С этого дня мы стали работать по сменам, как в тот год, когда строили в комариный сезон первое жилье «Крылатой фаланги». Смех исчез, прекратились разговоры и споры, и только непрерывна ворчали и скрежетали станки, стучали молотки.
Так прошло две недели. Меня сильно беспокоила мама. Лицо ее осунулось, глаза запали, она молча работала, занимаясь делами «Крылатой фаланги».
Иногда она останавливалась около окна или стола, глаза ее потухали, и глубокий вздох вырывался из груди.
Меня охватывала бессильная злоба и хотелось с оружием в руках броситься на незримого врага и сокрушить его. Но я только стискивал инструменты и работал, работал до тех пор, пока пот крупными каплями не выступал на лбу.
Помню, в один из таких порывов бешенства я вдруг вздрогнул от шума на дворе. Там отчаянно гакали гуси, ворчали собаки, слышались сердитые выкрики Туса, быстро перешедшие в громкий вопль.
Мы бросились к ружьям и выскочили на двор. Там было темно и чуть поблескивали отсветы костра. Кто-то повернул выключатель, и при вспыхнувшем электрическом свете нам открылась жуткая картина. Старик Тус валялся на земле в луже крови, а в углу двора прижались две фигуры. Это были два здоровенных разбойника с заиндевелыми бородами, одетые в туземные костюмы. Внезапно вспыхнувший свет ошеломил их, они озирались, как затравленные волки, и звериной повадкой крались вдоль стены.
— Стой! — крикнул Лазарев громовым голосом и вскинул ружье.
Еще три ружья направились на разбойников. Я впился пальцами в ложу и чувствовал, как стучит мое сердце, отдаваясь даже в плече, к которому прижимал я ружье.
— Руки вверх! — снова крикнул Лазарев.
Лица разбойников исказились. Они поколебались несколько минут и подняли руки, блеснув ножами. Делая это движение, они каким-то особым маневром приблизились шага на два к нам.
Особым обостренным зрением я заметил, что один из них как-то изогнулся и приготовился прыгнуть на Зотова, стоявшего к нему боком, и не отдавая себе отчета, я спустил курок.
В этот самый момент разбойник сделал прыжок. Нож блеснул над самой головой Зотова, но грянул выстрел, и нож выпал из рук негодяя, а сам он мешком опустился на землю.
Зотов быстро обернулся к нему и ударил прикладом по голове. Тот громко охнул и растянулся.
Другой, взглянув в нашу сторону, швырнул свой нож к ногам Лазарева и хрипло крикнул:
— Ваша взяла!
— Держи руки вверх!
— Чего бояться? — нагло ответил разбойник, — вас вон сколько сволочей, а я один…
— Веревок, — продолжал спокойно Лазарев, — вяжите его!
Разбойнику скрутили ноги и руки и подтащили к дверям дома. В это время зашевелился другой и стал подыматься. Его тоже связали.
Туса внесли в мастерскую, а Лазарев, Зотов и я остались около пленных разбойников.
— Кто вы? — спросил Лазарев.
— А тебе какое дело? — дерзко ответил сдавшийся рыжебородый, которого связали первым.
Лазарев впился в разбойника таким стальным взглядом, какого я никогда раньше не знал у него. Разбойник нагло улыбался, но потом стал ежиться и, отвел глаза. Лазарев молчал. Рыжебородый опять взглянул на него и опять встретил тот же стальной и острый взгляд.
— Что смотришь? — злобно спросил он.
— Жду, — тихо проговорил Лазарев.
Эти тихие слова прозвучали так жутко, что рыжебородый побледнел и задергал губами. Опять мертвое молчание. Я чувствовал, что меня трясет нервная, лихорадка.
— Ну? — произнес Лазарев.
— Что тебе надо? — зашипел рыжебородый, но в этом шипеньи не было прежней дерзости.
— Кто вы оба?
— Поселенцы с каторги, — отрезал рыжебородый и усмехнулся кривой отвратительной улыбкой. — Верно, и ты нашего поля ягода…
— Зачем пришли к нам? — так же тихо и жутко спросил Лазарев.
— Чудес наслышались, а главное — узнали, что живете богато и баб много. Не знали, что не спите, язви вас, а то бы всех, как кур, перерезали да сами ладно бы здесь зиму скоротали…
Он захохотал, но, когда на окаменевшем лице Лазарева дрогнули скулы, сразу осекся и зашнырял по сторонам острыми, злыми глазами.
Лазарев молчал, но разбойник, видимо, терял самообладание.
— Черти паршивые, — рычал он, — сорвалось. Надоело самоедишек крошить да с косоглазыми бабами возиться… Что бельмы вытаращил?.. Шаман! Ишь ведь вся тундра гудит: солнце в избе сделал, на волшебных санях ездит, в небо летает… Xa-xa! Ну, и захотелось попробовать, какова кровь у таких чудотворцев, xa-xa!..
— А в России-то много крови пробовали? — опять спросил Лазарев.
— С нас хватит. По колена в крови погуляли! Ну, что опять уставился? Больше не испугаешь. Ничего нам не сделаешь, за нас князья самоедские будут в ответе.
— Сколько вас? — продолжал спокойно Лазарев, — вдвоем то, чай, не посмели бы к нам итти.
Рыжебородый презрительно расхохотался:
— Мы вдвоем целые деревни в страхе держали! В одной избе двое с ружьями были, так пальнуть не успели, как уложили…
— Врешь! — сказал Лазарев.
Другой разбойник в это время пришел в себя и слушал:
— Эка, невидаль, — прохрипел он, — мне вот грудь прострелили, а как бы не веревки, так я и один вам всем шеи свертел… Погоди, — добавил он злобно, — доставишь нас теперь в стан… Еще поквитаемся, язви вас!..
Они оба расхохотались.
— Почему же это мы вас в стан должны доставить? — спросил Лазарев.
Разбойники смолкли, но рыжебородый нагло усмехнулся.
— Потому закон такой, — сказал он, — а ты и не знаешь? Ты поймал, ты и в стан отведешь. Тебе награду, а мы значит на каторгу снова. Так-то голова садовая!..
— Съел? — прохрипел другой, — а за вред нам самого на каторгу закатают, xa-xa!
Настало молчание.
— Вы здесь останьтесь, — сказал нам Лазарев, — а я пойду к Льву Сергеичу. Следите зорче, чуть что — пулю в лоб.
Он ушел, а мы впились в разбойников, следя за движением их рук. Они стали шептаться.
— Зубы заговаривают, — злобно прохрипел раненый, — больно говорлив атаман-то их.
— Эй, ты, щенок, — обратился ко мне рыжебородый, — скажи там своим дуракам, что за нас в ответе будете. Мы все одно, что казенная вещь под нумером, ха-ха! За находку награду получите, а за пропажу ответите. Хуже будет!..
Это было сказано в то время, когда Лазарев и отец подходили к нам.
— Слышал? — сказал Лазарев отцу.
Тот пожал плечами, как это бывало у него при сильном волнении.
— Придется оставить здесь до весны, — сказал он, — ничего не поделаешь. Заковать можно.
— Глупо, Лев, — возразил Лазарев, — где мы возьмем для них стражу? Это опасные звери…
— Правильно, — засмеялся рыжебородый, подмигивая своему товарищу, — оставите, не обрадуетесь. Ну, мир. Развязывай, атаман, мы сами уйдем… Не то хуже будет!..
Мы молчали, но разбойники, принимая молчание за страх, стали нагло издеваться над нами и требовать, чтобы мы их немедленно отпустили или отвезли в стан. Несколько раз они делали попытки сбросить веревки, ко это никак не удавалось.
— Подумай, — обратился Лазарев к отцу, — они наделают нам много хлопот. Весна не скоро. Держать здесь, — ты сам видишь, что будет. Отпустить, конечно, нельзя…
— Как это нельзя? — крикнул один из разбойников. — Ну, тогда вези в стан, баранья голова!..
— Ведь это не люди, а звери, — продолжал Лазарев, — из-за них ставить на карту дело революции? Самим приставлять к себе шпионов?
Отец опять нервно пожал плечами и быстро пошел в дом, крикнув Лазареву:
— Ты — комендант «Крылатой фаланги»!
Я почувствовал, как сердце сжалось у меня в груди, угадывая смысл ответа отца. Было ясно, что для нас выхода нет,
— Аэросани! — бросил мне Лазарев.
Я быстро пошел в конец двора, где были сани, и, вскочив на сиденье, перевел рычаг. Закрутился винт, и я беззвучно приблизился вплотную к связанным. Глаза их закруглились от удивления, ругательства смолкли. Они смотрели, как я выскочил из саней, повернув их боком, а воздушный винт продолжал описывать медленные круги.
— Ловкачи! — крикнул рыжебородый. — Ну, на этих санях и доставите.
В это время из дома выскочила Дарья Иннокентьевна и вынесла мужу оленью малицу.
— Хороша бабочка! — крикнул рыжебородый, подымаясь на локтях. — Сорвалось, язви вас, ну, да по весне придем…
— А много волков в тундре? — снова весь каменея, перебил его Лазарев.
Разбойник нахмурился.
— А ты не шути, атаман, — сказал он с кривой усмешкой, — до стана рукой подать… Гольчиха-то рядом…
— Уходи, — сказал Зотов жене. Та испуганно убежала в дом.
— Ну, а кроме вас двуногих волков, четвероногих-то много? — повторил Лазарев.
— Будя! Не валяй дурака! Вези по начальству! — крикнул разбойник.
— Да, будет, — твердо стал чеканить слова Лазарев, — предлагаю вам на выбор: или сейчас пуля в лоб или волчья стая, которой мы вас выбросим из саней?
— Не смеешь! — крикнул шопотом рыжебородый.
Лазарев сурово молчал. Разбойники переглянулись и побледнели. Они поняли, что судьба их решена, бешено рванули веревки и покорились своей участи.
— Пуля, — хрипло проговорил раненый.
— Хорошо, — сказал Лазарев, — у нас есть друзья в Гольчихе. Я пошлю узнать, кто подослал вас. Через час будет ответ.
— Самоеды послали, — злобно сказал рыжебородый, — идите мол, хайлаки, к русскому шаману, там все есть, а кроме того спирт есть и бабы…
— Игорь, уйди, — сказал мне Лазарев.
Я быстро пошел к дому. Я был взволнован, ничего не понимал, и перед глазами мелькали темные круги. Когда я затворял за собой дверь, раздалось два резких выстрела. В комнатах не слыхали их — там шумела машина, скрежетали токарные станки и стучали молотки.
Я, шатаясь, прошел в темный угол и сел на табурет. Никто не обратил внимания на мой приход, так как все были заняты работой, а женщины ухаживали за раненым Тусом,
Никогда я не чувствовал такого отвращения к людям, как в эту ночь. Мне вспомнился рассказ об одном главном враче военного госпиталя, который учился на солдатах делать операции. Если больной умирал под ножом, то он заканчивал все-таки операцию на мертвом. Этот же врач велел собрать в мешок всех кошек и собак, живших при лазарете, и закопать живыми в землю. Несколько часов из-под неглубокого слоя земли слышались вопли и визг, а врач сидел у окна и слушал. Вспоминались и другие, более ужасные зверства, которые проделывали там, в России, над бесправным народом…
Делалось жутко и страстно хотелось одного— уйти дальше от людей, от их жестокостей и злодейств. Но я мечтал не о крылатой фаланге мстителей, а о новой породе людей, которые построят новый мир и будут защищать его от двуногих и четвероногих зверей.