намерению. Договор, к великому удовольствию моих гостей, был скреплен порядочной порцией хлебного вина.
Переговоры моего спутника Кокрена не были столь удачны. Выдавая себя за купца, он просил чукчей провести его до залива Св. Лаврентия для переезда оттуда в Америку, обещая им за то щедрую награду табаком и вином. Леут вызвался доставить Кокрена к Мегчименской губе в июне месяце, но требовал в награду 30 пудов табаку; Валетка, напротив того, хотел безвозмездно довести англичанина до своего кочевья на реку Веркон и оттуда отправить с родственником на Чукотский Нос или в будущем году привести обратно в Островное. Леут требовал цену слишком огромную, а бескорыстие Валетки рождало подозрение. Между тем Кокрен, познакомившись несколько с чукчами, увидел, что долгое пребывание с ними сопряжено с бесчисленными лишениями и затруднениями, не может доставить большого удовольствия, а при совершенном незнании их языка будет даже бесполезно. По сим причинам, уверившись, что данный ему от губернатора открытый лист не будет большой защитой от чукчей, Кокрен решился переменить свое намерение и возвратиться в Нижне-Колымск.
Чукчи еще очень мало известны. Немногие путешественники, посещавшие сии страны, по кратковременности сношений с жителями и по незнанию туземного языка, довольствовались только описаниями одежды, некоторых обычаев и богослужебных действий сего народа. Образ жизни, внутреннее управление и понятия чукчей еще не раскрыты, а потому нет достаточных данных для составления точной и верной идеи о характере сего замечательного племени. Находясь здесь едва несколько дней, я не имел возможности вопросами ближе познакомиться с мнениями, нравами и обычаями чукчей. Все внимание их было устремлено на предстоявшую перед ними ярмарку, а потому разговор и самые мысли более клонились к торговым делам. Сверх того, я и не смел много расспрашивать, потому что сей народ, по врожденной недоверчивости, легко мог получить подозрение: не имели ли мы злого намерения на его свободу? Впрочем, по возможности старался я собирать сведения от самих чукчей и от живущих здесь русских. Таким образом составлены следующие замечания, которые, при всей неполноте, могут служить дополнением существующих и материалом будущих точнейших описаний сего малоизвестного народа.
Из всех племен Северной Азии чукчи в наибольшей чистоте сохранили свою народность. Чувствуя собственную слабость, они миролюбиво кочуют по тундрам, скалам и утесам своей родины, пределы которой от прежних кровопролитных битв с покорителями Сибири значительно стеснились. Как и другие народы Сибири, чукчи имеют немногие потребности, легко удовлетворяемые произведениями оленьих стад, которые дают им жилища, одежду, пищу, и все, что требуется для кочевой их жизни. На снежных степях своего мрачного, льдистого отечества, под легкими палатками из оленьих шкур, чукчи почитают себя счастливее всех своих соседей, и на них всегда смотрят с сожалением. Легко и хладнокровно переносят они все недостатки и лишения и не завидуют другим, видя, что за необходимые удобства и удовольствия жизни надобно отказаться от своей природной независимости.
До покорения Сибири чукчи и другие племена Северо-Восточной Азии жили в беспрерывных несогласиях и вечной войне со своими соседями. Первые набеги русских значительно ослабили сии междоусобия и сблизили враждовавшие племена, а наконец, вторжение якутских воевод Павлуцкого и Шестакова в 1750 году побудило все соседние, слабейшие племена соединиться совершенно с чукчами и, выбрав военачальников, дружно противостоять общему неприятелю. Бой был неравен. После нескольких поражений чукчи, торжествовавшие всегда над слабейшими соседями, лишились высокого понятия о своей непобедимости и бежали в неприступные горы и скалы своего отечества. Победители не могли и не хотели следовать за ними в землю, не обещавшую никакого вознаграждения за понесенные труды и опасности.
Русские довольствовались покорением ближайших племен и долго не имели никаких сношений с чукчами. Наконец, торговля сблизила оба народа. Сначала, не доверяя русским, чукчи многочисленными, вооруженными толпами выступали только на границы своего отечества, но мало-помалу, уверившись многолетними опытами в миролюбии своих победителей, сделались доверчивее, и ныне, как мы видели, приходят со своими женами, детьми и всем имуществом в русские владения для выгодной обеим сторонам торговли. Постоянное сообщение и обращение с русскими имело выгодное влияние на чукчей и заметно смягчило их грубые нравы. Нет сомнения, что со временем, подобно юкагирам, чуванцам, корякам и другим народам, хотя и гордые своей самостоятельностью, чукчи постепенно совершенно сольются с русскими.
Многие чукчи крещены, но это не имело никакого дальнейшего влияния; они остаются крещеными язычниками, не понимая собственно духа и смысла христианского учения. Для большей части чукчей крещение составляет только спекуляцию, посредством которой они надеются получить несколько фунтов табаку, медный котел и тому подобные подарки. От того нередко случается, что иные добровольно вызываются вторично креститься и явно выражают свое негодование, когда им в том отказывают. Священник, приезжающий из Нижне-Колымска на время ярмарки в Островное, обыкновенно находит нескольких чукчей и ламутов, которые, в надежде получить подарки, согласны на крещение. При нас также один молодой чукча объявил, что он за несколько фунтов черкесского табаку желает окреститься. В назначенный день собралось в часовню множество народа, и обряд начался. Новообращенный стоял смирно и благопристойно, но когда следовало ему окунуться три раза в купель с холодной водой, он спокойно покачал головой и представил множество причин, что такое действие вовсе не нужно. После долгих убеждений со стороны толмача, причем, вероятно, неоднократно упоминался обещанный табак, чукча, наконец, решился и с видимым нехотением вскочил в купель, но тотчас выскочил и, дрожа от холода, начал бегать до часовне, крича: «Давай табак! Мой табак!». Никакие убеждения не могли принудить чукчу дождаться окончания действия; он продолжал бегать и скакать по часовне, повторяя: «Нет! более не хочу, более не нужно! Давай табак!».
Сей случай может служить образчиком понятий здешних новообращенных о христианстве. Вообще крещеные чукчи исполняют только те христианские обряды, которые не сопряжены с трудом или издержками и могут принести какую-нибудь пользу. Так, например, несмотря на крещение, богатые чукчи имеют по две, по три и более жен, которых они по произволу берут, оставляют и меняют на некоторое время на других. Несмотря на то, что женщины считаются здесь рабынями, судьба их во многих отношениях лучше участи женщин других народов Сибири. Чукча никогда не разлучается со своей женой, которая легко может заслужить уважение своего мужа и нередко управляет им и всем домом.
Вообще нравы и обычаи сего народа суровы и часто свирепы. Так, например, сохранилось у них противоестественное, бесчеловечное обыкновение убивать детей, рождающихся с физическими недостатками или слишком слабыми, и стариков, которые не в состоянии переносить трудов кочевой жизни. Два года назад отец старшины Валетки, соскуча жизнью и чувствуя себя слабым, по собственному настоятельному требованию был зарезан своими ближайшими родственниками, которые при сем действии исполнили, по их мнению, священную обязанность.
Сей ужасный обычай строго исполняется, поддерживаемый, вероятно, шаманами, которые вообще приобрели большую власть и сильное влияние над чукчами. Каждое племя, каждый караван имеют своих, одного или нескольких, шаманов, и их мнение требуется и исполняется во всех важных случаях. Вот пример ужасной, неограниченной, можно сказать, власти шаманов: в 1814 году между чукчами, прибывшими в Островное, появилась заразительная болезнь, распространилась вскоре на оленей и продолжалась, несмотря на все принимаемые меры. Наконец, в общем торжественном собрании все шаманы объявили, что разгневанные духи тогда только прекратят заразу, когда им принесется на жертву Кочен, один из почетнейших и богатейших старшин. Кочен был так уважаем и любим всем народом, что чукчи, забыв свое привычное повиновение шаманским изречениям, отказались исполнить их. Поветрие продолжалось: люди и олени гибли, а шаманы, несмотря на подарки, угрозы, может быть и побои,[160] не соглашались переменить приговор. Тогда сам Кочен, второй Курций. собрал народ и объявил, что он убедился в непреклонности воли духов и решается для спасения своих соотечественников добровольно пожертвовать жизнью.
Даже и после того любовь к нему долго боролась с необходимостью исполнить ужасный приговор: никто не решался умертвить жертвы; наконец, сын Кочена, смягченный просьбами и угрожаемый проклятием, вонзил нож в грудь отца и передал труп его шаманам.
Так сильно влияние шаманства.
Пляска и гадания шаманов делали на меня всегда продолжительное, мрачное впечатление. Дикий взор, налитые кровью глаза, сиплый голос, с трудом вырывающееся из стесненной груди дыхание, неестественные, судорожные корчи лица и всего тела, стоящие дыбом волосы, глухой звук бубнов — придают картине нечто ужасное, таинственное, поражающее всякого, даже и образованного человека. Мудрено ли, что необразованные дикие дети природы видят в том мрачное действие злого духа?
Когда кочующие племена получат оседлость и наставления и пример образованных соседей будут постоянно на них действовать, тогда только может постепенно исчезнуть самосозданная вера в добрых и злых духов и шаманов, тогда только может быть с успехом введено здесь и христианство.
Но пора возвратиться к ярмарке и чукчам. Их палатки, как мы сказали, были расположены несколькими отдельными группами и представляли хотя не привлекательное, но довольно живописное зрелище. В середине каждого отделения, обыкновенно из десяти или двадцати палаток состоящего, стоит, прислонясь к дереву, большой высокий шатер старшины; вокруг помещаются дорожные сани и привязываются избранные домашние олени; остальные большими табунами пасутся на тундре и сами выгребают себе пищу из-под снега. На ветвях дерева развешаны в беспорядке луки, колчаны, одежды, разноцветные меха и домашняя посуда. Из палаток поднимаются столбы искристого дыма; иногда на снегу разложен огонь и на нем в котлах варится оленина. Между палатками снуют закутанные в меховые платья, покрытые инеем чукчи и, несмотря на мороз в 34°, спокойно и весело суетятся. Подумаешь поневоле, что они вовсе не знают, что такое стужа!
Палатки сшиваются из мягко выделанных оленьих шкур (ровдуг) и растягиваются на нескольких шестах, соединенных верхними концами. Вверху оставляется отверстие для дыма. Под наметом помещаются: кухня, где привешивается большой железный котел, под которым раскладывается огонь, и собственно жилая комната, или полог. Последний не что иное, как большой мешок, сшитый из двойных, тончайших шкур молодых оленей; он растягивается на тонких шестах в виде большого четырехугольного ящика без всякого отверстия для воздуха или света. В пологе можно только сидеть и двигаться на коленях. Входящий поднимает одну из шкур, служащих стенами полога, но столько, чтобы с трудом можно было проползти на четвереньках, а потом опускает и затыкает под меха, лежащие на полу. Для освещения и нагревания полога стоит в середине довольно большой глиняный сосуд, в котором день и ночь горит мох в китовом жиру. Этот огонь производит такой жар в пологе, что чукчи в нем при сильнейших морозах совершенно нагие. Иногда под одним наметом находятся два или три полога, из которых в каждом живут отдельные семейства или жены хозяина со своими детьми.
Леут, один из богатейших и почетнейших старшин, пригласил меня к себе, и я радовался случаю узнать внутреннюю семейную жизнь чукчей, но когда я, по наставлению и примеру гостеприимного хозяина, вполз вышеописанным образом под полог, то проклял свое любопытство. Можно себе представить, какова атмосфера, составленная из густого вонючего дыма китового жира и испарений шести нагих чукчей! Жена и семнадцатилетняя дочь хозяина приняли меня в таком пышном, домашнем костюме с громким смехом, возбужденным, вероятно, моей неловкостью при входе в полог. Они указали мне место, где сесть, и спокойно продолжали вплетать бисер в свои косматые, намазанные жиром волосы. После я узнал, что это делалось в честь моего прихода. Окончив, свои занятия, хозяйка принесла в грязной деревянной чашке вареную оленину, без соли,[161] и, прибавив к тому порядочную порцию полупротухлого китового жира, ласково пригласила меня закусить. Дрожь пробежала по моему телу при виде такого блюда, но я должен был, чтобы не обидеть хозяина, проглотить несколько кусков оленины. Между тем, с невероятным проворством, хозяин мой руками набивал себе рот мясом и китовым жиром, превознося ломаным русским языком необыкновенный дар своей жены приготовлять китовый жир так, что он именно получает необходимую приятную степень горечи. По возможности сократил я посещение, спеша вырваться на чистый воздух. Запах полога оставался еще несколько дней в моих платьях, несмотря на неоднократное выколачивание и проветривание. Леут справедливо почитается одним из образованнейших и богатейших чукотских старшин, и по его житью можно получить некоторое понятие о приятностях домашней жизни остальных чукчей. Удивительно, как при такой неопрятности и зараженном воздухе жилищ народ сей остается сильным и здоровым. Вообще чукчи высокого, стройного роста; окладом лица похожи на нагорных якутов (живущих в окрестностях Якутска), но отличаются языком и одеждой. Произношение чукотского языка чрезвычайно трудно для европейца, потому что слова состоят почти исключительно из гортанных и носовых звуков. Многие звуки напоминают гогот гуся, хоркание оленя и лай собаки.
Другой старшина, Макомок, пригласил меня присутствовать на народных играх чукчей, которые производились недалеко от крепости. На льду был очищен бег; почти все посетители ярмарки собрались туда толпами. Для победителей назначались бобровый и песцовый меха и два отличных моржовых клыка. По данному знаку началась скачка, причем равно надобно было удивляться необыкновенной быстроте оленя и искусству управлять сим животным и поощрять его. Кроме выигранных наград, победители заслужили всеобщее одобрение и особенную похвалу своих соотечественников, а последнее, казалось, было им всего дороже.
После того бегали взапуски — в своем роде странное, замечательное зрелище, потому что чукчи остаются притом в своей обыкновенной, тяжелой, неловкой одежде, в которой мы едва могли бы двигаться. Несмотря на то, они бежали по глубокому снегу так быстро и проворно, как наши нарядные скороходы в легких курточках и тонких башмаках. Особенно достойна удивления неутомимость чукчей: они пробежали пятнадцать верст. Победители также получили небольшие подарки и громкое одобрение зрителей. По окончании игр началось угощение, состоявшее из вареной оленины, разрезанной на мелкие кусочки. Замечательны спокойствие и порядок, господствовавшие в толпе, не только при играх, но и при угощении: не было ни толкотни, ни споров, и каждый вел себя тихо и благопристойно.
На другой день большое общество чукчей, мужчин и женщин, пришло ко мне на квартиру. Я предложил им чаю и леденцов, но они довольствовались леденцом, а чай им, как казалось, не нравился. Впрочем, несмотря на скудное угощение, несколько ниток разноцветного бисера развеселили моих гостей, и женщины вызвались плясать. Нельзя сказать, чтобы народная пляска чукчей заключала в себе много пластики и грации, но в своем роде она необыкновенна. Представьте себе пятнадцать и более закутанных в неуклюжие, широкие меховые платья женщин, которые, столпясь в кучу, медленно передвигают ноги и сильно машут руками. Главное достоинство состоит в мимике, которой я, по незнанию, не заметил. Вместо музыки, несколько чукчей пели отрывистую, довольно нескладную песню. В заключение три отличнейшие танцовщицы вызвались проплясать любимое народное pas de trois, от которого все присутствовавшие их соотечественники были в восхищении. Мы, не посвященные в таинства чукотского вкуса, видели только три неповоротливые фигуры, схватившиеся за руки. Наблюдая лица танцовщиц, я удостоверился, однакож, что они делали, действительно, не человеческие, нелепые и самые неестественные гримасы. Общее утомление положило конец балу. По совету моего толмача предложил я трем солисткам водки и табаку. Все общество было тем очень довольно, и чукчи со мной расстались в наилучшем расположении духа, неоднократно пригласив меня посетить их отчизну.
На шестой день после нашего приезда ярмарка окончилась. Чукотские старшины пришли еще раз со мной проститься и потом в шести караванах потянулись в свое отечество. То же сделали и другие посетители ярмарки. Я поехал вместе с колымскими купцами, комиссаром и священником. Островное опустело. Свежий снег изгладил следы многочисленных посетителей. Тотчас явились стаи голодных лисиц и песцов и в короткое время уничтожили все кости и остатки, валявшиеся грудами около жилищ и станов.
Марта 16-го выехали мы из Островного. Обратный путь по хорошо уезженной дороге, на отдохнувших и откормленных собаках, шел очень быстро, так что 19 марта благополучно прибыли мы в Нижне-Колымск.