Из десяти тысяч юрт своего племени выбрала Барчин десять джигитов-гонцов; из многочисленных коней, пасшихся на девяноста пастбищах, выбрала она десять коней, — снарядила их — и такое письмо написала Алпамышу:
«Барчин твоя, прибывшая в страну калмыцкую, которая находится на расстоянии шестимесячного пути от родного Конграта, очутилась в руках сильного врага. Девяносто батыров калмыцких замуж меня взять хотят, угрожают мне. Удалось мне отсрочку получить от них на шесть месяцев. Если имеет еще Алпамыш надежды на меня, пусть, не мешкая, приезжает за мной, а если нет — пусть развод пришлет, чтобы знала я, как судьбой своей распорядиться».
Вручила она послание свое десяти джигитам, счастливого пути пожелала им, такое слово сказав:
— Полная луна сиянье льет вокруг.
Лучник в бой берет свой самый лучший лук…
Чужедальний край — земля горчайших мук.
Выручить Барчин придет далекий друг…
Я желаю вам в пути не ведать бед,
Родине прошу мой передать привет,
Коккамышским водам, всем родным местам,
Нашему народу, что остался там,
И привет особый другу школьных лет!
Скажете: такой красавице, как я,
Никакого нет от калмык о в житья, —
Плачет и горюет Барчин-ай твоя!
Вас, мои гонцы, прошу я об одном:
День и ночь скача быть дальше с каждым днем.
Да хранят чильтаны вас в пути степном!
Провожая вас, я слезы ливнем лью,
На чужбине злой, в постылом мне краю,
Близких вспоминая, всю родню свою,
Что живет в краю Байсунском, как в раю.
Одиноко я меж недругов живу,
Друга нет, — кого на помощь призову?
Голову теряю, мучаюсь одна,
Тяжкий гнет калмыцкий я сносить должна, —
На полгода лишь отсрочка мне дана.
Участь Ай-Барчин поистине страшна!..
По пути к родной Байсунской стороне
День и ночь скакать вы обещайте мне.
Всем большим и малым, всей моей родне
Скажете, как тяжко на чужбине мне.
Дяде-бию эту сообщите весть:
Стать мне калмык у женой угроза есть, —
Не хочу в плену безвременно отцвесть!
Плачет мать моя — ей утешенья нет,
У отца в очах померк от горя свет,
Да простятся мне ошибки юных лет!..
Мчитесь же, мои послы, в родной Конграт,
Выручить меня народ мой будет рад, —
Там друзья мои, сестра моя и брат.
Поспешите же, гонцы, в Конграт родной,
Чтобы сбылось все, замышленное мной!..
От Барчин письмо захватив,
На коней горячих вскочив,
Густо пыль дороги всклубив,
Скакунов своих горяча,
Их сплеча камчами хлеща,
Гикая на них и крича,
Десятеро тех смельчаков
Едут из страны калмык о в.
Скачут их тулпары, фырча,
Радуя сердца седоков,
Держат путь джигиты в Конграт.
Рвением посольским горят,
Скачут дни и ноч и подряд, —
Так между собой говорят:
«Надо, — говорят, — поспешить!
Головы хотя бы сложить,
Службу Ай-Барчин, сослужить!»
У кого за близких печаль,
Близкою становится даль…
В край Конгратский скачут послы, —
А пути в Конграт тяжелы:
Горные крутые узлы,
Тропки — еле-еле пройти,
Страшные ущелья в пути.
Сколько гор могучих прошли,
Через сколько круч перешли,
По пескам сыпучим прошли!
То я горах застигнет зима,
То в пустыне накроет тьма.
Сколько раз теряли тропу,
Сколько раз лишались ума!
Время стужи есть и жары,
И дурной и доброй поры,
Звезды путеводные есть,
В реках веселятся бобры,
Травы у подножья горы.
День и ночь все так же храбры,
Держат путь послы Ай-Барчин.
Кони под гонцами бодры:
Зноем обжигало в степях,
Мерзли, как шакалы, в степях, —
Нет степям длины-ширины,
Горные ущелья страшны.
Мчатся днем и ночью гонцы,
От дорожной пыли черны…
Девяносто высится гор, —
Перевалы — небу в упор.
Многие уже позади,
Много еще есть впереди.
Горы-великаны пройди,
Все пески-барханы пройди,
Край конгратского хана найди!
Стало не под силу коням.
Счет ночам потерян и дням,
Держат путь гонцы, говоря:
«Время ли для отдыха нам?
В срок нам не поспеть — говорят, —
Пропадет бедняжка Барчин!
За нее ль болеть? — говорят, —
Иль коней жалеть? — говорят, —
Будем же и впредь, — говорят, —
День и ночь лететь! — говорят, —
Родину и родичей нам
Надо посмотреть, — говорят, —
Бека не видавши лица,
Шаха не видавши, отца,
От Барчин не сдав письмеца,
Как мы ей в глаза поглядим?..
Слезы Барчин-гуль горячи, —
Если мы помочь ей хотим,
Значит, дни и ночи скачи,
Только помощь в срок получи!..»
Держат путь гонцы-байбачи,
Хлещут бедных к о ней камчи.
От страны калмыцкой в Конграт,
Путь полугодовой, говорят.
Где родной страны камыши?
Близко, далек о ли, — спеши!
Едут по безводной глуши,
А на всем пути — ни души…
«Только бы примет не забыть,
Только бы нам к месту прибыть, —
Сможем и коней подкрепить
И себе подарки добыть!»
Держат путь гонцы-храбрецы
И такой ведут разговор.
Видит неожиданно взор
Воды камышовых озер!
Дали тут коням отдохнуть,
Сами захотели вздремнуть.
Освежились дремой чуть-чуть, —
Надо им почистить коней,
На конях подпруги стянуть,
В седла сесть — и двинуться в путь!
Не щадя коней скаковых,
Снова хлещут плетками их,
Скачут дальше, мчатся, как вихрь,
Десять байбачей верховых.
Так они держали свой путь…
За Барчин душою скорбя,
Скачут — пыль клубами клубя, —
Надо доскакать как-нибудь!
В седлах им сидеть все трудней,
На исходе силы коней.
Где страна их цели — Конграт? —
Ничего не слышно о ней!
Путь гонцы держали к ней так.
Ехали горой Ала-Таг,
Глянули — под ними Конграт.
Вот она земля их отцов!
Радость обуяла гонцов:
В девяносто дней, посмотри,
Прибыли в страну Байбури!
За девяносто дней и ночей шестимесячный путь проскакав, отощали кони их — поджарыми стали, подобно лисицам степным.
Подъехали гонцы к дому Байбури, — с коней не слезая, «салам» сказали. Байбури подумал: «Кто такие невежи эти?»
Извлекли гонцы спрятанное послание Барчин, вручили его старому бию. Прочел Байбури письмо племянницы своей, приказал махрамам снять каждого гонца с коня, всякие почести оказать им, заботливо прислуживать им, богатое угощение подать. Послание же, гонцами привезенное, спрятал Байбури в ларец, слова никому о нем не сказав.
Пробыли гонцы в гостях у него целых двадцать дней, почет им все время оказывался, хорошо все время поили-кормили их, только со двора гостьевого никуда не выпускали их и к ним никого не допускали, кроме приставленных слуг.
Стали гонцы в обратный путь собираться, — одарил их Байбури золотом, доброго пути пожелал им — и такое слово сказал:
— Слушайте, гонцы, о чем я вопию:
Сына, что принес мне свет в юрту мою,
Посылать не стану ради Барчин-ай
В дальний тот, чужой, недружелюбный край,
Чтоб из-за Барчин во вражеском краю
Голову сложил в неравном он бою.
Верю вам, гонцы, калмыцкий гнет жесток.
Только сын мне дорог, нежный мой росток, —
Он, как вам известно, у меня один, —
Не пошлю я сына ради Ай-Барчин!..
На майдане скачет конь коню в обгон,
Обогнавший всех — попоной награжден.
Хватит Алпамышу и в Конграте жен!
Слушайте, гонцы, вам надо уезжать.
Хоть и не хочу вас этим обижать, —
Языки прошу на привязи держать,
Чтобы Алпамыш, храни аллах его,
Знать о вас не знал, не слышал ничего!
Ночью уезжайте с места моего
И никто чтоб вас не слышал, не видал,
Алпамышу бы о вас не наболтал,
Чтобы он в поход коня не оседлал, —
Враг не ликовал бы, друг бы не рыдал, —
Чтобы хан конгратский жертвою не стал!
О невесте спорной сын мой не мечтал.
Ну, гонцы, в дорогу! Я ответ вам дал!
Если же о вас дойдет до сына весть,
Я вас догоню и окажу вам честь:
У меня в Конграте виселицы есть!
Помните, гонцы, я вас предупреждал!
Услыхав эти слова, пообещали гонцы никому о цели приезда своего и словом не обмолвиться, так между собой порешив: «Как хочет, так пусть и поступает, — нам-то что за дело? Мы свою службу выполнили, — письмо доставили». С этим и уехали они обратно в страну калмык о в…
Был у Байбури табунщик-раб, Култай было имя ему. Была у него в табунах кобыла сивой масти, числилась она в доле наследства Алпамыша. Родила сивая кобыла чубарого жеребчика. Посмотрел на него Култай — решил: «Жеребчик этот тулпаром будет!» — и отвел его к Байбури. Простоял жеребчик несколько лет на откорме. К тому времени, когда гонцы Барчин обратно уехали, круп у коня округлился, грива через уши перекинулась, резвился чубарый конек, глаза в небо закатывая. Было это через несколько Дней после отъезда гонцов, — посмотрел Байбури на жеребчика — подумал: «Не нравится мне игра этого конька негодного, — недоброе предвещает она». Ударил старик чубарого палкой по крупу, вывел из стойла, привел к пастуху Култаю, приказал пустить его к прочим коням в табун — и вернулся к себе…
Сестра Алпамыша Калдырчаг-аим, зайдя однажды с подружками своими в юрту отца своего, ларец отцовский открыла, вещи разные перебирать в нем стала, — видит — письмо какое-то лежит. Взяла она это письмо, прочла, — письмом Барчин оказалось оно. Подумала она: «Видимо, письмо это гостившие у нас гонцы привезли, видимо, не хотел отец помочь бедняжке Ай-Барчин, потому и спрятал письмо в ларец». Сказала она девушкам своим: «Пойдемте-ка к брату-беку моему, отдадим ему письмо, испытаем его, каков он есть». — Отправились они к Алпамышу.
Исполнилось в ту пору Хакиму-Алпамышу четырнадцать лет, был он, как нар молодой, силой своей опьяненный. Прочел письмо Алпамыш, — сел — про себя думает:
«Если она на расстоянии шестимесячного пути находится в руках у сильных, врагов, стоит ли мне жизнью своей пожертвовать, ради того только, чтобы жену себе взять?»
Поняла Калдыргач думу его, — говорит ему такое слово:
— Вот мои подружки в радости, в нужде;
С ними неразлучна я всегда, везде.
Брат мой дорогой, мне стыдно за тебя:
Дяди-бия дочь кудрявая — в беде!
Лучник в бой берет свой самый лучший лук,
Человеку в горе — утешенье друг.
Темной ночью светел полнолунья круг.
Дальняя чужбина — край обид и мук, —
Наша Барчин-ай в беду попала вдруг!
Может ли джигит любимую забыть,
Калмык а м-врагам невесту уступить?
Может ли Барчин не удрученной быть?
Бедная моя сестра Барчин-аим!
Вся ее надежда на тебя, Хаким:
Думает: «Примчится тот, кто мной любим», —
Думает: «Отмстит насильникам моим!»
Сжалились, однако, подлые над ней —
Подождать полгода разрешили ей.
Написав письмо, нашла она друзей —
Десять молодых прислала байбачей, —
Пишет: ожидает помощи твоей,
Выручай, мол, если ты, любимый, жив.
Пишет, все письмо слезами омочив.
Прибыли гонцы, письмо отцу вручив,
Принял их отец, дарами наградив,
Но молчать велел им, петлей пригрозив.
А письмо Барчин в свой кованый ларец
Спрятал, нам ни слова не сказав, отец.
Дядиной вины он не простил, гордец!
Я письмо Барчин в ларце отца нашла,
Крик души бедняжки я в слезах прочла —
И тебе письмо сестрицы принесла.
Нет от калмык о в покоя Барчин-ай!
Слов моих в обиду, брат, не принимай,
Все, что должен знать об этом деле, — знай.
На запрет отца ссылаясь, не виляй,
Евнухом себя считать не заставляй:
Ехать иль не ехать — ты не размышляй, —
Собирайся в путь в калмыцкий дальний край, —
Суженой своей навек не потеряй!
Если не поедешь — на тебе вина:
Что она, бедняжка, сделает одна?
Стать у калмык о в наложницей должна!
Девяти десяткам общая жена!
Ведь не зря она прислала байбачей,
Не письмо писала — слез лила ручей.
Ты ее надежда, свет ее очей, —
Поезжай, да будет к счастью твой отъезд!
Посрамишь в бою калмыцких силачей.
Храбрые джигиты так берут невест!..
Услышав такое слово, обиделся Хакимбек за кличку «евнух» — и, к девушкам обращаясь, так говорит:
— Всех шипов страданий в сердце не сочтешь, Истерзал мне грудь разлуки острый нож.
Эту кличку «евнух» объяснить прошу.
Шахский сын, чалму из шелка я ношу!
Тайну сна ночного днем я разрешу.
Но огня тоски в душе не погашу, —
Эту кличку «евнух» объяснить прошу.
Девушки, с моей пришедшие сестрой,
Весело жужжа, как пчел весенний рой,
Вы меня задели кличкою такой.
Стыдной клички «евнух» тайну мне открой.
Милая моя сестрица Калдыргач!
Грудь мою обиды разрывает плач,
Стыд мой перед вами, девушки, горяч.
Очень я обижен, хоть и не пойму,
Евнухом я вами назван почему.
На эти слова Калдыргач-аим так брату своему ответила:
— Бека иль тюрю такого где найдешь?
То ль мужчина он, то ль баба, — не поймешь.
Евнух — это тот, кто на тебя похож!..
Схватки никогда с врагом не знавший — кто?
В табуне коня не отобравший — кто?
Сбрую скакуну не пригонявший — кто?
Скакуна в походы не седлавший — кто?
На кушак булат не нацеплявший — кто?
И чужой дороги не топтавший — кто?
И своей страны не повидавший — кто?
На одном всегда сидящий месте — кто?
Не скакавший в час беды к невесте — кто?
Равнодушный к жениховской чести — кто?
Это — евнух есть, и хуже есть ли кто?!.
Ты не обижайся, — я тебе сестра
И тебе желаю счастья и добра.
Срок уж на исходе, поспешить пора!
Не спася Барчин, как сможешь сам ты жить?
Дважды не умрешь, а Барчин-ай в беде, —
Руки на себя ведь может наложить!
Иль у кальмык о в наложницею стать?
Поезжай не медля, чтоб не опоздать,
Чтобы за насилье калмык а м воздать!..
Было тяжко мне письмо Барчин читать.
Может ли она беде противостать?
Пишет: каждый день повадясь гнать коней,
Из пещер своих поганых ездят к ней,
Волчьей жадной своры злей и голодней,
Сто без десяти влюбленных калмык о в,
Сто без десяти незваных женихов,
Силою грозя в пещеры увезти.
Бедненькая, просит выручить, спасти, —
Ведь она — одна, их — сто без десяти!
Станешь ли, боясь далекого пути,
Размышлять, мой брат, — итти иль не итти?
Горьких слов моих обидой не сочти,—
Родичей несчастных наших навести,
Выручи Барчин, а калмык а м отмсти.
Надо ехать, значит — собирайся в путь, —
Жалким евнухом, Хаким-ака, не будь!
Услышав эти слова, говорит Алпамыш сестре:
— Пешком, что ли, итти в эту страну?
Отвечает ему Калдыргач-аим:
— На девяноста пастбищах кони наши пасутся, — неужели же ни одного такого, чтоб оседлать можно было, не найдешь среди них? Если возьмешь седло и сбрую для коня и к Култаю в табуны отправишься, ты сможешь в путь поехать, оседлав любого понравившегося коня.
— Ну, хорошо! — сказал ей Алпамыш. Собрала Калдыргач-аим седло, сбрую, шлем, щит, оружие и прочие доспехи, связала все вместе, нагрузила на Хакима — послала его к Кул-таю. Встречает он по дороге отца, с охоты ехавшего. Посмотрел Байбури на сына с подозрением и говорит ему:
— Да не сякнет ключ твоих речей, сынок!
Порази всех вражьих силачей, сынок!
Добрый путь тебе, куда бы ты ни шел,
Радость сердца, свет моих очей, сынок!
Взяв припасы, взяв оружье, — без коня,
Сбруей да седлом себя обременя,
Ты куда идешь, скажи — утешь меня!
Иль узнал худое от кого-нибудь?
Или на охоту едешь ты, Хаким?
Иль, ягненок мой, собрался в дальний путь?
Ты куда идешь, скажи — утешь меня!
Стан твой кушаком украшен золотым.
Шалости прощают людям молодым,
Но убьешь меня отъездом ты своим, —
Да развеется отцовский страх, как дым!
Путь куда ты держишь? Успокой меня!
Э, сынок, не будь к словам отца глухим:
Ты себя поступком не губи таким, —
Одарю тебя конем я выездным!
Ты скажи, в какой собрался край, сынок?
Знаю, что вернешься, глаз моих зрачок,
Но боюсь, в дороге б ты не изнемог:
Тяжело в пустыне. Если путь далек,
Как ты в путь такой поедешь, одинок?
Ты куда идешь, очей моих зрачок?
Услыхав такие слова отца своего, говорит Хаким:
— Э, умереть бы вам раньше, чем налог с брата вашего требовать!.. — Так сказав, отправился он своим путем.
Посмотрел ему вслед Байбури, подумал: «Умереть бы ему в младенчестве, — кто-то уже сказал ему!»
Поспешил Байбури домой. Приехал — смотрит, — ларец отперт, — письма того нет в ларце.
Снова сел он на коня и, по низинам скрываясь, поехал к пастуху Култаю, — Алпамыша опередил. Догадался Байбури, что Алпамыш тоже сюда направляется, — кто-то, наверно, из той чужой страны прибывший, весть ему сообщил.
«Плохо дело, — подумал Байбури. — Правда, очень сильным стал Алпамыш, но как ни силен, грозного крика испугается, а крика не побоится — и палкой побить можно». Приказал Байбури Култаю:
— Если явится он к тебе, изругай его, коня ни за что не давай, избей его хорошо палкой и прогони.
Сказал Култай: — Если от тебя приказа не будет, неужели дам коня Алпамышу?
Предупредив Култая, уехал Байбури.
Ничего об это не ведая, приходит следом за отцом Алпамыш. Приблизился он к Култаю, а Култай, укрук взяв и замахнувшись на Алпамыша, всячески его ругая, так кричит:
— Ты какой прельстился страной,
Э, стервец-батыр озорной?
Дело ты имеешь со мной!
Для чего приплелся ты к нам?
Что шатаешься по табунам?
Что приглядываешься к коням?
Никакого коня я не дам!
Выдумал — в чужую страну!
Прочь! Не дам коня сосуну!
Прочь! Не лезь к моему табуну!
Говорю — убирайся! Ну!
Ты здесь не хозяин, стервец!
Байбури ведь жив, твой отец!
Я тебе скакуна отберу!
Уши стервецу отдеру!
В странствия пуститься решил?
Бог тебя рассудка лишил!
Палки ты моей не вкусил?
Молод еще, — дома сиди!
Прочь, стервец, меня не серди!
Я с тобой не шутки шучу,
Разуму тебя я учу.
Встретишься в пути силачу —
Кончит он тебя, байбачу!..
Алпамыш, слова Култая выслушав, так ему ответил:
— Тайну вам открою, дед Култай-ворчун:
Не для баловства явился я в табун:
Нужен неотложно мне один скакун!
Вы не беспокойтесь: я годами юн,
Но не страшен мне силач-батыр чужой, —
Наделен и сам я силою большой!
Есть в стране калмыцкой девушка одна, —
Очень калмык а ми там угнетена!
Преданный твой сын, мой добрый дед Култай,
Выехать собрался в тот калмыцкий край,
Привезти свою подругу Барчин-ай.
Окажи мне помощь — скакуна мне дай!
Я освобожу свою Барчин-аим,
Расспрошу родню, как там живется им, —
Может быть, вернуться думают к своим.
Помоги мне, дед, поехать в ту страну!
Калмык а м-врагам я головы сверну,
Дяди-бия дочь от них освобожу,
Всем откочевавшим помощь окажу,
И тогда вернусь к родному рубежу.
Вот зачем я здесь у табуна брожу,
У тебя, Култай, коня себе прошу…
Знаю, дед Култай, что любишь ты меня:
Не гони меня — и подбери коня.
Ждать ни одного теперь не смею дня.
Счастью моему не будь помехой, дед!
Буду я тебе всегда утехой, дед!
Не для озорства, не ради смеха, дед, —
Милую спасать мне надо ехать, дед!
Култай на это говорит ему такое слово:
— Что же ты, стервец, опять сюда пришел?
Или деда речь ты мирной шуткой счел?
Что ты здесь оставил, чтоб ты смерть нашел!
Иль шайтан тебя с пути прямого свел?
Иль совет в пути коварный получил?
Или палкой я тебя не доучил?.. —
Так на Алпамыша дед Култай орет,
В руки палку он тяжелую берет,
Замахнулся. — Ну, проваливай, урод! —
Алпамыш стоит, песку набравши в рот, —
Он оцепенел, а дед идет вперед,
Подошел — и палкой, не шутя, хватил,
Три-четыре раза палкой угостил.
Бека Алпамыша дед поколотил, —
Палкою батыра к жизни возвратил,
Бека не на шутку этим рассердил.
Алпамыш поклажу наземь положил,
Деда вновь к себе поближе подпустил,
За кушак его как следует схватил.
Дед Култай от страха всех лишился чувств,
В ребрах у Култая раздается хруст.
Осень подошла — цветник увядший пуст, —
И ворона сядет на розовый куст.
Палка совершила, видно, чудеса!
За кушак Култая Алпамыш взялся —
Поднял, раскачал — и бросил в небеса.
За его полетом Алпамыш следит.
Дед игральной бабкой с неба вниз летит,
И с небес батыру юному кричит:
— Э, сынок, смотри, как бы Култай, твой дед, —
Быть ему живым-здоровым до ста лет, —
На куски разбившись, не наделал бед:
Без меня коням твоим присмотра нет!
Сделать, что прикажешь, я даю обет.
Лучшего коня поймаю в табуне, —
Только б на куски не расшибиться мне!..—
С неба долетали вопли старика.
Вытянулась вверх батырская рука,
За кушак поймал Култая Алпамыш,
Подхватил — и наземь положил его,
Грудь ему коленом придавил слегка:
— Ну-ка, дедушка, поймайте-ка мне коня, — сказал Алпамыш.
— Погоди, сынок, поймаю, — отвечает Култай, — только не сейчас.
— Нет, сейчас же поймай!
— Как же я тебе коня поймаю, если встать не могу? — рассердился Култай. Отпустил его Алпамыш, — Култай крикнул: — Курхайт! — Тут лошади со всех девяноста пастбищ, все, сколько их было, побежали на его зов, собрались перед ним. Култай дал Хакимбеку укрук, — сказал: — Сам лови, какого хочешь.
Взял Хакимбек укрук, решил закинуть его на шею буланого коня или на гнедого коня с пегими ногами, или на крупного быстроного коня-шапака. Забросил он укрук, опустился укрук на шею одного чубарого коня с длинной, шелковистой гривой. Оказался конь не таким, о каком душа его мечтала, не пришелся он Алпамышу по вкусу, — отпустил он этого коня, думая про него: «Чересчур уж нежен конь этот, — невынослив окажется в походе».
Закинул он снова укрук — снова попался тот же конь, снова отпустил его Алпамыш, говоря:
— Э, навлечешь ты беду на меня, околеешь в походе, опорочишь меня, на несчастье мое попадаешься ты мне!
В третий раз закинул укрук Алпамыш, в третий раз поймал он все того же шелкогривого чубарого конька.
— Видно, это и есть судьба моя! — сказал Алпамыш. Подтянул он коня к себе, надел ему на шею свой кушак, подвел его к месту, где седло и упряжь лежали — и осматривать его стал, гадая, каким же окажется этот сужденный ему конь.
Подходит к нему в это время Калдыргач-аим со своими девушками, — посмотрела на брата, поняла сразу, что недоволен он конем своим, что опечален потому Алпамыш.
Взяла она из рук его поводья, погладила коня по крупу, осмотрелась по сторонам, — сказала:
— Не печалься, не думай, что это плохой конь. Человек, севший на этого коня, увидит многие страны, достигнет цели своей.
Подбодрила она этими словами брата, поздравила его, так говоря:
— Конь серо-чубар, — каков уж есть, — таков.
Но не сыщешь в мире лучших скакунков. Говорю тебе, — он счастье седоков:
На таком коне сразишь любых врагов.
В сбруе, под седлом нарядней аргамак.
Ты к луке подвесишь золотой садак, —
Ветром конь помчится в бой и на улак,
И к миндалеокой ты примчишься так.
Поздравляю, братец, — клад — не аргамак!
Скакуна такого будешь ты любить.
Только сядь, — он сам свою покажет прыть.
Он тебе врагов поможет перебить,
Вызволить Барчин — и с ней счастливым быть.
Будешь за коня судьбу благодарить.
Поздравляю, братец, — клад — не аргамак!
Ласковой рукой по лбу его погладь.
Собирайся в путь. Пора коня седлать!
Ты о Байчибаре худо не суди,
Выплесни сомнений горечь из груди,
Счет его достоинств конских — впереди.
По свету на нем сначала поброди, —
Лучшего тулпара поищи — найди, —
Не найдешь — и сердца зря не береди!
Конь благословен, — с ним неудач не жди,
Службу он тебе сослужит, — погоди.
Только сам смотри — коня не повреди!
Все твои желанья выполнит он, брат!
Говорю тебе: не конь, а сущий, клад!
Истинный тулпар, он истинно крылат, —
Самой быстрой птице не лететь с ним в ряд.
Верь, никто конем подобным не богат.
По пескам пустынь, по кручам горных гряд
Может он скакать шесть месяцев подряд.
А что он чубар и неказист на взгляд,
В этом, ака-джан, твой конь не виноват!..
Ака-джан, послушай слово Калдыргач:
Крепкокостен конь, вынослив и горяч.
Конь иной красив, а слабосильней кляч,
Этот конь — тулпар, — из-за него не плачь.
Ты, мой ака-джан, недалеко глядишь,
Если Байчибара своего хулишь:
Этою лошадкой мир ты удивишь,
Славу всех батыров ты на нем затмишь.
Если с ним свою судьбу соединишь,
Первых силачей калмыцких посрамишь, —
Дяди-бия дочь от них освободишь.
Как ты недогадлив, брат мой Алпамыш!
Так говоря, Калдыргач между тем сама оседлала коня и брату его передала с такими словами:[14]
— Отбывшие в край далекий и чужой
Терпят униженья, терпят гнет большой.
Мужество проявит ныне брат мой бек,
О родне скорбя геройскою душой…
Бисмилла! — сказала Калдыргач, и вмиг
На коня она набросила терлик.
Был парчевым нежный, нижний тот потник.
— Бисмилла! — сказала брату Калдыргач. —
Смотрят смельчаки в трубу — и видят даль.
Выкует клинок для воина коваль.
Даль близка тому, кому любимых жаль.
Бисмилла, мой брат, будь славен и велик! —
Тут она коня чиргой покрыла вмиг,—
Золотом был заткан верхний тот потник.
На чиргу наложен был джахалдырык, —
Из телячьей кожи был джахалдырык.
— Бисмилла! — сказала брату Калдыргач…—
Грамотей читает «зер у -забар у »,
Тянется рука ученого к перу,
Плотника рука привычна к топору,
Бисмилла! — сказала брату Калдыргач.
На спину коню чубарому легло
С золотой лукой высокое седло.
— Вдаль, за Алатаг народ наш занесло.
Как им на чужбине жить ни тяжело,
Тайн не разгласили, калмыкам назло! —
Так сказав, спустила с двух сторон она
Золоточервонной ковки стремена…
— Кружатся извечно года времена,
Отойдет зима — три месяца весна.
Человека нет несносней болтуна, —
Речь, хоть неумна, зато всегда шумна.
Как батман, язык у болтуна тяжел…
— Бисмилла! — сказала брату Калдыргач.—
Мягкую подушку вынув из узла.
Бархатной она, зеленою была,
С красной бахромой подушка для седла.
— Похвала невежды — мудрому хула,
Но и мудрый славит храбрецов дела!.. —
И подпругу взяв, проворна и ловка,
Калдыргач стянула конские бока.
Шелк сученый сверху, съисподи — мягка, —
Именно такой подпруга та была.
Калдыргач сказала брату: — Бисмилла!
«Чу!» — произнесешь, подернешь удила, —
Взвившись в небеса, расправит конь крыла,
Быстролетных птиц обгонит в облаках!..—
Из цветных ремней с набором медных блях
Сбруей чагатайской обрядив коня,
— Бисмилла! — сказала брату Калдыргач,
Голову пред ним почтительно склоня.
На коня подхвостник Калдыргач кладет, —
Он из носорожьей кожи сделан был.
На коня нагрудник вешает она, —
Каждая из блях — за пиалу сойдет!
Долго ль ей взнуздать уздечкой скакуна?
Конь ее руками снаряжен сполна,
Калдыргач глядит, — сама удивлена,
Гладит Байчибара, нежности полна.
Удила грызет нетерпеливый конь,
Землю роет, пляшет, машет гривой конь, —
Он оседлан, взнуздан, снаряжен в поход.
Брату Калдыргач рубаху подает.
— Надевай, Хаким! — Хаким подумал: «Вот!
Девушки, однако, озорной народ!»
Он вздохнул, своей судьбою огорчась,
В шелковую ту рубаху облачась.
Боевой чапан надел Хаким тотчас,
Препоясался пунцовым кушаком,
Голову покрыл булатным шишаком…
Был у Алпамыша бронзовый лук весом в четырнадцать батманов, оставленный ему в наследство дедом его Алпинбием. Подумал Алпамыш: «А вдруг во вражьей стране состоится день состязания в стрельбе из лука, — не может человек знать, что в походе его ждет, — надо и лук этот захватить». Положил он лук на седло, Калдыргач помогла ему на коня сесть, все его снаряжение снова проверила, пожелала ему доброго пути и такое слово сказала:
— Ехать, ака-джан, ты можешь, в добрый час! Счастлив будь твой путь в чужие страны, брат! Да найдется друг, тобой избранный, брат!
Да сопутствуют тебе чильтаны, брат!
Возвратись скорей с удачей, бек-ака!
Надо мной чернеет туча горя, брат!
Я роняю слез горячий, частый град.
С Барчин-гуль своей вернись в родной Конграт,
Пир задав такой, чтоб весь народ был рад!
Пусть мои слова в твоей душе горят,
Единоутробный, дорогой мой брат!
Жив и невредим скорее приезжай,
Калмык а м коварных козней не прощай, —
Все свои дела успехом увенчай.
Любящую мать свою не огорчай.
Поезжай, свою невесту выручай.
А когда вернешься ты в родной наш край,
Родину тогда благоустрой, как рай…
Под тобой тулпар арабский твой горяч,
Он взовьется вихрем, если пустишь вскачь.
Поезжай, мой брат, — не ведай неудач,
За тебя молиться будет Калдыргач!
Хакимбек-Алпамыш, прощаясь с дедом Култаем и сестрой Калдыргач, говорит:
— В рану сердца насыпана соль.
Верблюжонком ревет моя боль.
Быть в разлуке с любимой легко ль?
Счастлив будь без меня, дед Култай!..
Ты, печаль моя, дымом истай,
Родина, цвети-процветай,
Мне благословение дай,
Счастлив будь без, меня, дед Култай!..
Ты, моя подруга-сестра,
Вместе ты со мной рождена,
Выкормила грудь нас одна,
С детства ты со мною дружна,
Ты моей надежды весна, —
Будь жива-здорова, сестра!
Чтоб нарциссоокой моей,
Чтобы розощекой моей,
Пленнице калмыцких степей,
Там не пожелтеть от скорбей,—
Еду я на выручку к ней.
Будь жива-здорова, сестра!..
По миру бы мне погулять,
Недругов карать-истреблять,
К дорогой сестре возвратясь,
Родиной бы мне управлять!
Будь жива-здорова, сестра!..
Подо мной скакун удалой.
С жизнью попрощаюсь былой,
Гору проскачу за горой,
Посмотрю страну за страной,
Добрый где народ, где дурной.
Будь жива-здорова, сестра!
Грозен победителя лик.
Трепещи, коварный калмык, —
Я врагов прощать не привык!
Славен возвращусь и велик.
Сотвори молитву, старик, —
Быть живыми-здоровыми вам!..
В последний раз напутствуя брата, такое слово сказала ему Калдыргач-аим:
— С трусом не водись, ему не доверяй;
Болтуна себе в друзья не выбирай,
В долгом размышленьи воли не теряй.
Будь счастливым, брат, живи — не умирай!
К небу за тебя мольбы я возношу,
По тебе тоскуя, глаз не осушу, —
К стону моему прислушаться прошу:
Поклянись мне, брат, и клятвы не нарушь, —
Мальчиком не будь, веди себя, как муж, —
Львиную природу в битве обнаружь.
Смерти все равно: кто шах, а кто — байгуш,
Но спешит она по следу робких душ…
И еще, мой брат, тебе скажу я так:
Как зеницу ока, скакуна храня,—
И во тьме ночной и среди бела дня —
Дальше от худых людей держи коня…
Третий мой совет послушай от меня:
На врага идя, как хочешь, свирепей,
Но коня, смотри, по голове не бей.
К сроку, бек-ака, в калмыцкий край поспей, —
Сладкий мед бесед с возлюбленной испей.
С головы твоей да не спадет джига,
Да сразишь в бою сильнейшего врага,
Пусть народ наш будет счастлив, бек-ака,
Пусть разлука наша будет недолга!..
Без тебя остаться страшно мне, мой брат.
Под тобой играет конь на всякий лад,
На боку твоем каленый твой булат, —
Поезжай, добудь нарциссоокий клад!
Брат мой, испытанье дух твой закалит,
Мир широкий — взор и разум просветлит.
Поезжай, да будет счастлив твой поход!
Там откочевавший ждет тебя народ;
Там Барчин-сестрица, задыхаясь, ждет,
День и ночь с дороги глаз не отведет, —
Долгожданный брат на помощь ли нейдет?
Дан ей срок в полгода, каждый день ей — год.
Не поспев, умножишь их страданий счет,
В срок придя, найдешь любовь там и почет.
Всех родных, узбекских ты сплотишь людей.
Что б ни злоумыслил недруг наш, злодей,
Если все узбеки будут сплочены,
Нам тогда и козни вражьи не страшны!..
Распростясь с сестрой и с дедом Култаем, Алпамыш отправляется в путь.
Шлем его булатный гудит;
Куполоподобный, гремит
Кожи носороговой щит;
Медный наконечник нож о н
Звякает о стремя, звенит.
Вздрагивает конь и фырчит,
Лётом соколиным летит.
Вправо не глядит Алпамыш,
Влево Алпамыш не глядит.
Левая рука на луке,
Пику держит в правой руке,
Скачет Алпамыш прямиком,
Гневом и любовью влеком.
Пену отряхает Чибар,
Седока понимает Чибар.
Путь в тот край калмыцкий далек,
Ветер пылью степи облек,
Хакимбек отважен и строг, —
Горе — не поспеть ему в срок!
Понукая криком: «чув-ха!»
Хлещет он коня промеж ног, —
Ускоряет бег скакунок,
Сокращая дали дорог.
Встретится хребет — вперелет,
Встретится овраг, — вперепрыг,
Встретится арык — вперебег.
Держит путь свой так Хакимбек,
Думая: «В чужой стороне
Родичей бы место найти,
Нашу бы невесту найти!..»
Путь ночной опасен в горах, —
Есть провалы в горных тропах,
Есть на них навалы камней.
Месяц глянет — станет видней,
Канет в тучи — камня темней,
Но тулпар — тулпаров умней,
Но батыр — батыров сильней.
У него отвага в очах,
У него ружье на плечах!
Страхи от себя отстраня,
Ночь не отличая от дня,
День и ночь он гонит коня.
Скорбь свою сердечную прочь
Отогнать Хакиму невмочь:
Выручит ли дядину дочь?..
Ясные глаза исслезя,
Помощи у неба прося,
Скачет Хакимбек день и ночь,
Недругам далеким грозя.
Дня ему просрочить нельзя!
Конь его чубарый под ним,
Скачет по дорогам степным,
По тропинкам горным, крутым.
Жжет разлуки боль седока.
Где же та страна калмык а ?
Конь его, вздувая бока,
Сокращая дали, бежит…
Сколько перевалено гор, —
Вновь степной раскинут простор!
Неоглядной ширью степной
Бьются думы жаркой волной,
На все стороны мечется взор, —
Нет пути конца до сих пор!
Разум тем, что видел, смущен.
Скачет Алпамыш, возбужден,
Сам с собой в пути говорит,
Словно, как в бреду, говорит:
— В ту страну приду, — говорит, —
Милую найду, — говорит, —
Я ль не отведу, — говорит, —
От нее беду? — говорит. —
Был бы только путь завершен, —
Я на ней женюсь, — говорит, —
С ней в Конграт вернусь! — говорит.
Доблесть я свою, — говорит, —
Докажу в бою, — говорит, —
Калмык о в побью, — говорит. —
И в родном краю, — говорит, —
Сам я буду шах! — говорит.
Вот, что он в мечтах говорит!..
Если битвы дни предстоят,
Отгулы в ущельях гремят.
Раны копьевые болят.
Скачет Хакимбек — и вдали,
Словно бы по краю земли,
Всадников он видит в пыли.
Солнце встало над головой.
Кто же тот народ верховой?
Он коня камчой обхлестал,
Он его, браня, понукал, —
Байчибар летел — не скакал, —
Ширь степную пересекал,
Конных тех людей настигал.
Так четыре ночи и дня,
Наземь не слезая с коня,
Скачет Алпамыш им вдогон.
Под конец четвертого дня, —
Видишь ты, какой удалец! —
Он людей настиг, наконец!
Всадники, которых Алпамыш догнал, оказались десятью гонцами Барчин. Сошли они с коней — поклонились Алпамышу, так сказав:
— Мы свой долг честно выполнили, — нас уважать следует.
Сказал им Алпамыш:
— Теперь можете не торопиться — поезжайте потихоньку, — я сам поспешу, — один поеду.
Остались гонцы позади. Алпамыш, далеко вперед уехав, подумал: «Надо где-нибудь ночлег найти». Смотрит он — свет в одном месте появился. Голову коня повернув, направился Алпамыш на огонек. Подъехал — видит перед собой кладбище, — старый мазар возвышался над ним. Подумал Хакимбек: «Слышал я, что путники запоздавшие в мазарах ночуют. Заночевать мне здесь в этом безлюдном месте, в мазаре этом пустынном или дальше ехать? Мертвецам до меня дела нет, они обо мне, о госте их, не позаботятся. Впрочем, попробую все-таки дать им знать о себе».
В этом положении находясь, Алпамыш такие слова стал говорить:
— Знай, что я глава Конграту моему,
С золотой джигой носил я там чалму.
Пастбища мои на берегах Аму.
Прихожусь я сыном шаху самому!
Ассалам алейкум, жители могил!
Места я прошу заночевать у вас.
Иль на скакуне усталом пота нет?
Иль в сердцах владык тоски-заботы нет?
Иль меня принять у вас охоты нет?
На одну лишь ночь приюта я прошу.
Изнемог мой верный, резвый мой тулпар…
Я в своем народе старший, хоть не стар.
У тебя ночлега я прошу, мазар!
Я издалека и вдаль спешу, поверь.
Изнурен дорогой, чуть дышу, поверь!
Э, народ могил, открой мазара дверь!
Или ты не видишь, на меня смотря,
Что в своем народе бек я и тюря?
От изнеможенья еле говоря,
Неужель просил бы я ночлега зря?
Милость окажи, святой мазар, впусти, —
На могиле ночь готов я провести.
Даже стало трудно мне слова плести.
А за беспокойство путника прости!
Ассалам-алейкум, жители могил!
Спрашивайте, — всё по совести скажу:
Из Конграта путь в калмыцкий край держу, —
За судьбу своей возлюбленной дрожу.
Я конгратский лев — и честью дорожу!
Недругам свой львиный гнев я покажу, —
Вражье сердце вырву — солью просолю!
Но у вас приюта я не нахожу.
Ассалам-алейкум, жители могил!
Вашего согласья очень долго жду.
Ночь в степи свежа, темнее, чем в аду.
На могильном камне ночь я проведу,
Неужель надгробный камень украду?
Только ночь одну позвольте переспать, —
Поутру в свой путь отправлюсь я опять.
Ассалам-алейкум, жители могил!..
От изнеможенья повод оброня,
Хакимбек едва не падает с коня.
В это время тень простерлась от огня, —
Думает Хаким: «Услышали меня!»
«Что за человек?» — подумал Хакимбек.
— Э, мазара житель, мой тебе поклон.
Нужен мне ночлег, — я очень утомлен.
Горем — я тебя не меньше угнетен.
Ты прости, что я ночной твой сон пресек, —
Ведь четырехдневный совершил пробег.
На одну лишь ночь мне предоставь ночлег
Хан своей страны, конгратец я, узбек.
Ты скажи мне — сам ты что за человек?
Если человек ты мирный, — ассалам!
Если враг — разрублен будешь пополам!
Друг ты или недруг — с первых слов пойму.
Приговор судьбы покорно я приму,
Но врагу любому голову сниму!..
Человек, вышедший из мазара, сказал:
— Найдется тут место для коня вашего, но вам самому места здесь нет.
Хакимбек отвечает ему:
— Такой ночлег, где коню нашему место есть, а нам самим нет, не подходит нам.
Хотел он уже отъехать, — вышел в это время другой человек, — сказал:
— Найдется место и для коня вашего и для вас.
Байчибара привязав, завел человек беседу с Хакимом, ухаживать за гостем — стал. Хаким, протрясшись без отдыха несколько дней на коне, за беседой этой вскоре уснул. Спит Алпамыш — Барчин свою во сне видит. Держит Барчин в руке чашу с вином, одна пить не желает — предлагает Алпамышу, говоря: — Берите, берите!
— Веселей, алияр, алияр! [15]
Посмелей, алияр, алияр!
Ах, скорей, алияр, алияр!
Чашу я полным налила, —
Навесу она тяжела.
Ах, моя рука затекла!
Жду я, нетерпеньем горя.
Чаши от меня не беря,
На меня с укором смотря,
Что же медлит хан мой, тюря?
Веселей, алияр, алияр!..
Станом я гибка, как лоза,
Алая на мне кармаза,
У меня в серьгах — бирюза,
В сердце — жаркой страсти гроза.
Ваши так прекрасны глаза, —
Я от них ума лишена.
Выпить эту чашу вина
Долго ли просить я должна?
Мало ли я с вами нежна?
Девушек услав, я одна.
Посмелей, алияр, алияр!..
Бия дочь, Барчин-аимча, —
Дочь байсунского племени я,
Слава, гордость времени я,
Дяди-бия вашего дочь.
Коль держать мне чашу всю ночь,
Я ведь так могу изнемочь.
Поскорей, алияр, алияр!..
Налила полным я полно,
Чашу поднесла вам давно, —
Может расплескаться вино.
Выпить вы должны все равно!
Веселей, алияр, алияр!..
Далеко не стойте, Хаким!
Ближе быть приятней двоим.
Если оба верность храним,
Что же мы друг друга томим!
Бели так судила судьба,
Властвуйте, — я ваша раба!
Ах, скорей, алияр, алияр!..
Шаль моя — сквозная фанза.
Алый мой халат — кармаза,
Серьги у меня — бирюза!
Горя да минует гроза,
Да не навернется слеза
Хану моему на глаза, —
Да наступят радости дни!
Девушки ушли — мы одни.
Руку мне на грудь протяни, —
Будь смелей, алияр, алияр!..
За меня вдали огорчась,
С матерью, с отцом разлучась!
Из краев Конгратских примчась,
Ты меня нашел в добрый час, —
Милый мой батыр-пахлаван!
Что же ты столь робок сейчас?
Гнет калмыцкий долго терпя,
По тебе тоскуя, скорбя,
Преданностью сердце крепя,
Задыхаясь, ждала я тебя,
Пей скорей, алияр, алияр!..
Дни весны веселой пришли —
Розы в цветнике расцвели,
Песни соловьи завели.
Слову моему ты внемли,
Из Байсун-Конгратской земли
Прилетевший сокол, мой хан,
Мне судьбою суженный в дар:
Если я, твоя Барчин-джан,
Вся в цвету девических чар,
Чашу поднесла, — то пойми:
Долго так не мучь, не томи, —
Быть мы перестали детьми,
Детскую ты робость сломи, —
То, чего так жаждешь, возьми…
Встретились мы наедине,
Место безопасно вполне, —
Подойди поближе ко мне,
Руку протяни — обними…
Ах, скорей, алияр, алияр!..
Выслушав слова Ай-Барчин, так ответил ей Алпамыш:
— Если бы не верность твоя,
Из Конграта в эти края
Неужель помчался бы я?
Нет, клянусь, алияр, алияр!
Чаши, подносимой тобой,
Не коснусь, алияр, алияр!
Я из-за тебя захирел,
На огне разлуки сгорел,
Здесь я на тебя посмотрел, —
Будто бы впервые узрел,
Но не выпью вина твоего!..
Хоть и поднесла ты сама,
Хоть меня и сводит с ума
Глаз твоих волшебная тьма,—
Пить вино, что тобой налито,
Я боюсь, алияр, алияр!
Стана твоего ни за что
Не коснусь, алияр, алияр!..
В землю калмык о в я спешу,
Там свой львиный гнев угашу,
Всех своих врагов сокрушу,
Подвигами путь завершу, —
В том клянусь, алияр, алияр!
И когда, прославясь в бою,
Я врагов и друзей удивлю
И вернусь, алияр, алияр, —
Жажду я свою утолю,
Чашу сладкую выпью твою, —
Опьянюсь, алияр, алияр!..
А до той счастливой поры,
Я не стану, дочь Байсары,
Счастье, мне сужденное красть,
Тайно утолять свою страсть.
Ты меня, моя Барчин-ай,
Не склоняй к тому, не соблазняй, —
Я не соблазнюсь, алияр,
В том клянусь, алияр, алияр!..
Время к рассвету приблизилось, утро настало. Людей, которых Алпамыш вечером видел, не оказалось, — он один был. Во сне дочь дяди своего увидав, загорелся Алпамыш еще большим желанием к ней, так думая: «Девушка она, оказывается, очень хорошая — белая, румяная, вся — совершенство».
А в это же время Барчин, также счастливо улыбаясь, радостная, говорит прислужницам своим:
— Видела я во сне сына дяди моего, — сидели мы с ним вместе, много беседовали…
Алпамыш между тем снова в путь отправляется.
Выспавшись в мазаре святом
На могильном камне простом,
Вновь на Байчибаре своем
Едет он пустынным путем,
Возбужденный виденным сном,
Думает в пути об одном:
«Есть примета добрая в том:
В землю калмык о в мы придем,
Мы найдем возлюбленной дом,
Сокрушим врагов — и потом
Чашу наслажденья испьем.
Милую открыто возьмем, —
К нам ее в Конграт увезем!..»
Едет он, пустыню топча,
Едет по холмам байбача,
Едет, скакуна горяча, —
Едет и вздыхает, шепча:
— Будешь ты моей, аимча!.. —
Путь свой продолжает батыр,
К цели поспешает батыр.
«Где же эти степи, Чилбир?
Только бы доехать скорей
К стойбищу любимой моей!..»
На боку алмазный булат.
Устремил с пригорка он взгляд,
Соколинозоркий свой взгляд, —
Увидал — отары пылят,
Увидал он степь Чилбир-чоль!
Близко до Барчин, далеко ль?
Свет надежды ярче сверкнул.
Видит: пущен скот на отгул.
«Э, теперь уж близко!» — смекнул.
Он коня камчою хлестнул.
Радуясь, Хаким думает:
«Жив и невредим, — думает,—
Я доехал к ним, — думает, —
Вот она страна калмык о в!
Мы Барчин-аим, — думает,—
Счастьем усладим, — думает, —
Нашим всем родным, — думает, —
Волю возвратим, — думает. —
Калмык а м отмстим, — думает, —
Горе, горе им! — думает. —
Э, Барчин-аим, — думает, —
Будет, как хотим!» — думает.
В калмыцкую землю вступив, по Чилбир-чолю проезжая, видит Алпамыш девяносто отар черных баранов. Бараны эти были баранами дяди его Байсары. Пастухом этих девяноста отар был Кайкубат-каль — как тыква, плешивый. Кайкубата увидав, спрашивает у него Алпамыш, так говоря:
— Ассалам-салам-алейкум, э, чабан!
Замечаю, рваный носите чапан.
Замечаю — сыром обожрались вы,
Если так тучны, как матерой кабан.
Не прикочевал ли бай один сюда?
Пусть его мольбы достигнут райских врат!
Тысяч сорок стад имеет, — говорят. —
Сам он был тюрёй, страна его — Конграт.
Не прикочевал ли бай такой сюда?..
Кто скорбит, тот сыт своей мечтой всегда,
Той задаст богач, — обилен той всегда.
Бархатной гордился он юртой всегда,
Чангарак юрты был золотой всегда.
Не прикочевал ли бай такой сюда?..
Как шафран, от скорби пожелтел он весь.
На чалме джига у бая-хана есть.
Сколько на горах весной тюльпанов есть,
Столько у него овец-баранов есть.
Не прикочевал ли с дочерью сюда
Этот самый бай, прошу подать мне весть.
Человек такой везде в большой чести.
Золота умел он столько припасти,
Что и пятистам верблюдам не снести.
Есть у бая дочь, — я с нею обручен.
Спрашиваю вас, где пребывает он?..
Дальний путь пройдя, их разыскать спешу.
Шелковую тоже я чалму ношу.
Не его ли ты стада пасешь, чабан?
На мои вопросы дать ответ прошу.
Не зачахла ль роза до осенних дней?
К ней не прилетел чужой ли соловей?
Бог да внемлет мне по милости своей!
Умоляю вас, поведайте скорей,
Не прикочевал ли бай такой сюда?
Кайкубат, к Алпамышу обратившись, такие слова сказал ему в ответ:
— Слушай пастуха, — поговорить я рад:
Горе да несчастье мужество крепят, —
Тайные гонцы уехали в Конграт.
Уж не будет ли тот бай — Байсарыбай?..
Тысяч сорок счет его стадам всегда.
Он конгратец. Был тюрей он там всегда.
Ныне плачет он подобно нам всегда…
Уж не будет ли тот бай — Байсарыбай?
Скорбное лицо желтей шафрана — есть;
И приплод в загонах постоянно есть;
Дочь Барчин — цветок благоуханный есть…
Уж не будет ли тот бай — Байсарыбай?
Темноты ночной влюбленные все ждут;
Друг в слезах, — утешить все друзья придут.
Женихи Барчин друг с другом спор ведут, —
Я тебе скажу — их девяносто тут!
Вырвется ль бедняжка из калмыцких пут?..
И не будет ли тот бай — Байсарыбай?
Говорить о нем, — повсюду он в чести.
Золота умел он столько припасти,
Что и пятистам верблюдам не снести.
Если что сболтнул я лишнего, — прости:
Думаю, на светлый облик твой смотря,
Не узбекский ли, случайно, ты тюря,
Э, не будет ли тот бай — Байсарыбай?
Твой булат — алмазный, в золоте ножны,
Пред тобою в трепет впасть враги должны.
Бая Байсары, как видно, ищешь ты,—
Знай, что при его стадах мы чабаны.
Струны сазандар перстами теребит,
Грубый человек устами оскорбит.
От тебя, джигит, я не слыхал обид, —
Сразу я узнал: ты ищешь Байсары.
Вижу — всадник едет, и не наш на вид.
Вижу — едет он, — по сторонам глядит,
Соколом-шункаром он в седле сидит,
Истинным тулпаром конь его летит.
Сразу понял я: ты едешь к Байсары…
Этою дорогой нижней не езжай, —
Пешеходной тропкой ближней поезжай.
С прахом подорожным вражью кровь смешай,
А приедешь — радость и любовь вкушай.
Вижу — к Байсары спешишь недаром ты:
Вижу — привлечен его товаром ты. [16]
Прямо по тропинке поезжай вперед, —
К берегам Айна тропинка приведет.
Там и пребывает твой родной народ.
Байсары юрта издалека видна,
Среди тысяч юрт такая лишь одна:
Вся покрыта белым бархатом она.
Алпамыш сказал: — Поздно уже: гостю, не вовремя приехавшему, уважения нет. Сегодня уж переночую с вами, а завтра утром выеду.
Слова его услыхав, подумали чабаны: «Путник этот все время кружится тут, — может случиться, что он окажется нашим зятем Алпамышем, прибывшим из Конграта».
Старались чабаны угодить ему, — Байчибара под уздцы взяв, к кормушке привязав его, подстелив под гостя штаны и кебанаки, усадили они Алпамыша, зарезали баранов — и стали угощать его, так говоря:
— Вы устали, зять наш, облокотитесь — ешьте. Поел Алпамыш, лег спать в загоне у пастухов, — коня хранить! Кайкубату поручил. На рассвете снова сон приснился ему, снова он видел во сне возлюбленную свою Ай-Барчин. А в это время и сама Барчин-ай в своей юрте бархатной спала — и тоже сон видела. И Караджан-батыр, вместе с девятьюдесятью другими батырами калмыцкими в пещере спал и тоже сон видел…
Проснулся утром Алпамыш, стал о своем сне размышлять — решил дальше ехать.
Проснулась в юрте своей Ай-Барчин и сон свой сорока девушкам рассказывает, так говоря:
— Осень подошла — садовый цвет увял.
Сон приснился мне, когда рассвет вставал.
Новорожденный со стороны Киблы
Месяц золотой, сияя, выплывал,
В спутницы четыре он звезды позвал.
Кто бы сна значенье мне растолковал?..
Как меня, бедняжку, растревожил он!
Вижу лик земли, как тучей, помрачен,
Вижу — налетает чудище-дракон;
А за ним еще, летят со всех сторон…
Не к беде, к добру мой растолкуйте сон!..
Каждая ресничка глаз моих — стрела,
Бровки — будто бы калямом навела.
Как я, бедная, напугана была!
Голову с подушки сразу подняла, —.
Вижу — сорок чудищ, — развернув крыла,
На себе несут огромного орла.
На меня орел могучий налетел,
Рядом сев, крылом мне голову задел…
Девушки, к добру мой растолкуйте сон!
Вижу я — драконы свой смыкают круг, —
Хвать меня за плечи, хвать — за кисти рук,
Рвут язык мой, сколько причиняя мук!
Тут еще огромный тигр явился вдруг.
Я бежать пустилась, — он за мною — прыг!
И мой тонкий стан обхватывает вмиг.
Ой, какой ужасный подняла я крик!
Девушки, к добру мой растолкуйте сон!..
Чангарак юрты моей продавлен был,
Бархат на юрте весь продырявлен был;
Я, хоть хорошо причесана была,
Увидала вдруг растрепанной себя,
Вся моя постель разбросана была…
Как подумаю, — какой ужасный сон!
Кто бы мне сказал, что означает он?
Не к беде, — к добру да будет разрешен!
Услыхав слова Барчин, девушка Суксур-ай так ее сон растолковала:
— Не напрасно ли огорчена ты сном?
Э, не радость ли твоя таится в нем?
Те драконы — кони; первый конь — Чибар,
Дяди твоего конгратского тулпар;
Тот орел на нем — твой Хакимбек-шункар!
Вот значенье сна, красавица моя!
Он приедет завтра в середине дня.
Не накормит ли зерном его коня,
Сватам отвечать не будет ли Барчин?
Ты во сне видала тигра, говоришь;
Он с тобою начал игры, говоришь.
Если ты бежать пустилась от него,
Должен ли стоять на месте Алпамыш?
Стан твой будет завтра обнимать твой друг!..
Если был в юрте раздавлен верхний круг,
Если ни один не уцелел в нем дук, —
Тоже, джан-Барчин, напрасен твой испуг:
Счету дуков равен счет твоих врагов, [17]—
Значит, гибель ждет батыров-калмык о в.
Распустились кудри, — смысл тому таков:
Будет пролита и кровь твоих врагов.
Завтра жди приезда своего тюри!
Не горюй напрасно, веселей смотри, —
Бога ты за этот сон благодари.
А Суксур твою за толкованье сна
Щедрым суюнчи на счастье одари!..
Ей Барчин дает в награду золотой, —
Обернулся счастьем сон, а не бедой:
Завтра он приедет, витязь молодой!
Девушки резвятся вкруг Барчин-аим, —
Если радость ей, то, значит, радость им.
Хоть еще не прибыл Алпамыш-Хаким,
Веселы они как будто вместе с ним.
Все они его высматривать идут,
На дорогу вышли — смотрят, — гостя ждут…
Выехав из пастушьего загона, увидел Алпамыш необыкновенно высокий крутой холм, находившийся во владениях хана Тайчи. Холму этому именование было Мурад-Тюбе. Не каждый, чело-век способен был тропу через Мурад-Тюбе протоптать.
Решил Алпамыш испытать счастье свое такой приметой: «Направлю-ка я коня своего на этот холм. Если он, высоты не испугавшись, поднимется на вершину, значит, тотчас по приезде на место получу я возлюбленную свою. Если же конь мой испугается крутизны холма и заупрямится, значит — не судьба мне получить свою Барчин. Зачем же мне тогда напрасно ехать к ней — в дураках оставаться?»
Направил он коня прямо на холм, — поскакал Байчибар вверх, ни на миг не задумавшись, — топот копыт его заглушил бы топот сорока тысяч коней. Алпамыш так обрадовался, словно бы он уже получил свою возлюбленную. На вершину холма поднявшись, посмотрел он — увидел вдали становище десятитысячеюртного народа конгратского. Коня своего на подножный корм пустив, лег Алпамыш наземь, локтями упершись, лицом — к дому Байсары…
А калмык Караджан, сон недавно видевший, проснулся в час утреннего намаза — и тотчас же стал произносить святую калиму. Девяносто без одного батыров калмыцких, услыхав, что Караджан мусульманскую молитву читает, в ужас пришли — и говорят:
— Э, нож этот кухонный, этот красный перец — Караджан с ума, как видно, сошел! Оставим его, поедем-ка на озеро.
Выехали они на охоту. А Караджан с тринадцатью своими дружинниками тоже на охоту направился в степь. Едет он прямо по направлению к Алпамышу. Чубарый конь Алпамыша, кормившийся на Мурад-Тюбе, посмотрел — увидел: четырнадцать смутных теней приближаются со стороны калмыцкой страны. Как только увидал их Байчибар — трава, которую жевал он, поперек горла стала у него. Вот что в голове его промелькнуло в это мгновение:
«Если приближающиеся кони тулпарами окажутся, а седоки — окажутся врагами, и если Алпамыш, вскочив на меня, скрыться от них захочет, а они нагонят нас — ведь это может кончиться смертью единственного сына несчастного старика Байбури!»
Чубарый конь еще пристальнее стал всматриваться в приближающихся — и увидел, что все четырнадцать едут вразвалку, — копыта коней их в земле увязают. Это увидав, стал Байчибар траву с хрустом уминать, про себя думая: «Если так — значит, погнавшись за ними, я догоню их; значит — спасусь от них, если убегать придется; значит — спасу человека, на мне сидящего, если только сама смерть за горло его не схватит!..»
А Караджан с махрамами своими приблизился уже к самому подножью Мурад-Тюбе. Смотрит он, видит — на вершине холма кто-то облокотившись лежит, как Юсуф — красивый,[18] как Рустам — могучий, а около него конь чубарый похаживает, сухой вершинной травой питается. Подумал Караджан: «Человек этот не из наших краев: если бы у нас такие джигиты были, было бы у нас тогда всем царствам царство. Да и не встречался он мне никогда раньше. Не тот ли это самый достойный джигит Алпамыш, из Конграта едущий, которого мне во сне показали его родственники и предки-покровители и с которым они сдружили меня во сне?..»
Подумав это, обращается Караджан к Алпамышу с таким словом:
— Под тобой на сто ладов играет конь.
Грозно величав, ты для врагов — огонь.
Добрый путь! Куда ты едешь, байбача?
Птицей, прилетевшей из далеких стран,
Конь твой запыхался, грозный пахлаван!
Гнев твой леденит, как северный буран.
Сам орлом могучим прилетел сюда
Из какого ты орлиного гнезда?
Путь, батыр, откуда держишь и куда?
Видно, ты тоской-печалью обуян.
Думаю — в хурджуне у тебя коран.
Ты откуда сам, красавец-пахлаван?
Любит смелый кобчик сесть на косогор.
Ростом ты — Рустам, и если вступишь в спор,
Силачам любым ты дашь в бою отпор.
Шаху пред тобой быть пешим — не позор.
Путь куда, скажи, ты держишь, бекбача?
Ясной красотой подобен ты луне,
Две твоих брови — два лука на войне.
Соколиная твоя видна мне стать.
То, что ты богат и знатен, видно мне
По тому, как важно едешь на коне.
Из каких ты мест, красавец-байбача?
Из какого ты алмаза сотворен?
Неужели был ты женщиной рожден?
Ныне ты в гнездо какое устремлен?
Если ты рожден был от людей земных,
То желаний нет несбыточных для них.
За какую святость ты им богом дан?
Ястребинопалый, из каких ты стран?
Храбреца такого вижу в первый раз.
Ты скажи мне, где родился, где возрос?
Сам же я — калмык, мне имя — Караджан.
Вижу, как чиста печаль твоя-тоска,
Цель твоя-мечта, я вижу, высока.
Ты скажи, куда ты едешь, бекбача?
Алпамыш, обратясь к Караджану, так ему ответил:
— Знай, я был главой народу своему,
Золотой джигой я украшал чалму.
Летом скот водил на берегах Аму.
Знай: тюря Конграта говорит с тобой!
С коккамышских вод я как-то упустил
Утицу одну — и крепко загрустил.
Сокол я, что ищет утицу свою… [19]
Изумрудами оправлен мой кушак,
Кованый булат — могучий мой кулак,
Пестунец Конграта, я батыр-смельчак.
Те, к кому стремят меня мои крыла,—
Знай, что их коням нет счета и числа.
Знай: на Алатаге некогда была
Скакунами их покрыта вся яйла.
Та юрта, что сорок тысяч стад пасла,
Самой неимущей в их краю слыла.
С теми же стадами вдаль давно ушла
Та верблюдица, что страсть мою зажгла.
Нар-самец, ищу верблюдицу свою…
Я, по ней скорбя, тоскою захлебнусь.
Полугодовым путем за ней стремлюсь.
Раньше, чем весна пришла, уже ярюсь,
О луку седла я головою бьюсь.
Разъярен желаньем, грозно я реву,
Пыткой страсти сердце на куски я рву…
Осень наступила — сад веселый пуст, —
Сядет и ворона на р о зовый куст!
Смерть придет, — игру затеет с кошкой мышь,
Но костей мышиных скоро слышен хруст.
Хоть змея лукава, хоть она скользка, —
И змею ужалит смертная тоска.
Если где-нибудь я встречу калмык а —
Камушком его швырну за облака.
Грозным лихом буду я для калмык о в!
Э, калмык злосчастный, слушай, что скажу:
Знай, что я нещадно всех вас накажу, —
Никогда страшней вам не было угроз!..
Что ты привязался, как дорожный пес?
Задаешь мне десять раз один вопрос:
Как зовется край, где я родился, рос?
С родиной моей чего пристал ко мне?
Впрочем, и назвать ее не жалко мне.
Знай: страна Конграт есть родина моя!
При рожденьи назван был Хакимом я,
Прозвище дано мне позже — Алпамыш.
Имя ты свое назвал мне: Караджан.
Что же ты еще стоишь, как истукан?
Тяжело принял Караджан слова Алпамыша: «Жестоко, мол, я накажу всех вас, бедствием, мол, стану я для калмык о в!» Врезались слова эти в Караджана и, решив испытать прибывшего, так он сказал:
— Утица, тобой упущенная, есть:
На Ай-Коле ей пришлось, бедняжке, сесть —
Девяносто коршунов над ней кружат,
День и ночь ее, бедняжку, сторожат.
Зря сюда спешил ты, сокол, прилететь:
Коршунов таких как можешь одолеть?
Бестолку спешил, — придется пожалеть.
В коршуньих когтях не сладко умереть!
Положения ты не разведал здесь,
Вздорную завел со мной беседу здесь, —
Гибель ждет тебя, а не победа здесь!..
По верблюдице твоя тоска-печаль,—
Есть верблюдица — твоя ли, не твоя ль? —
Полуторатысячную надевает шаль,
Стойбище ее найдешь в степи Чилбир.
Если знаю что, — поведать мне не жаль.
Видел я: жива верблюдица твоя,
Только знай, — мечта не сбудется твоя:
Ровно без десятка сто богатырей
Угрожают здесь верблюдице твоей.
Слух по всей степи уже пошел о ней.
Очень ты, узбек, удачлив, погляжу!
Тех богатырей увидев пред собой,
Должен будешь ты вступить в неравный бой:
Над тобою верх из них возьмет любой.
Силачей таких сразишь ли похвальбой?
Правду говорю, с тобою говоря:
Страстью по своей верблюдице горя,
Даром ты приехал, — изведешься зря!
Услыхав эти слова от Караджана, очень опечалился Алпамыш, про себя подумав: «Он перевалил через девяносто гор, сталкивался с батырами калмыцкими, со многими несчастьями, наверно, встречался калмык этот. Правильно говорит он мне: чем ехать туда, себя на позор обрекая, не лучше ли мне будет сразу повернуть отсюда, обратно коня направить?»
Заметив, что Алпамыш так близко к сердцу слово его принимает, Караджан, прикинувшись незнающим его, сказал: — Я тебя за другого принял.
— Род конгратский высокий твой,
Облик ангела, пыл боевой,
Конь, что сыт сухою травой…
За другого я принял тебя…
По верблюдице страстный вой,
Твой на все ответ некривой,
Взгляд Рустама твой огневой…
За другого я принял тебя…
Жар и сладость речи живой,
Плечи, как утес кремневой,
С гордою большой головой…
За другого я принял тебя…
Гневный окрик твой громовой
Вздохов, стонов шум грозовой,
Смелостью — орел степовой…
За другого я принял тебя…
Грудь и твой хребет становой,
Смех, что бьет струей ключевой,
Лукобровье, взор заревой…
За другого я принял тебя!..
Алпамыш, слова Караджана услыхав, спрашивает, за кого же он принял его:
— Род конгратский назвал я свой.
Ликом — ангел, дух боевой,
Конь мой сыт сухою травой…
За кого меня принял, калмык,
За кого меня принял, дурак?
По верблюдице страстный вой,
Мой на все ответ некривой,
Взгляд Рустама мой огневой…
За кого меня принял, калмык?
Жар и сладость речи живой,
Плечи, как утес кремневой,
С крепкою большой головой…
За кого меня принял, дурак?
Гневный окрик мой громовой,
Вздохов, стонов шум грозовой,
Смел я, как орел степовой…
За кого меня принял, калмык?
Грудь моя, хребет становой,
Смех, что бьет струей ключевой,
Брови — росчерк пера круговой…
За кого меня принял, дурак?
За кого, окаянный калмык?
Снова и снова слово «дурак», да еще под конец «окаянный» — очень обозлили Караджана, — к силе сила прибавилась. Вспыхнул он гневом, задымился весь, волоски на теле его дыбом стали, — так напряглись, что сквозь кольчугу пробились.
Сдержал себя, однако, Караджан и, к Алпамышу обратившись, так сказал:
— Род конгратский узнал я твой,
Облик ангела, дух боевой.
Конь, что сыт сухою травой,
Байчибара напомнил мне…
О верблюдице горький вой,
Твой на все ответ некривой,
Взгляд Рустама твой огневой —
Алпамыша напомнили мне…
Жар и сладость речи живой,
Плечи, как утес кремневой,
С гордою большой головой —
Байсары напомнили мне…
Грудь твоя, хребет становой,
Гневный окрик твой громовой,
Каждый стон и вздох вихревой,
Каждый шаг и помысел твой —
Кунтугмуша напомнили мне… [20]
Свет улыбки твоей заревой,
Смех, что бьет струей ключевой,
Брови — росчерк пера круговой —
Калдыргач напомнили мне!
Эти слова услыхав, Алпамыш воскликнул:
— Ты, калмык! Видал ты меня раньше когда-нибудь, или собеседником моим бывал, или овец наших пас, или жил, как сирота, в доме нашем? Ну, дядю моего Байсары ты в своей стране видел, меня ты здесь узнал, отца моего, возможно; ты где-нибудь в степи-пустыне встречал. На, если ты в доме нашем не живал, как ты можешь знать мою мать и сестру мою?
Сказал Караджан:
— Тебя самого я раньше никогда не видал, собеседником твоим не бывал. Я — один из девяноста богатырей калмыцких, что твоей невесты домогаются. Но увидал я во сне родню твою — и стал другом твоим. Вот почему я знаю и тебя, и всю твою семью.
— Ну, — говорит ему Алпамыш, — раз ты моим другом стал, значит — близким человеком мне стал, — поднимись-ка на вершину холмам давай — поздороваемся.
Ответил ему Караджан: — Такого совершенства не достиг я, чтобы на вершину этого холма подняться, как ты. Лучше ты спустись ко мне — внизу поздороваемся.
Ведя за собой коня на поводу, спустился Алпамыш с того крутого холма.
Приказал Караджан слугам-дружкам своим:
— Поздоровайтесь с другом моим Алпамышем.
А дружки — народ нежный, застенчивый, — кончиком руки здороваются.
— Ну, как здравствуете? — спросил их Алпамыш, — и так каждому руку сжал, что пальцы у них один к одному прилипли, скрючились — покалечились. После этого Караджан объятия свои раскрыл, Алпамыш объятия свои раскрыл, — оба любовно поздоровались друг с другом.
— Ну, как поживаешь-здравствуешь, друг мой? — спросил Алпамыш, да так стиснул в объятиях Караджана, что семь ребер сломал ему, и тот наземь плашмя упал.
— Что с тобой, друг мой? — спрашивает Алпамыш.
Караджан, вида не показывая, отвечает ему:
— В детстве я падучей болезнью страдал, — сейчас она, видимо, снова схватила меня.
Говорит ему Алпамыш:
— Если болезнь твоя известна тебе, — лечить ее надо.
А Караджан ему:
— Ты правду скажи мне: это ты здороваешься так или дерешься?
— Что ты мне худого сделал, чтобы я дрался с тобой? Это я здороваюсь так, — говорит Алпамыш.
— Ну, — отвечает Караджан, — если ты так здороваешься, то как же ты дерешься?!. — И такое слово при этом говорит он Алпамышу:
— Ты рукопожатьем руки слугам смял,
Дружеским объятьем ребра мне сломал,—
Преклоняюсь я пред силою твоей!
Из страны Конграт тебе подобный бек
Всех батыров здешних превратит в калек.
Только обреченный богом человек
Встретиться с тобой отважится, узбек!
Равных нет тебе и не было вовек!..
Скачет под тобой твой резвый аргамак,
На луке седла — твой золотой садак.
Если Байчибар поскачет порезвей,
То с миндалеокой Барчин-яр своей
Встретишься ты вскоре, — счастлив будешь с ней.
Только к ней прибыв, добыть ее сумей…
Если к нам в страну такой приехал лев,
Многотрудный дальний путь преодолев,
То врагов своих, кто б ни были они,
Уничтожит он, на них обрушив гнев.
Он дела большие совершит в бою,
Отвоюет он любимую свою.
Не случайно носишь имя ты — Хаким.
Ни один герой с тобою несравним,
Как дракон могучий, ты необорим.
Друг, ты благороден по речам твоим:
Если не растоптан будет твой цветок,
Чересчур не будь с калмыками жесток.
Барчин-гуль тебе достанется в свой срок.
Эта встреча мне, как знак судьбы, дана.
Чистая твоя душа до дна видна.
Не хочу иметь на совести пятна:
Знай, меж девяноста тех богатырей
Не последним был и я в стране своей.
Но на свете нет людей тебя сильней, —
Преклоняюсь я пред силою твоей!
Караджан, став другом Алпамыша, ведет его как почетного гостя в свой шатер.
Держит меч высоко храбрый человек.
Как друзья — конь о конь едут с беком бек, —
Скор, как легкий ветер, их тулпаров бег.
Едет Хакимбек — и на лук е седла
Лук везет, — в четырнадцать батманов лук!
Караджан с ним рядом, как первейший друг.
Скачут перед ними двадцать конных слуг.
Слух об Алпамыше забежал вперед,
Встречные калмыки разевают рот:
Гостя Караджан к себе в шатер ведет!
Что за исполин и кто его народ?..
Едет, как шункар могучий, бек Хаким,
Горд тулпар арабский седоком таким.
Соколом Хаким глядит по сторонам,
В царство калмык о в он въехал, как Рустам.
Путь их по лесистым пролегал местам.
Другу Караджан услуживает сам!
Встречные не верят собственным глазам…
Руку, наконец, Караджанбек простер,—
Видит Алпамыш перед собой шатер.
Гостем стал узбек у калмык а в дому.
Вышли из шатра сорок прислужниц Караджана, — приказал он им помочь Алпамышу с коня слезть. Подбежали служанки, хотели гостя с коня снять, — решил пошалить Алпамыш: всей своей тяжестью навалился он на девушек, — у пятнадцати из них ноги подломились.
Сидит Алпамыш в гостях у Караджана, а мать Караджана, Сурхаиль-ведьма, сыну своему такое слово говорит:
— Как ты, Караджан мой, опрометчив был!
Очень глупо ты, сынок мой, поступил.
Силача узбека где ты подцепил?
В дружбу со своим врагом зачем вступил?
Чем же он, узбек, твой разум усыпил?
Лучше бы дорогу к дому ты забыл!
Э, Караджанбек, сыночек, ты сглупил!
Как же ты приводишь людоеда в дом?
Будешь, Караджан мой, каяться потом.
Как такое дело делать непутем?
Сам ты пропадешь, и все мы пропадем!
Мягкосерд и полон бредней ты, глупец!
Меж глупцов теперь последний ты глупец!
Сердце от узбека ты подальше спрячь,
В проявленьи дружбы с ним не будь горяч.
Думаешь — с добром пришел такой силач?
Гость такой, скажи, к чему тебе, сынок?
Стать своим рабом заставит он тебя!
Гневом распалясь, раздавит он тебя!
Сурхаиль тебе родная мать, — не враг,
Даром говорить она не стала б так,
Э, Караджанбек, ты все-таки дурак!..
Услыхав слова матери своей, Караджан так ей ответил:
— Этой дружбе, мать, до смерти верен я,
Чести долг нарушить не намерен я.
Нравом, как лоза-трава, стал смирен я.
Гостя в дом привел я, дорогая мать,—
Гостя ты должна, как сына, принимать.
Мне твои слова в обиду могут стать.
В друге дружбы жар не буду охлаждать,—
Я ему, как брату, должен угождать.
Любишь ты пустою речью досаждать.
Здесь он будет жить и здесь коня держать.
Сокол прилетел к нам из конгратских мест, —
Как же не устрою для него насест?
Не шуми, — себя пред гостем не срами,
Хорошо прими его и накорми!..
Остался Алпамыш гостем у Караджана, хорошо угощал его Караджан, много почестей оказывал ему. День к полдню уж приближался, — Алпамыш сказал:
— Как же узнает о нас Байсары, раз мы здесь находимся? Поехал бы ты, Караджан, к дяде моему, разузнал бы обо всем, и если он не передумал отдать нам свою дочь, то окажи нам дружескую честь — будь сватом от нас. Как бы то ни было, дай ему знать о прибытии нашем.
— На каком же мне коне поехать? — спросил Караджан.
— На каком хочешь, на том и езжай, — отвечает Алпамыш.
— Твой конь притомился, — говорит Караджан, — поеду-ка я на своем.
— Если на своем поедешь, — не поверят тебе, — подумают: «Это калмык, с которым мы постоянно ссорились, — замыслил он пакость какую-то». Поезжай лучше на моем Байчибаре.
Так сказал ему Алпамыш.
— Ладно, — согласился Караджан, сел на Байчибара, несколько раз камчой стегнул его. Проняла камча коня, понес он незнакомого седока, раскачивая его, как только мог. Натянул Караджан повод, — думает:
«Э, что случилось с этим негодяем-конем! Видимо, совсем нестоящая это тварь, — ничего хорошего у меня с ним не получится. Как это умудрился Алпамыш приехать на этой негодной скотине, за коня ее считая?»
Остановился, наконец, Караджан перед Апламышем — и так сказал ему:
— Что! Майдан спокойней всех дорог тебе?
Вражья сила — легкий ветерок тебе?
Иль Барчин-аим продлила срок тебе?
Вот на этой самой кляче ехал ты?
Оседлав ее, хотел успеха ты?
Из Конграта прибыл к нам для смеха ты?
Выбирал коня ты ночью или днем?
Для чего ты шел в поход с таким конем?
Как же ты невесту увезешь на нем?
Друг мой бек! Глупцу и мука поделом!
Если ты другого не нашел конька,
Чтобы приезжать сюда издалека,—
Уезжай назад, — не поздно ведь пока,
Здесь тебя враги убьют наверняка!..
Ночь для всех влюбленных самый верный друг,
Я пролью слезу — заплачут все вокруг.
Девяносто есть тугаев у тебя,—
Кляча между тем такая у тебя!
Видно, не нашлась другая у тебя!
Друг мой бекбача, твоя страна —
Конграт, косишь не зелено-синий ли наряд?
Видимо, и впрямь конями ты богат,
Если оседлать такую падаль рад!
Что с тобой, беднягой, будет в грозный час?
Что тебе тут делать? Уезжай от нас!
Милую не спас, так хоть себя бы спас!
Может быть, найдется конь другой у вас, —
Как-нибудь приедешь в следующий раз.
Слово ты мое обидой не считай, —
Увезти Барчин напрасно не мечтай,
Зря себя, мой друг, теперь не утруждай, —
Хоть назад добраться счастья попытай!
Говорю тебе — не тщись и не мудри, —
В сторону своей родной страны смотри.
С неисполненной мечтою не умри.
Мечен, видно, ты злосчастною судьбой:
На таком коне паршивом выйдешь в бой, —
Ужасы калмыки сделают с тобой!
Я такой завел не в шутку разговор:
Лучше о Барчин не думай с этих пор.
Все твои мечты-надежды — сущий вздор…
Сдохни Байчибар твой, — это же не конь, —
Развалиться может, — ветошь, а не конь! —
Ждет его давно в Конграте живодер!
Услышав слова Караджана, Алпамыш говорит ему в ответ:
— Голос храбреца могучего услышь:
Ливнем слез не лей, себя ты сам срамишь!
Зря ты моего Чибара так хулишь.
Осадив коня, — на целых сорок дней
Дело все мое задерживаешь лишь.
Если бы Чибара ты не задержал,
Он бы полетел, не только побежал.
Я бы вскоре счастье с Барчин-гуль вкушал.
Понимать коней ты, видно, не привык, —
Плачет от обиды конь мой боевой.
Э, ты безъязыкий, глупый ты калмык!
Прочитай скорей двукратно «Калиму», —
Конь мой в небеса тебя поднимет вмиг.
Только уваженье ты имей к нему:
Слишком бить коня избранного к чему?
Гибель причинишь себе же самому.
Ну, скорей прочти святую «Калиму», —
Байчибара вновь с пути не возвращай,
Сердца своего теперь не огорчай,
Сватовство мое устроить обещай.
Друг мой Караджан, скорей вернись! Прощай!..
Прочитал Караджан двукратно калиму и отправился на чубаром скакуне в путь, к Ай-Барчин сватом от Алпамыша.