СЛАВА БЕССТРАШНЫХ
Подводная лодка возвращалась в родную базу, и все снова были вместе. Шли в зоне противника, в подводном положении, временами поднимая перископ.
В центральном посту у перископа нес вахту минер Мельничанский.
Плескач, Логинов и Орлов, сгруппировавшись около Мельничанского, озабоченно совещались о чем-то. У рулей по обыкновению действовал боцман Шапочка. Меха-ник Новгородцев за что-то выговаривал трюмному машинисту. Словом, все было, как всегда, и все-таки что-то произошло. Какое-то волнение, беспокойство выражали все лица.
Достаточно было заглянуть в кают-компанию подводной лодки, чтобы понять, в чем дело.
На обеденном столе, превращенном в операционный, лежал раненый старпом Евсеев. Сахаджиев поддерживал его, помогая Наде. Надя и Никишин в белых халатах перевязывали раненого.
- Ну, вот и все в порядке, - продолжая хлопотать, сказала Надя. - Больно было, Аркадий?..
- Не очень… - с трудом промолвил Евсеев. - Спасибо, Надя… - Он повернул голову к Сахаджиеву. - И тебе, Жора…
Сахаджиев ободряюще посмотрел на раненого.
В кают-компанию вошли Плескач. Логинов и Орлов.
- Ну, как раненый? - спросил Плескач Надю.
Надя замялась. Она была заметно расстроена и не могла этого скрыть.
- Ранение серьезное, - уклончиво сказала девушка. - Осколок пробил грудную клетку, левое легкое… Близко от области сердца.. Застрял под лопаткой… Операцию здесь, конечно, делать нельзя. Подождем до возвращения в базу. Теперь уж недолго… Заражения не будет, об этом только я и могла позаботиться… Кто делал первую перевязку?
- Неправильно? - нахмурился Плескач.
- Наоборот, очень умело.
- Боцман Шапочка, - ответил Наде Логинов. - Он у нас и за фельдшера, специально учился. Зато можем доктора не брать в поход, человеком меньше, в лодке просторнее. Народ у нас отборный, здоровый, в море болеют редко - что тут доктору делать?.,
- А если бой?.. - возразила Надя.
- Надводный бой - это же исключение, - сказал
Орлов. - А под водой какие ранения? Инвалиды у нас редкость. Накроет глубинная бомба-тогда все соленой водички хлебнем - ни один не спасется. А не накроет - весь экипаж в целости!
Он посмотрел на Евсеева и сочувственно покачал головой.
- Никто и не заметил, когда его ранили, - рассказывал Логинов Наде. - Выбегаю на мостик - ночь, светло от пожара. «Рупрехт» горит! Два сторожевика сразу открыли по нас огонь. Снаряды не попадают, рядом рвутся, а трассирующие пули бьют прямо по палубе, по нас… Мы тоже открыли огонь, отбиваемся… А «Принц Рупрехт», в пламени и дыму, погружается. Прошли мы над сетью, командую - погружаться… Все - в люк. Смотрю, один силуэт поодаль остался. Сидит на мостике старпом, привалился спиной к нактоузу, ноги разбросал, голова повисла. Я - к нему. «Ранен?» Молчит. Подхватил его на плечо и в люк. Захлопнул крышку, спускаюсь по трапу, чувствую под пальцами теплое, влажное… Весь в крови. Матросы сразу его на стол. Никишин сам сначала за старпома взялся, он же у нас санитар. Боцману никак отойти нельзя было. Нас еще целый час потом глубинными бомбами гоняли. Но мы уже чувствовали себя на курорте. Вот, там, в бухте «Чулок», действительно, беспокойно было.
- Моментик был там крутой… - признался Орлов.
- Все вспомнили, все передумали в эти минуты, наверное? - спросила Надя.
- Нет, - покачал головой Логинов. - В жизни это не так. Думаешь только о том, как спасти лодку, как увести лодку. Все этому подчинено. Только пришло в голову: «Вот мы тут погибнем, а товарищи в базе так и не узнают, что мы сделали и как погибли»… И от этого еще сильнее захотелось вывести корабль, и вывели… Но опасность еще не миновала. Из «Чулка» мы вырвались, к вам в фиорд пришли в темноте… Немцы и потеряли нас… А сейчас уже поднялось солнце… Над морем наверняка целыми стаями «юнкерсы» рыщут. Шутка сказать, такого крейсера, как «Принц Рупрехт», враги лишились! У нас на пути еще могут быть встречи.
- Еще бы… - печально промолвила Надя. Она была подавлена несчастьем с Евсеевым, но Логинову показалось, что это вызвано его предупреждением об опасности.
- Но теперь пройдем, - принялся он утешать девушку. - В открытом море всегда пройдем, чтобы там ни было… От самолетов на глубины спрячемся, а если миноносцы - тогда так…
Посмеиваясь, он показал рукой зигзаг.
- Немец глубинную бомбу - сюда, мы -туда. Он-туда, мы - сюда. «Сорок лет по этому делу!» Так что не расстраивайтесь, ежели что. Без этого редкий поход бывает. Такая профессия…
- Я не расстроюсь, - слабо улыбаясь, пообещала Надя.
Она отошла в сторону. Обернувшись незаметно для Евсеева, попыталась знаками привлечь внимание Плескача.
- Куда ты ушла, Надя?.. - настороженно спросил раненый.
- Я здесь, Аркадий…
Девушка вернулась.
Сахаджиев молча поглаживал друга по руке.
- Ну, как? - тепло спросил Евсеев. - Закончил подарок Лене?..
- Уже немного осталось… Хочешь, покажу? - с готовностью, желая развлечь друга, предложил штурман.
- Покажи, - согласился старпом.
Штурман быстро принес сверток и достал пару туфелек.
- Вот исполним с ней вальс!.. - восторженно сказал он. - Помнишь, как в зале Революции, в училище!..
Каблучки из бакаута. Немного тяжеловаты, но зато сносу не будет…
- Да? - устало улыбаясь, сказал Евсеев. И, поморщившись от боли, закрыл глаза.
- Нехорошо тебе, Аркадий? - встревожился штурман. И, не ожидая ответа, завернул туфли и спрятал сверток.
- Как глупо меня ранили, - открывая глаза, с усилием произнес Евсеев.
- А ты поправляйся! Слова-то не сдержал! Помнишь, обещал после победы лезгинку вокруг перископа протанцевать.
- Кажется, не протанцую, Жора. Другое слово я, может быть, действительно, сдержу.
- Это какое?
- Помру вот. Помру - и унесу с собой твою туфельную тайну…
- Остришь все! -упрекнул друга Сахаджиев.
- Не разводи панихиды, старпом, - посоветовал Орлов.
- Он больше не будет, - сказала Надя.
- Я не ною, Дядя Надя, - рассудительно заговорил раненый. - Просто чувствую - это конец! И ты это знаешь - тоже чувствую. Вдруг не успею высказаться. Вот и говорю. Расскажешь потом Наташе все, как было. Пусть никаких трауров не устраивает, никакого вдовства - я этого терпеть не могу! Пусть замуж выходит, найдется и другой парень - не хуже. Будет плакать - скажи ей: если бы она умерла - я бы обязательно женился. Так и скажи!..
- Что ты говоришь такое, Аркадий! - рассердилась Надя.
- Желаю ей счастья - вот и все. Думаешь, мне не хочется жить? Очень хочется! Хочется снова увидеть солнце и море, леса и реки… Очень хорошо мне было с Наташей. Спасибо ей. Скажи об этом, Дядя Надя…
Голос Евсеева прервался.
Надя взяла руку раненого и начала считать пульс.
- Сейчас впрыснем тебе, что надо, пульс станет другой-сразу приободришься, - сказала Надя, оставляя руку и отходя к шкафчику за медикаментами.
Плескач быстро последовал за ней.
- В самом деле плохо? - шёпотом спросил он.
- Очень, - глотая слезы, шепнула Надя. - Не могла же я при нем. Мне так трудно говорить… Я не думала, что он сам все поймет…
Она повернулась к шкафчику, - скрыв лицо, сделала вид, будто что-то ищет.
- Все будет хорошо, Жора, - мечтательно прошептал Евсеев. - Ты еще будешь танцевать вальс с Леной… Как в зале Революции… Под выходной там всегда танцевали. Я еще наступал девушкам на ноги, помнишь?- Он улыбнулся. - А старик Нежданов как на выпускном вечере сказал?.. «Желаю вам, товарищи, счастливого плавания и хорошей диферентовки с небольшой положительной или отрицательной плавучестью»… Как хорошо!..
- Так только старый подводник мог сказать, - о уважением вспомнил штурман Нежданова.
- И я уже старый подводник, Жора, - продолжал раненый. - Даже бывший подводник. Был в отпуску у смерти, воевал, бил немца, мог бы еще бить, но кончился отпуск. Ты не плачь, не боюсь я… Не увижу, как все будет, вот что жалко. Рано окончил войну… В самый день рождения… А то б лезгинку еще сплясал… Как это ты пел? «Кладет валами на борт шлюпку, но не погибнем мы с тобой!..» Дай мне руку… «Счастливого плавания и хорошей диферентовки!» Холодно, Жора…
Сахаджиев с готовностью протянул руку. Евсеев по-жал ее, долго держал, не выпуская, и вдруг бессильно высвободил.
Надя, овладев собой, вернулась к раненому. В руках ее были медикаменты.
- Аркадий! - окликнула она.
Евсеев не отвечал. Плескач наклонился над ним, вгляделся пристально и отвернулся. Логинов и Орлов сняли фуражки. Сахаджиев последовал их примеру. Обнажил голову и Плескач. Надя тихо плакала. Плескач взял ее за плечи. Осторожно ступая, Логинов вышел из отсека и вскоре возвратился со свертком и развернул флаг.
В торжественном молчании он накрыл тело старпома гвардейским флагом «Северянки».
Офицеры стояли над телом боевого товарища, вспоминая славную его жизнь.
Девушка подняла голову и отерла слезы.
- Ничего, - сказала она, кусая губы. - Ничего…
Мызников с удивлением посмотрел на нее. Такой он
ее еще никогда не видел. Девушка находилась здесь, рядом с ним, но мысли ее витали где-то далеко. Она говорила куда-то через моря и через годы, словно ее могли услышать, и голос ее звучал все тверже и тверже, полный решимости.
- Мы идем океаном войны, - отчетливо шептала она. - Наш путь долог и труден. Наш путь опасен. Но мы придем, жди нас, Большая Земля! Мы пробьемся!
«Северянка» шла к родным берегам.
Жди нас, Родина! Мы придем с победой - из пепла окопов и глубин морей, опаленные дымом сражений, возмужавшие от сурового труда войны. Мы будем жить! Ждите нас, матери, жены и сестры, мужья и братья. Ждите нас, наши любимые. Мы победим! Мы будем жить! Ждите нас, мы придем!..