АРЕСТ
С тех пор как ребята поселились в розовом домике, прошло несколько месяцев.
Наступила суровая амурская зима. Она опушила гагачьим пухом сопки и покрыла тяжелыми белыми подушками крыши домов. Пушистые хлопья легли на ветки деревьев. В городе с раннего утра курились трубы.
Амур давно застыл, и лошади протоптали по льду желтую дорогу.
Однажды утром дядя Остап, как всегда, свистнул в свою боцманскую дудку и скомандовал:
— Команде вставать, умываться, койки прибрать!
Его деревяжка застучала по полу — тук-тук. Старик отправился к реке умываться. Умывался он всегда у проруби, ледяной водой, вытирал лицо и заиндевевшие пушистые усы чистым махровым полотенцем. Вскоре он возвратился домой и скомандовал:
— А ну, команда, палубу чистить, драить, водой скачивать!
Глаша мигом принесла ведро и три швабры. Все обитатели домика принялись за приборку.
— Лучше скачивай, надраивай, до блеску надраивай! — весело кричал Остап Павке. Павка с удовольствием тер пол шваброй до блеска.
— Команде чай-кофей пить, — скомандовал Остап, и Глаша принесла чай. Она стала хозяйкой розового домика: готовила обед, приносила воду, стирала и гладила белье. Все трое сели за стол и стали завтракать.
Павка ждал Варю. Каждое утро Варя приносила из типографии газеты и листовки. Где находится типография, Павка не знал.
Илья и Митроша расклеивали листовки на улицах. В ящике у Митрошиного медведя было два отделения: одно из них потайное. В потайном отделении Митроша прятал листовки. Торговкам, солдатам и всему другому народу Митроша продавал настоящее «счастье». Но когда у Митроши просили «особенного счастья», он отпирал потайной ящик и доставал листовки.
Подпольные газеты распространял Павка. Он научился проделывать это с необычайной ловкостью и никогда не попадался. Исайкиной банды он теперь не боялся. Остап дал ему денег, и теперь он сам ходил в контору и покушал для продажи белогвардейские газеты.
В белогвардейских газетах все чаще и чаще появлялись объявления японского командования, предлагавшего большие деньги за поимку Косорота. Теперь предлагалось уже три тысячи иен. Приезжавший из тайги Васька Шагай отвозил эти газеты Косороту. Косорот с Петром только посмеивались над стараниями японского штаба...
Павка поглядел на часы. Уже давно было пора прийти Варе, а ее все не было.
Остап допил чай и ушел. Он всегда по утрам уходил в город. В городе он встречался с рабочими, передавал им какие-то бумажки, беседовал подолгу в чайной и возвращался только к обеду.
Глаша принялась убирать со стола. Кто-то вошел в палисадник и постучал в дверь.
— Входи, — сказал Павка.
Вошел Илья.
— А где же Варя? — спросил Павка. Он начал беспокоиться: ведь уже пора отправляться торговать. А то Исайкины парни захватят все углы, ни одного угла не достанется Павке.
— Шагай приезжал из тайги, — сказал Илья, — вот и задержалась. Я тебе газет принес.
Илья вынул из-за пазухи пачку желтоватых газет.
— Варя просила, как расторгуешься, зайти к ней и посторожить квартиру. Подождешь ее, она к вечеру вернется. Ключ возьми.
Он передал Павке ключ.
— А куда она пошла?
— По делу, — отрезал Илья.
Павка теперь отлично понимал, что когда говорят: «ушла по делу», расспрашивать не полагается. Значит, он будет до вечера один в большой квартире? Когда Павка жил в подвале профессорского дома, он часто бывал у Вари на кухне. В комнаты же его ни разу не пускали. То-то он теперь насмотрится на диковинные вещи! Наверное, в комнатах профессора много занятного.
Павка схватил свою сумку и крикнул Глаше:
— Глашка, я на работу пошел. До вечера не вернусь. Смотри, никого не пускай.
— Знаю.
Павка и Илья вышли на улицу.
С неба падали редкие снежинки.
— Илья, что про Петра слышно?
— Жив-здоров, — ответил Илья. В последнее время Илья стал немногословен. Бывало спросит его о чем-нибудь Павка, а он отвечает невпопад. И все о чем-то думает, думает... «Наверное, по кораблю скучает», решил Павка. Он знал, что матросу жить без корабля так же тяжело, как, скажем, рыбе без воды. И он старался не надоедать Илье расспросами. Они шли молча по тихой, безлюдной улице.
Илья вдруг спросил:
— А ты, как газету печатают, когда-нибудь видел?
— Нет, не видал, — сказал Павка. — А это здорово интересно, правда?
— Еще бы! — сказал Илья. — Машина печатает. Пятьсот штук в час. Ты бы сходил, поглядел.
— А ты видел? — спросил Павка.
— Я-то видел не раз...
Павка проникся еще большим уважением к Илье.
— А ты попроси Варю, она тебя с собой возьмет, — сказал Илья.
Они дошли до улицы, где помещалась контора белогвардейской газеты. По улице уже бежали, размахивая газетами, мальчишки.
— Как бы не опоздать, — озабоченно сказал Павка. — До свиданья, Илюша. Я побегу.
— Беги, — сказал Илья и пошел по улице.
Павка как раз во-время поспел в контору. Через несколько минут он уже стоял на углу и кричал истошным голосом:
— Последние новости! Красный бандит Косорот пойман и расстрелян!
Он-то отлично знал, что Косорот живехонек и последние новости японско-белогвардейской газетки — лишь самая последняя брехня.
* * *
Распродав газетки, Павка направился к дому, где жила Варя. Сколько раз он входил в калитку, когда жил в подвале! Но теперь в первый раз он входит с парадного хода, словно хозяин этого прекрасного домика. Он поднялся на крыльцо, взглянул на медную дощечку с надписью: «Профессор Никодим Иванович Пашковский», и вложил в скважину ключ. Ключ легко повернулся в замке, и Павка вошел в переднюю. На вешалке висело несколько профессорских пальто.
«Ишь ты, богач какой, — подумал Павка, покачав головой. — Одного пальто ему мало».
Вдруг ему показалось, что в квартире кто-то есть. Но он знал, что в квартире никого быть не может: ключ-то ведь у него. Он осторожно вошел в комнату. Это была столовая. Большой круглый стол был накрыт зеленой скатертью. Над столом висела лампа под зеленым абажуром. В широком зеркале Павка увидел свое отражение. На буфете стояли какие-то странные вещи: неизвестно для чего употребляемые стеклянные вазы, какой-то стакан в серебре, огромных размеров.
На стене висела картина в золотой раме: густой тайгой по снежной дороге на розвальнях едет путник. Сквозь ветви деревьев проглядывает луна, а совсем вдали светится огонек жилья.
«Торопится, — подумал Павка, — как бы волки не съели».
Наглядевшись на картину, Павка прошел в следующую комнату и остановился, широко раскрыв рот от удивления. Все стены комнаты от полу и до самого потолка были заставлены книгами. Ничего подобного Павка в жизни не видел. Даже в лавочке дяди Остапа было не больше ста книг, а здесь их были тысячи — в зеленых, черных, красных и коричневых переплетах.
«Вот уж тут, наверное, «Сюркуф» целиком, все двадцать выпусков!» подумал Павка и решился подойти к полкам. Он стал разглядывать переплеты. Но знакомых тоненьких книжечек в ярких обложках нигде не было видно. Павка обошел всю комнату, но встречал лишь какие-то непонятные названия: «Хирургия», «Травма от ранений», «Медицинский сборник».
— Ишь ты, — сказал Павка вслух, — «Травма от ранений». Здорово!
На письменном столе желтый металлический лев яростно замахивался лапой. Павка тут же обнаружил, что льву можно откинуть голову и что в животе у льва плещутся чернила. Черный костяной слон стоял в стороне, угрюмый и задумчивый. На столе лежали бумажки, на которых были написаны какие-то цифры и вообще что-то непонятное. «По-иностранному пишет. Вот это да!» удивился Павка. На табурете в углу стоял деревянный ящик с серебряной дощечкой на крышке. Павка поднял крышку. Чего-чего только не было в ящике. Блестящие пилки, ножички, щипчики — всего не перечесть! Павка вынул один ножичек. Он был острый, как бритва у парикмахера Никашки. Но это была не бритва. Павка сообразил, что это докторские инструменты. Но что делает доктор каждым инструментом — он понять не мог.
«Щипцами, наверное, зубы рвет», подумал Павка, опуская крышку ящика.
Он побродил по кабинету, потом прошел через столовую на кухню. Вари не было.
«Долго же она задержалась, — подумал Павка, — а мне есть хочется».
Искать на кухне еду он не стал: без Вари он не хотел брать чужого. Он вернулся в кабинет и стал рассматривать книги на полках. «Чарлз Дарвин, — прочел он, — «Происхождение видов», Н. В. Гоголь, «Тарас Бульба».
Эта книжка была совсем не похожа на Остапову книжонку. Она была толстая, в кожаном переплете. Но содержание было то же самое. Павка стал читать и наткнулся на картинку. Вот она, Запорожская Сечь! Картинка была нарисована в несколько красок. Казаки расположились в степи в разноцветных нарядах. И Тарас был тут со своими сыновьями! Картинки были одна лучше другой, и Павка каждую рассматривал подробно.
За окнами стемнело. Павка зажег лампу и так зачитался, что не слышал, как скрипнула дверь.
— Что вы здесь делаете, молодой человек? — услышал вдруг он голос над самым ухом.
Книжка вывалилась у него из рук и со стуком упала на пол. Посреди кабинета стоял небольшой старичок в черном костюме, в золотых очках.
— И кто вы такой, позвольте вас спросить? — продолжал старичок сердито. — И почему вы очутились в моем кабинете?
Павка поднял книгу и протянул ее старичку.
— Меня Варя просила квартиру постеречь, — сказал он, — вот я и пришел. Книги у вас очень интересные.
Старичок сказал не то сердито, не то нет:
— Варя? А вы — кто? Как вас зовут?
— Павкой.
— Вы ее брат?
— Нет, не брат. Она знакомая наша. Я сейчас с Остапом живу, с Вариным отцом. Знаете? А я вас видал, вы из дому выходили. Я тогда в подвале жил.
Павка ткнул пальцем в пол.
— В подвале? — удивился старичок.
— Ну, да. Мне жить было негде, вот и жил.
— Так, так, — сказал старик. — Я и не знал. А у вас родители есть?
— Нету. От тифа померли.
— А сестры? Братья?
— Брат есть, Петр Сокол, слыхали?
Старичок развел руками.
— Ну, Аннин муж. Анна у фельдшера живет. Знаете?
И Анны старичок не знал.
— Так где же ваш брат? — спросил он.
— В тайге. Скажите, пожалуйста, — вдруг спросил Павка, — а у вас «Сюркуф, гроза морей» есть?
Старик непонимающе смотрел на Павку.
— Книжки такие, — пояснил Павка. — Двадцать выпусков, приключения Сюркуфа.
— Двадцать томов? — удивился старик. — Не читал. Нет, насколько припоминаю, не читал.
Павка вынул из-за тельняшки шесть драгоценных выпусков и показал старику:
— У меня их четырнадцать было. Да два я на хлеб продал, а шесть у меня в залоге пропало. Только шесть и осталось. Я думал — у вас все двадцать выпусков есть. Если хотите, возьмите у меня, почитайте, раз никогда не читали.
Старик разглядывал Павкины выпуски «Сюркуфа».
— Послушайте, — сказал он. — Так ведь это просто дрянь! Самый обыкновенный Пинкертон. И вы это читаете?
— Наизусть знаю, — признался Павка. И, не ожидая разрешения старика, он рассказал самое замечательное приключение — о том, как Сюркуф нашел жемчужину величиной с куриное яйцо и как хотели у него эту жемчужину украсть.
— Молодой человек, — сказал старик, терпеливо выслушав рассказ, — вы когда-нибудь Жюль Верна читали?
— Не читал, — признался Павка.
Старик подошел к полкам, порылся в них и протянул Павке книгу в тисненном золотом переплете. На переплете спрут обвивал своими щупальцами водолаза. Над картинкой было написано: «80 000 верст под водой».
— Возьмите-ка, — сказал старик.
— Мне? Совсем? — удивился Павка.
— Ну да, совсем. И забудьте вашего Сюркуфа.
Забыть Сюркуфа? Ну, это старик перехватил! Разве можно забыть Сюркуфа? Наоборот, надо постараться достать остальные выпуски!
— Как вас зовут? — спросил старик.
— Павкой.
— А меня — Никодимом Ивановичем. Пойдемте ужинать.
Павка, прижав к груди книгу, пошел за Никодимом Ивановичем в столовую.
Никодим Иванович зажег лампу и принес из буфета масло, булки, ветчину, большой кусок влажного желтого сыра. В передней тоненьким голосом зазвонил телефон.
— Кушайте, Павел, кушайте, — сказал Никодим Иванович и прошел в переднюю.
— Кого вам? А? — услышал Павка сердитый голос хозяина. — Да, я, профессор Пашковский. Нет, нельзя. Дома никого не принимаю. Генерала? И генерала — тоже. Куда? Ах, вы не знаете куда? В госпиталь. Завтра утром в госпиталь.
Он повесил трубку и вошел в столовую, ворча под нос:
— Чорт знает что! Что за дикие времена! Стреляют друг в друга, словно разбойники на большой дороге, и всех тащат ко мне на квартиру.
Он остановился и сказал в дверь:
— У меня не полевой лазарет, милостивые государи, не полевой лазарет! Почему вы не кушаете, Павел? — вдруг закричал он на Павку. — В вашем возрасте надо кушать, надо кушать!
Павка в первый раз слышал, чтобы угощали так сердито. Но он стал есть все подряд — и ветчину, и сыр, и хлеб с маслом. Никодим Иванович смотрел на него из-под очков.
— Где же Варя? — спросил он. — Не понимаю, куда она пропала. У меня завтра три операции. Да кушайте же вы как следует!
В это время в передней раздался звонок.
— Я вас очень попрошу, — сказал Никодим Иванович, — отоприте и скажите, что меня дома нет. И не будет. Понятно?
— Понятно, — сказал Павка и пошел в переднюю. Он зажег свет и отворил дверь. — Профессора дома нету, — сказал он.
Кто-то оттолкнул его и вошел в переднюю. Дверь захлопнулась. Запорошенный снегом плечистый мужчина в ушастой заячьей шапке отрывисто спросил:
— Где доктор?
Павка вгляделся в лицо человека, обросшее густой черной бородой, и вдруг узнал его.
— Косорот! — воскликнул Павка.
— Ты что здесь делаешь? — удивился Косорот.
— А я в гостях, — важно сказал Павка. — Чай пьем, хлеб с колбасой едим.
— Веди скорей к доктору.
Павка пошел впереди. «Ну и храбрец этот Косорот! — думал он. — За него три тысячи дают, а он пришел в город. Но зачем ему доктор?»
Профессор встал из-за стола и удивленно уставился из-под очков на Косорота.
— Собирайся, — сказал Косорот без предисловий.
— Куда? — недоумевая, спросил Никодим Иванович.
— В тайгу, — коротко ответил Косорот.
— С ума вы сошли! — возмутился Никодим Иванович.
— Где твои инструменты? — спросил Косорот. — Васька Шагай в тайге помирает, на японскую засаду напоролся.
— Я буду жаловаться! — выкрикнул профессор фальцетом. — Жаловаться, да-с! Убирайтесь сейчас же вой!
— Жаловаться? — сказал Косорот. — Человек без тебя помирает, а ты, значит, жаловаться? Кто ты — врач или не врач? Павка, тащи инструменты!
Павка вспомнил про ящик, стоявший в кабинете. «Наверное, это и есть инструменты». Он кинулся в кабинет.
Когда Павка вернулся с ящиком в столовую, он увидел, что Никодим Иванович уже в шубе, в бобровой шапке и Косорот подталкивает его к двери.
— Я жаловаться буду, — негромко сказал Никодим Иванович и вместе с Косоротом исчез в дверях.
Павка вынес ящик на улицу.
В лицо пахнуло свежим, морозным воздухом. Косорот уже сидел в розвальнях, рядом с ним — оторопевший Никодим Иванович.
— Давай сюда ящик! — крикнул Косорот Павке. — Садись!
Косорот хлестнул коня, они вихрем понеслись по улицам, выехали за город и свернули к реке.
— Тпру! — крикнул вдруг Косорот.
Конь стал. Косорот слез с саней и начал поправлять упряжь.
— Послушайте, — сказал Никодим Иванович Косороту. — Все равно операции я делать не стану. Вы... да кто вы такой, в конце концов?!
— Я Косорот, командир красного партизанского отряда.
— Косорот? А кого расстреляли вчера ночью?
Павка вспомнил, что как раз сегодня в белогвардейской газете было написано о расстреле Косорота.
Косорот стал перед профессором и, приложив руку к ушанке, доложил:
— Так что я и есть этот самый расстрелянный Косорот. Павка, подтверди.
Никодим Иванович внимательно поглядел на Косорота.
— Допустим, что вы действительно Косорот, — сказал Никодим Иванович сердито, — за коим чортом, позвольте вас спросить, вы появились в городе, занятом врагами? Ведь ваши портреты висят на всех столбах...
— Что поделаешь, — развел руками Косорот. — Коли дружок помирает, к чорту в ад влезешь.
Он переступил с ноги на ногу. Снег скрипнул у него под ногами. Они помолчали. Павка с любопытством смотрел то на Косорота, то на Никодима Ивановича. Лошадь оглянулась: поедем или нет?
— Ну, так как? — спросил Косорот. — Резать Ваську будете?
— Нет, — ответил старик.
«Ой, до чего ты вредный! — подумал Павка. — Ну, погоди, Косорот тебя заставит. Будешь резать!»
Косорот что-то соображал.
— Что ж мне с тобой делать? — вдруг сказал он. — Пристукнуть тебя — и точка.
«Убьет!» подумал Павка.
— Да не к чему тебя убивать, — продолжал Косорот. — Слезай с саней.
Старик кряхтя слез с саней. Косорот снял ушанку в с горечью сказал:
— Простите за беспокойство.
Он сел в сани.
— Послушайте, — сказал старик удивленным голосом, — вы что же — в тайгу поедете?
— Нет, в город. Фельдшер сказал: если не резать Ваську — помрет. Велел привезти знаменитого профессора Пашковского. Ну, а раз вы такой несговорчивый — другого найдем.
— Так ведь непременно вас кто-нибудь узнает и донесет. Вас схватят, убьют.
— А тебе-то что? — злобно сказал Косорот и тронул вожжи. — Если хочешь, сам донеси. Три тысячи заработаешь.
Сани тронулись.
— Постойте! — вдруг закричал старик и с необыкновенною для его возраста легкостью догнал сани. — Мой ящик с инструментами...
Павка крепко держал ящик с инструментами.
Косорот остановил коня и взял у Павки ящик.
— Берите, — сказал он старику. Но старик не брал ящик.
— Чего же вы стали? Гоните! — крикнул вдруг старик, влезая в сани и садясь рядом с Павкой. — Каждая минута дорог а.
Косорот хлестнул коня, и они мигом выехали на Амур. Павка совсем притих. Розвальни быстро неслись по снежной равнине. Вдали темнел берег. Над головой расстилалась тихая морозная ночь, светила луна, и два пушистых облачка скользили по черному звездному небу. Павка понял, что далеко позади остались японские заставы: Косорот ловко объехал их стороной. «Вот Глашка бы меня увидела, — подумал Павка, — то-то бы позавидовала».
На берегу что-то зачернело, Косорот свернул в сторону. Павка видел только его широкую спину.
Высокий кедр надвинулся сбоку, словно человек огромного роста с растопыренными в стороны руками. С другой стороны надвинулось несколько великанов в белых балахонах, протягивавших Павке мохнатые белые ручищи. Павка понял, что они въезжают в тайгу.
— Люблю смелых людей, — вдруг сказал Никодим Иванович Павке. — Смелость нужна везде.
Косорот так гаркнул на коня, что он сразу понесся вскачь. А эхо еще минуты три перекликалось в чаще белых огромных деревьев.
Прошло часа два. Павка совсем озяб в своем полушубке. Ему казалось, что они едут давно, дня три-четыре, едут на край света и никогда не доедут. Он заметил, что мчатся они без дороги, по каким-то одному Косороту известным приметам, под деревьями, стряхивавшими на путников рыхлые комья снега. Профессор молчал. Косорот нахлестывал коня, по колени утопавшего в снегу.
Наконец они резко свернули в сторону. Кто-то темный вышел из-за черного дерева и крикнул:
— Стой! Кто идет?
— Свои! — ответил Косорот. Впереди выросло несколько темных фигур.
Косорот крикнул партизанам:
— Васька живой?
— Мается, в бессознании, товарищ командир, — ответил кто-то.
— Идем, папаша, — сказал Косорот профессору и взял с саней ящик с инструментами. — И ты иди, Павка.
Ноги у Павки затекли и онемели. Он с трудом заковылял за Косоротом. Косорот подошел к засыпанной снегом землянке, толкнул какую-то почерневшую доску. Это был вход. Он пропустил вперед профессора.
«Подземелье, — подумал Павка, спускаясь по земляным ступеням. Ему сразу вспомнились пещеры Сюркуфа — кругом висят ковры, на коврах — кинжалы. — Эх, видела бы меня здесь Глашка!»
Они вошли в ярко освещенную землянку. Посредине стоял стол, на столе горела керосиновая лампа. В стене была другая дверь. Косорот открыл ее и куда-то вышел. Павка огляделся вокруг. Какой-то бородатый человек в матросском бушлате грел воду на примусе. Ни ковров, ни кинжалов не было. В углу Павка увидел самый обыкновенный самовар. «Совсем как в чайной, — подумал Павка. — И вовсе не похоже на Сюркуфову пещеру».
Бородатый человек обернулся и посмотрел на Павку.
— Павка? — удивленно спросил он. — Ты как сюда попал?
Это был Петр. В тайге у него отросла золотистая борода.
— А мы с Косоротом профессора привезли, — сказал Павка, здороваясь с братом.
— Что Анна? — быстро спросил Петр.
— Чего ей сделается? Живет, — отвечал Павка.
Старик сидел на лавке в своей лисьей шубе, бобровой шапке и запотевших очках.
Петр подошел к профессору и спросил:
— Может, чайку выпьете, товарищ профессор?
Старик не успел ответить. Вошел Косорот и сказал:
— Прошу, папаша. Плох Васька.
— Какой я вам папаша? — вдруг рассердился профессор. — Меня зовут Никодим Иванович!
Он сбросил шубу на лавку и пошел за Косоротом.
В землянку вошло двое партизан. Они потирали замерзшие руки. Партизаны сели на лавку, поставив возле себя винтовки.
— Ну, садись, — сказал Петр Павке. — Гостем будешь.
Павка сел.
— Чаю хочешь?
— Хочу, — сказал Павка.
Петр подошел к самовару и налил Павке стакан горячего чаю. Потом достал несколько кусков сахару и положил на стол перед Павкой.
«Чай пьют, — огорченно подумал Павка, — из стаканов, с сахаром».
Сюркуф всегда пил ром из серебряной чарки.
Партизаны, прислонившись к стене, дремали. Петр прислушался. Павка тоже прислушался, но ничего не было слышно.
«Наверное, старик уже режет Ваську, — подумал он. — Почему же Васька не кричит?» Он взглянул на Петра. Петр с тревогой смотрел на дверь.
«За Ваську боится, — подумал Павка. — Любит Ваську».
Дверь растворилась, и вошел профессор. За ним появился Косорот. Профессор был нахмурен и озабочен. Он прокипятил инструменты и тщательно вымыл руки. Потом достал из ящика чистый халат, надел.
— Завяжите, молодой человек, — попросил он Павку. Павка завязал рукава халата тесемочками. Тогда профессор сказал Косороту:
— Вымойте руки. Горячей водой вымойте. С мылом. Поможете мне оперировать больного.
«Оперировать? — не понял Павка. — Что это такое?»
Очевидно, и Косорот не понял, потому что старик добавил:
— Ну, подержите ему голову. Понятно?
Косорот, нахмурясь и опустив нижнюю губу, стал сосредоточенно мыть руки. Профессор спросил:
— Кто его так отделал?
— Господа японцы, папаш... виноват, Никодим Иванович. На засаду напоролся.
— Гм. Идемте. Никого не пускать, — сказал профессор. Он оглядел землянку и проворчал:
— В грязи живете. Не выметено. Бескультурье.
Косорот пропустил старика вперед и сказал Петру и партизанам:
— Никого не пускать. Никодим Иванович операцию будет делать.
Он помолчал и добавил:
— Пол подмести.
Косорот запер за собой дверь. Один партизан оставил винтовку, взял веник и стал подметать пол.
Павка прислушивался, но ничего не было слышно. Потом кто-то застонал.
— Режет, — сказал партизан Петру.
Павка опять прислушался и ничего не услышал.
Петр смотрел на дверь, не отрываясь.
— Анна вчера нам пышки принесла. Вкусные, с вареньем, — сказал Павка. Петр его не слышал. Павка вздохнул. Вдруг он услышал дребезжащий, недовольный старческий голос, кричавший:
— Как вы его держите? Вы ему голову оторвете! Больных держать не умеете, а еще командир отряда!
Партизаны привстали с лавки. Настала тишина, потом снова застонал раненый Шагай.
Кто-то постучал снаружи. Партизан помоложе подошел к двери и спросил:
— Чего нужно?
— Косорота, — ответили снаружи.
— Косорота нельзя. Занят он. Ваське Шагаю хирургию делает, — сказал партизан. Послышались удаляющиеся шаги.
Павка вспомнил, что на корешке одной из книг в комнате профессора он прочитал: «Хирургия». «Значит, там написано, как резать», подумал он.
Прошло еще пятнадцать минут, двадцать. Павке надоело прислушиваться. Его клонило ко сну. Петр, казалось, дремал, сидя на табурете. Голова его опустилась к столу.
Вдруг Павка вздрогнул. Косорот стоял посреди землянки и кричал:
— Костя! Ваня! Тащите в розвальни по мешку сахару и рису. Из тех, что вчера у японцев взяли.
Партизаны, спотыкаясь, кинулись из землянки. Павка увидел Никодима Ивановича, мывшего у рукомойника руки. Петр подавал профессору полотенце.
Профессор сказал:
— Насчет риса и сахара вы меня извините. Не возьму.
Косорот спросил:
— Чем же отблагодарить нам тебя, товарищ профессор?
Никогда еще Павка не слышал, чтобы Косорот говорил таким голосом.
— Благодарить не надо, — сказал Никодим Иванович. — А больного привезете ко мне, в госпиталь. Устраивайтесь, как хотите. Скажите, что охотник. Поранило в тайге на охоте. Понятно? Чужой фамилией назовете. И сами не вздумайте приезжать! — сердито закричал он на Косорота.
— До свидания.
Он протянул Косороту свою сухую, желтую руку.
Косорот вынул из кармана деревянный портсигар. Это был тот самый портсигар, вырезанный ножиком, который Павка так часто видел.
— Возьмите... Никодим Иванович, на память, — сказал Косорот смущенным голосом.
Профессор удивленно, из-под очков, посмотрел на Косорота. Он подержал портсигар в руках, не зная, что с ним делать. Потом медленно опустил его в карман.
— Благодарю, — сказал он Косороту.
Вот так же всегда поступал Сюркуф! Он всегда раздавал подарки. «Но ведь у Сюркуфа было много золота и денег, — подумал Павка, — а у Косорота этот портсигар — величайшая драгоценность. И он отдает самое ценное, что у него есть».
— Павка, садись с профессором, езжай домой, — приказал Петр.
Значит, надо уезжать? И нельзя остаться в тайге? Павка чуть не разревелся. Он только-только хотел попроситься жить с Петром в отряде. И вот все рушится!
— Я с тобой останусь, — сказал он брату, глядя себе под ноги.
— Садись с профессором, говорят, езжай домой! — крикнул сердито Петр на Павку.
Павка знал, что Петр не потерпит возражений. Скрепя сердце он простился с братом:
— Ну, прощай, что ли...
— Анне передай, что скоро свидимся, — сказал Петр.
Павка сел в розвальни.
Косорот бережно укладывал в сани ящик с инструментами.
— Смотри не болтай, — сказал он Павке.
— Не маленький, — ответил Павка.
— И вас я попрошу... — обратился Косорот к профессору, тоже уже сидевшему в санях. Профессор кивнул головой.
— Глашку не обижать, — напомнил Косорот Павке.
— Уж не обижу, — пробурчал Павка.
— Костя! — крикнул Косорот партизану, ходившему с кнутом вокруг лошади. — Доставишь товарища профессора.
Костя вскочил в сани, хлестнул лошадь. Они свернули в чащу, и через минуту все осталось позади.
Еще затемно Никодим Иванович и Павка были в городе.
— Заедем ко мне, — сказал Никодим Иванович Павке.
Варя была дома и ждала профессора. На столе шумел самовар. В столовой уютно горела лампа под абажуром. Варя очень удивилась, увидев Павку.
Костя попрощался и уехал. Никодим Иванович вынул портсигар и положил на стол. Он долго смотрел на полученный в тайге подарок. Если бы не портсигар, ночное приключение показалось бы, пожалуй, и Никодиму Ивановичу и Павке захватывающим и чудесным сном.
* * *
Когда Павка, выспавшись у профессора на кухне, пришел, наконец, домой, в розовый домик, Глаша кинулась к нему.
— Где ты пропадал? — спросила она.
— Не твое дело, — ответил Павка. Он дал слово Косороту и твердо решил не болтать. Остапа не было дома. Павка сел к окну и стал читать книжку, подаренную профессором, — «80 000 верст под водой». Он так увлекся приключениями профессора Аронакса, попавшего на подводную лодку, что забыл обо всем». Глаша готовила обед. Она несколько раз окликала Павку, но он только сердито отмахивался. С капитаном Немо — таинственным властителем морских глубин — разве мог сравняться Сюркуф? Очнулся Павка только тогда, когда в палисаднике застучал Остап своей деревяжкой и крикнул:
— Команде обедать! Бачки, ложки готовь! К чарке становись!
Веселый, улыбающийся, он вытирал платком пушистые усы. Он сел на лавку, положил на стол свои большие, волосатые руки.
— А на дворе весной пахнет! — сказал он. — Где ты пропадал, Павка?
— У Вариного профессора. Он мне книгу подарил, — гордо сказал Павка. — Восемьдесят тысяч верст под водой. Интересно до чего — страсть!
— В воскресенье пойдешь на базар, — сказал Остап. — Поможешь Митроше.
Павка обрадовался: наверное, какое-нибудь новое поручение. До чего интересная стала у него жизнь! Если бы Глашка знала, что он в тайге был, вот позавидовала бы! А она ничего-ничего не знает.
Ему не терпелось подразнить Глашку. «Вот я ей сейчас скажу, что был в тайге», думал он, глядя на девочку. Но он удерживался изо всех сил. Ведь Косорот приказал молчать.
Вечером, после ужина, все легли спать. Остап захрапел на своей койке. Павка долго лежал молча. Потом он позвал Глашу:
— Глашка, а Глашка! Ты спишь?
— Ну, сплю, — ответила Глаша. — Чего тебе?
— А я Косорота видел.
— Врешь! Где? — спросила Глаша.
— В тайге.
— А ну тебя!
— Вот, ей-богу, видел, — таинственно заговорил Павка, — он велел, чтоб ты меня во всем слушалась.
— Вот и врешь.
— Ей-ей, не вру. Они в землянках живут возле Чортова болота. Чортово болото знаешь?
— Знаю. Я туда по грибы ходила с девчатами. Далеко-о...
— Вот там и стоят.
— А я-то думала, что где-нибудь совсем далеко...
Они помолчала.
— А ты правда братишку видел? — спросила Глаша.
— Вот чтоб я провалился, если вру.
— Что же ты раньше не сказал?
— А он мне велел никому не говорить. Ты тоже молчи.
— А кому мне рассказывать?
Они снова помолчали.
— А я в воскресенье с Митрошей на базар пойду, — сказал Павка.
— Зачем?
— Значит, дело есть. Спи.
Они заснули.
* * *
К воскресенью в воздухе запахло весной. Лед на Амуре посинел и потрескался. Солнечный свет причудливо преломлялся в огромных ледяных торосах.
Команда розового домика заканчивала приборку. Целые ручьи мутной мыльной воды текли по «палубе». Остап стучал своей деревяжкой, окунал рогожную швабру в ведро и командовал:
— Чище драить, лучше скачивать!
Глаша даже вспотела. Ее косички торчали во все стороны. А Павка, как настоящий матрос, плевал на руки и, взяв швабру, тер изо всей силы мокрый пол.
В этот самый момент пришел Митроша.
— Здорово, молодцы! — поздоровался веселый матрос.
— Здравия желаем! — ответили Павка и Глаша.
Остап подошел к Митроше и сказал:
— Кульки заправлены.
Митроша шагнул к двери и стремительно распахнул ее настежь. За дверью никого не было. Яркое солнце светило с василькового неба. Женщина шла от проруби с коромыслом. Несколько лохматых собак, свернувшись в клубок, играли на льду Амура. Ручеек выбивался из-под дома, протекал под голубым палисадником и скрывался под снегом.
Митроша запер дверь.
— Собирайся на базар, — сказал он Павке.
Остап кряхтя поднял половицу и достал несколько полотняных кульков, набитых мукою. Митроша связал их веревкой и подвязал к поясу, под бушлат.
— Бери гитару, — сказал он Павке.
Павка снял со стены гитару.
— Поехали.
Они вышли на берег реки. Солнце залило светом сотни домиков — розовых, голубых, зеленых, белых, — прилепившихся к склону сопки. Снег, растопленный солнцем, проваливался и таял под ногами. Было ветрено. В небе быстро летело одинокое белое облачко.
Павка еле поспевал за Митрошей, взбиравшимся на сопку. Наконец они вышли на шоссе. По шоссе, ныряя в ухабах, скользило всего несколько розвальней. После прихода японцев окрестные крестьяне редко возили на базар мясо, масло, муку и другие продукты.
Митроша и Павка прошли через большую пустынную площадь и спустились к базару. Павка очень любил бывать на барахолке. Так весело было толкаться в толпе, слышать вокруг крики торговцев, завывание зеленых, красных и синих труб граммофонов. Один граммофон пел тонким голосом:
В бананово-лимонном Сингапуре, пуре...
Другой покрывал его густым басом:
На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-енный...
А третий, четвертый и пятый — дудили в сотни труб «Тоску по родине» и «На сопках Маньчжурии», оглушали барабанным боем.
Какой-то калмыковский солдат продавал казенное обмундирование, и с ним отчаянно торговались торговцы. Один из торгашей, толстый, с фиолетовым носом, тянул к себе зеленую солдатскую штанину, а солдат не отпускал и молча, с лицом, покрасневшим от натуги, тянул штанину обратно. Торговец в чем-то клялся, божился и ругался.
Сильно выпивший человек, в распахнутом бараньем тулупе и сваливающейся на глаза лохматой собачьей шапке, остановил Митрошу и спросил заплетающимся языком:
— М-м-мук-ку пр-родаешь?
Митроша ответил:
— Нет, себе купил. Домой несу.
Тогда пьяный пристал к Павке:
— М-молодой ч-чел-ловек! Гит-тару пр-родаешь?
— Нет, — сказал Павка. — Не продаю.
— А ты п-продай! — закричал пьяный и уцепился за гитару.
Гитара звякнула и затрещала. Павка рванул ее от пьяного со всей силы, и приставала чуть не упал в густое темно-серое месиво.
Кругом засмеялись. А Павка поспешил за Митрошей, боясь потерять его из виду.
Когда он догнал Митрошу, тот разговаривал с человеком в кожаной куртке и кожаной мятой фуражке. Человек спросил:
— Мука ржаная?
— Ржаная, — ответил Митроша и протянул покупателю кулек с мукой. Тот не заплатил денег и скрылся в толпе. А к Митроше уже подошел другой человек, в полушубке, с удивительно знакомым лицом. Павка вспомнил, что он даже заходил к ним в военном городке в халупу. Но теперь человек сделал вид, что незнаком с Митрошей, и, с деловым видом пощупав кулек, спросил:
— Мука, как видно, ржаная?
— Ржаная, — ответил Митроша и опять отдал кулек без денег.
— А вот загарманичные пластинки, пластинки! — закричал кто-то над самым ухом. С другой стороны хриплый голос надрывно орал:
— Кому чего, кому чего?!. Кому штаны-брюки, кому френч-галифе, кому дохи лохматые оленьи, оленьи?!.
Сзади тихим голосом тараторили:
— Пампушки, пампушки, пампушки, пампушки!
И все покрывал могучий бас:
На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-е-енный,
Он царит над всей вселе-е-е-енной.
Тот кумир — телец златой...
Еще двое покупателей купили у Митроши муку без денег. Митроша и Павка прошли уже почти всю толкучку. Здесь было свободнее, и только кучки игроков стояли вокруг табуреток профессиональных шулеров. Шулера зазывали наглыми голосами:
— А вот за рупь плачу пять, за пять — двадцать пять, за двадцать пять — сто двадцать пять отвечаю. Заходи-подходи, каждый может играть, каждый может поставить...
Митроша отдал покупателям последние три кулька и тихо сказал Павке:
— Беги домой, принеси кульков. Да осторожно, чорт!
Павка, расталкивая толпу, ныряя между ногами в пахнущих дегтем и ваксой сапогах, между торговцами, игроками и калмыковскими солдатами, бегом побежал домой.
Забрав кульки с мукой и вернувшись на барахолку, Павка не сразу отыскал Митрошу. Ему долго пришлось бегать по базару. Он обогнул ларьки, выбежал к реке, где лежали горы мороженой рыбы, — Митроши не было. Он пробежал рядами, где мясники топором рубили окаменевшее мясо, — и здесь не было Митроши. Не было Митроши и среди игроков, и среди продавцов домашнего скарба, и в конском ряду, где торговали отощавшими лошадьми бородатые таежные крестьяне.
Павка собрался уже повернуть обратно и бежать домой, как вдруг он увидел Митрошу. Митроша стоял в толпе и смотрел на какое-то представление. Рядом с ним стоял Илья. Раньше Ильи не было, — значит, они встретились на базаре. Павка подошел ближе. Представленье давали какие-то фокусники.
Павка потянул Митрошу за бушлат.
— Принес? — обернулся Митроша. Илья тоже обернулся и посмотрел на Павку.
— Принес, — сказал Павка и стал передавать Митроше кулечки. В этот самый момент над ухом раздался голос:
— Что продаешь?
Павка и Митроша подняли головы. Возле них стоял японский офицер. За офицером стояло двое солдат с винтовками. Все трое в упор смотрели на Митрошу.
Митроша выпрямился и спокойно сказал:
— Муку купил, ваше благородие.
— Муку купил? — переспросил офицер и кивнул головой солдату.
Солдат размахнулся широким японским штыком и со всей силы резанул по кульку, который держал в руке Митроша.
Из кулька во все стороны посыпалась мука и на землю упал черный револьвер.
— Мука? — крикнул офицер и ударил Митрошу по щеке. Митроша бросил кульки на землю. Солдаты крепко схватили его. С другой стороны уже подходил еще один японский патруль.
Толпа шарахнулась в стороны. Японские солдаты окружили Митрошу и Илью. Илья отбивался от солдат и что-то горячо говорил им, но один из солдат замахнулся на него штыком.
Павка понял, что нужно бежать. Но у Павки словно приросли к земле ноги. Он не мог пошевельнуться. Он увидел японского офицера, командовавшего патрулем. Это был тот самый офицер, который выбросил Павку с Глашей из дома. Офицер стоял и улыбался, глядя, как связывают Митрошу солдаты. Один из солдат, с бельмом на глазу, вдруг размахнулся и ударил Митрошу прикладом по шее. Лицо Митроши перекосилось от боли.
«Да что же это? Они убьют его!» подумал Павка. Он подскочил к солдату, замахнулся гитарой и, крикнув: «Не смей бить!» — со всей силы ударил солдата.
Павка почувствовал, что его хватают и крепко держат за руки. Он увидел прямо перед собой страшный глаз с бельмом. Солдат замахнулся штыком. «Сейчас убьет!» подумал Павка, зажмурил глаза и наклонил голову. Но удара не последовало. Он открыл глаза и увидел, что солдат с бельмом стоит в стороне навытяжку, а офицер что-то говорит ему. Илья тоже что-то сказал офицеру, но тот улыбнулся и покачал головой.
Японцы подтолкнули арестованных и повели с базара. Любопытные глядели им вслед.
Японцы свернули в переулок, и Павка понял, что их ведут в мрачный дом с подвалами, в японскую комендатуру.
* * *
Глаша постлала на стол чистую скатерть, поставила тарелки. Остап ходил по комнате, стуча деревяжкой.
— Чего ж это не ворочается Павка? — говорил он. — Обедать пора.
Он был очень веселый и довольный.
— Турум-бурум, — напевал он. — Турум-бурум...
Он подошел к окну, вдруг засуетился, заковылял к двери. Дверь распахнулась, на пороге стоял Бережнов.
— О, це дило! — сказал Остап. — Садись обидать! — пригласил он Бережнова.
Никита Сергеевич сел за стол. Глаша принесла суп, нарезала хлеб.
— Ну, как дела у Митроши? — спросил Никита Сергеевич.
— Вторую порцию понесли, — сказал Остап.
— А ты, чижик, хозяйничаешь? — обратился Бережнов к Глаше.
— Еще как хозяйничает... — похвалил Глашу Остап.
Они принялись есть суп.
— Слыхал, Остап, — спросил вдруг Бережнов, прищурив один глаз. — Красная армия идет к нам на помощь.
— Да ну-у! — обрадовался Остап. — Значит, японцам скоро крышка?
— Вышибут. Не долго ждать осталось.
Бережнов отложил ложку и задумался. Задумался и Остап.
Вдруг Остап нахмурил брови и прислушался. Он встал, подошел к окну и откинул занавеску.
— Тикайте, — сказал он изменившимся голосом. — Дом окружают японские солдаты.
Бережнов вскочил, расплескав суп.
— Давай сюда листовки! — крикнул он.
Тут-тук-тук — подошел Остап к койке и вынул из-под тюфяка пачку листовок и газет.
Бережнов кинул их в плиту, и они вспыхнули ярким пламенем.
— Живо! Пошли! — крикнул Бережнов, хватаясь за карман.
Карман оттопырился, и Глаша поняла, что там спрятано оружие.
Остап стоял у койки и не шевелился.
— Что же ты? — спросил Бережнов, заглядывая в окно. — Солдаты в цепь рассыпаются! Бежим!
— Тикайте, — сказал Остап. — Капитану тикать с корабля негоже.
И он стукнул по полу своей деревяжкой.
— Без тебя не пойду, — сказал Бережнов боцману.
— Тикай — тебе говорят! — крикнул вдруг Остап. — Без тебя все дило пропадет. Тикай! Що ты — сказився? — И он показал на свою деревяжку.
Глаша поняла, что Остап не может поспеть за ними на своей деревянной ноге и хочет остаться здесь один. Значит, его схватят солдаты? Что же это будет?
Бережнов схватил Глашу за руку.
— Выходи, Глаша, — подтолкнул он ее. — Прощай, — сказал он Остапу. — Прощай.
Выходя на улицу, Глаша услышала глухой голос Остапа:
— Прощай, старик, прощай.
Глаша увидела японских солдат. Они спускались с шоссе цепью, обходя домики и палисадники.
Бережнов свернул в закоулок. Они перелезли через плетень. Глаша оглянулась, — розовый домик стоял освещенный солнцем.
— Убьют дядю Остапа! Как же это?
— Скорей, скорей! —торопил Бережнов Глашу.
— Я домой пойду, дядя Кит, — сказала Глаша.
— Да что ты, глупая! — рассердился Бережнов.
Они очутились в лабиринте разноцветных палисадников.
— Если меня поймают, — сказал Бережнов, — скажи Варе, чтоб шла к Чортову болоту. Пусть Косорота известит.
Солдаты приближались все ближе и ближе. Уже были ясно видны их желтые лица. Широкие штыки поблескивали на солнце.
— Ты постой здесь, за мной не ходи. Слышишь? Ну, прощай!
Бережнов не скрываясь пошел по переулку. Глаша поняла, что он это сделал нарочно. Японские солдаты устремились к Бережнову и пробежали мимо Глаши, не заметив ее. Никита Сергеевич поднял руку и выстрелил в солдат. Вдруг словно горох рассыпался по деревянному корыту. Солдаты стреляли в Бережнова. Он побежал, тоже стреляя на бегу. Вдруг Бережнов словно споткнулся и упал лицом в снег.
«Убили!» подумала Глаша. Она стояла, прижавшись к холодной стене домика, и старалась не дышать. Но Бережнов поднялся, пошарил рукой по снегу, поднял очки. Солдаты были уже совсем близко от Никиты Сергеевича. Он снова выстрелил в них и снова побежал. Вот он свернул за угол и исчез. В нескольких шагах от Глаши пробежало еще несколько солдат. Глашу они не заметили.
Девочка боялась пошевельнуться. Сколько она стояла? Десять минут? Двадцать? Полчаса? Час?
Солнце садилось за рекой, за дальними синими деревьями. Воздух был удивительно чист и прозрачен. Ветер стих.
Она выглянула из-за угла домика. Солдат нигде не было видно. Она подождала еще минуту, другую. Кругом стояла мертвая тишина. Тогда она побежала в город, к Варе.
У подъезда, на котором висела медная дощечка с надписью: «Никодим Иванович Пашковский», Глаша стучалась долго. Никто не отпирал. Глаша походила по переулку, потом еще раз подошла и еще раз постучала в калитку. В доме и во дворе стояла полная тишина. Значит, Вари не было. Из соседней калитки выглянула старуха.
— Чего стучишь? Самого нет, а прислугу забрали солдаты. Иди, иди!
Значит, Варю арестовали? Что теперь делать?
Глаша пошла, сама не зная куда. Бережнов велел передать Варе, чтобы она шла в тайгу, а Варю забрали... Куда же итти? Куда?
Вдруг высокое пламя поднялось из-за домиков к небу. «Где же это горит? — подумала Глаша. — Не у нас ли?»
Она побежала, проваливаясь в снег.
* * *
Старый боцман понял, что ему не уйти на его деревяжке от японских солдат. Он знал, что они ворвутся сюда и прикончат его своими острыми и широкими, как ножи, штыками. Остап слышал крики, стрельбу. Он подумал, что солдаты тут же на месте прикололи Бережнова и Глашу. Он решил отомстить. Он решил дорого продать свою жизнь.
Старик схватил стол и пододвинул его к самой двери. Он нагромоздил на стол все табуреты и стулья. Он вынул из-под тюфяка винтовку, а тюфяк тоже кинул на стол. Теперь дверь снаружи открыть было трудно, почти невозможно. Остап зацепился деревянной ногой за свалившееся на пол одеяло и чуть не упал.
— Ось, бисова деревяжка! — выругался он. Он отодвинул от стены железную койку, набросал на нее подушки и загородил койкой окно. Потом с трудом опустился перед койкой на колено и зарядил винтовку. В окне показалась тень.
— Башенное, огонь! — крикнул Остап и выстрелил прямо в окно.
Послышался крик, тень исчезла.
— Один есть! — сказал дядя Остап.
Несколько пуль ударилось в стену над головой Остапа. Стекло разлетелось вдребезги. Старый моряк увидел желтое лицо, заглядывавшее в окно. Он поднял винтовку и выстрелил. Лицо сразу качнулось и исчезло.
— Второй есть! Есть еще порох в пороховницах! — крикнул Остап.
Сзади раздался стук. В дверь били прикладами. Она шаталась. Остап выстрелил прямо в дверь. Раздался испуганный захлебывающийся визг, и дверь перестала шататься.
— Добре, Остап, добре, еще крепка матросская рука, — подбодрил себя старик и снова лег под прикрытие.
В окне больше никто не показывался. Но чей-то голос закричал по-русски:
— Сдавайтесь, или я буду вынужденный поджигать дом!
— Я тебе, сволочь, сдамся! — закричал Остап так громко, как он когда-то кричал на корабле своей команде. — Да разве мы вам колы сдавались? Где ты там, поганец, покажись!
Еще несколько пуль со свистом ударились в стену над его головой. Вдруг за окном все стихло. Никто не стучался и в дверь. Остап понял: солдаты не ушли, — они сейчас крадутся к дому и поджигают его со всех сторон. Он не ошибся. Тотчас же запахло дымком, и Остап увидел на подоконнике хлопотливые желтые языки.
Он лежал за прикрытием и видел в окно сумеречное небо, испещренное алыми полосами заката. Едкий дым пополз изо всех углов, подбираясь к Остапу. Ярко-оранжевый язык пламени вдруг вылез из угла и стал лизать стену. Остап обернулся и увидел дверь, объятую пламенем. Он понял, что солдаты облили дверь керосином. Пламя сразу перебросилось на тюфяк, он вспыхнул, во все стороны полетели искры. Остап закашлялся. На него пахнуло таким жаром, каким никогда не дышала даже корабельная кочегарка. С трудом поднялся на ноги старый моряк. Глотая дым, кашляя, протирая левой рукой заслезившиеся глаза, хромая на своей деревянной ноге, он подошел к окну и увидел офицера, стоявшего на снегу. Остап медленно поднял винтовку и прицелился.
— Эй, офицеришка! — крикнул он. — Получай привет!
Офицер упал лицом в снег.
— Подбирайте падаль-то, подбирайте! — крикнул Остап солдатам.
Горячая пуля ударила ему в грудь. Он с размаху упал, сломав при падении свою деревянную ногу. Он ушибся, но не чувствовал боли. Все тело его словно онемело. Старый боцман лежал, глядя в окно на вечернее небо, и пламя, как ядовитая змея, подбиралось уже к нему по полу и лизало сапог. Дядя Остап не мог подняться. Алые полосы заката исчезли. Небо в окне почернело. Густой, черный дым закрыл окно, словно занавеской.
— Все одно... погодите... скоро... пришлет нам помощь товарищ Ленин... — с трудом сказал Остап.
Все потемнело у него в глазах, все заволокло дымом...
* * *
Когда Глаша подошла к домику, совсем стемнело. На небо вышла луна. Глаша увидела обгорелые, еще дымящиеся развалины. Снег вокруг стаял, и широкой круглой плешью чернела липкая, мокрая земля.
Из соседнего палисадника выбежала собака, села на снег и, подняв морду к луне, завыла.
«Уйти, — подумала Глаша. — Уйти скорей, найти Павку. А вдруг Павку тоже забрали?»
«Пойду в тайгу», решила она.