НОВЫЕ ОПАСНОСТИ
Уже больше двух часов стальной рев аэроплана разрезал синий воздух над океаном, уже покоем и утешительными надеждами наполнялись сердца Миколы и Антошки, когда на горизонте узкой грядой показалась земля. Земля, приближаясь, вырастала, как облако, и скоро в маленькой бухте, похожей на слегка разогнутую подкову, стал вырисовываться, точно белое широкое гнездо, какой-то город. Летчик пристально посмотрел на карту, оглянул, сравнивая, местность и на весь голос крикнул назад, в кабину:
— Гавань Вера-Круц!
Никто не разобрал этих слов, но по уверенному веселому лицу летчика каждый понял, что все в порядке: путь верен, план выхода из тяжелого положения правилен, впереди, несомненно, должна быть помощь.
Сидоренко в уме подсчитывал расстояние, которое оставалось от Вера-Круц до города Meксико, столицы Мексиканской республики, где среди различных дипломатических посольств находилось и советское полпредство. Подсчеты показывали не больше часа полета, и Сидоренко спокойными руками держал ритмически вздрагивавший руль, отдаваясь безмятежным мыслям о том, как он вернется на родину и какая удивительно счастливая жизнь начнется у него после долгих лет вынужденного скитания по чужбине. Внизу проносились горы, долины, леса, ручьи, дороги, селения, — земной ковер, поминутно меняясь, проплывал со сказочным разнообразием цветов и узоров.
И вдруг в бензинных баках послышалось резкое зловещее гудение, так хорошо знакомое летчикам, вселяющее в них панический страх и растерянность: гудение обозначало, что бензина нет, что стальное, жужжащее сердце аппарата скоро остановится, и аэроплан окажется тогда в воздушной стихии беспомощной щепкой, готовой в любой момент погибнуть. Сидоренко внезапно ощутил холод во всем своем теле. Он оглянулся назад, на ребят, и те изумились его необычайной бледности, лихорадочному блеску усталых глаз, вспыхнувших тревогой и смятением. Глубоко внизу была сплошная зелень густых горных лесов, среди которых лиловато-серыми пятнами виднелись голые скалы. Сидоренко лихорадочно метался глазами по этой зелени, ища хоть какого-нибудь места, где можно было бы опуститься. Но нигде ничего удобного не было. Внезапно мотор стал давать перебои, словно его кто-то душил, и он задыхался в конвульсиях и судорогах. Несколько минут мотор еще работал — дикими скачками, исступленными порывами, — но, наконец, задохнулся и замолк совершенно. Летчику оставалось одно: спланировать вниз, по возможности, медленнее, на первое попавшееся свободное пространство, хотя бы самое ничтожное, чтобы не разбиться при посадке о деревья или о скалы. На мгновенье Сидоренку показалось, что где-то справа мелькнула песчаная плешина, и он наугад повернул аппарат в ту сторону. Аэроплан, как коршун на распластанных крылах, безмолвно стал снижаться. И, действительно, меж лесами через секунду показалось узкое песчаное пятно. Нужна была совершенно исключительная ловкость и сноровка, чтобы дотянуть до открытого места, чтобы не посадить аэроплан на широко раскинувшиеся сучья деревьев. Пролетев над самыми верхушками леса, аппарат с плавным разбегом сел на песок.
— Вот счастливо, — не веря самому себе, проговорил Нездыймишапка. — Я думал — смерть.
— Да, — бледной улыбкой улыбнулся летчик, — мимо смерти не больше, как сажен на двадцать проскочили. Опустись аппарат на пять секунд раньше — крышка!
Микола и Антошка, разминая ноги, выскочили из кабины.
Но не успели путешественники опомниться, как из лесу, стреляя из револьверов в воздух, к ним поскакали три всадника, повидимому, военные.
Кони летели карьером. Из-под копыт у них дымом клубилась пыль. За всадниками сейчас же показались пешие солдаты, с обнаженными шашками бегущие тоже к аэроплану.
Ни Сидоренко, ни ребята ничего не понимали. На мгновение им показалось, что это какой-то нелепый сон, кошмар, видение, результат тех страхов, которые они только-что пережили. Но кавалеристы уже подлетели к аэроплану и угрожающе соскочили с седел.
— Кто вы такие? Ваши документы! — накинулись они на Сидоренка, как на самого старшего.
Сидоренко, плохо понимавший по-английски, от неожиданности не мог произнести ни слова. Он с недоумением оглядывался на своих юных спутников. Ребята, измявшие и испачкавшие глиной и илом свои костюмы за последние дни, имели очень подозрительный вид полуоборванцев, полубродяг.
— Кто вам позволил летать над артиллерийским полигоном? — наскакивал старший из кавалеристов, очевидно, офицер.
— Над полигоном? — пожал плечами Сидоренко.
И, с недоумением оглянув кавалеристов, сказал по-французски:
— Мы летели над океаном, над лесами и горами вашей страны. Но над полигоном…
— Что вы притворяетесь наивным простачком? — вскипел офицер. — Точно вы и в самом деле не знаете, что это полигон и что сегодня наш корпус производит учебную стрельбу. Шпионить прилетели?
— Что вы сказали?
— Я вас спрашиваю, кто вы такие?
Сидоренко быстрым взглядом обвел своих спутников и решил итти напрямик.
— Русские.
— Рус-ски-е? Большевики?.. — попятился офицер, точно стоявшие перед ним люди вдруг превратились в тигров или леопардов.
Микола неопределенно чмыкнул носом.
— Мы направляемся в советское полпредство, — объяснял Сидоренко, — чтобы ехать дальше к себе на родину.
— Взять их! — крикнул офицер подбежавшим солдатам.
— Позвольте… — запротестовал Сидоренко.
— Взять! — нетерпеливо топнул ногою офицер.
Солдаты с шашками наголо окружили путешественников.
— Это неслыханно! Понимаете, чудовищно!.. — возмущался Сидоренко. — Везде и всюду в мире летчикам, потерпевшим крушение или снизившимся из-за поломки, оказывается содействие, им помогают, а вы арестовываете! Прошу немедленно дать знать о ваших подвигах в советское полпредство.
Но офицер уже не обращал на арестованных никакого внимания.
— Сейчас же отправляйтесь в город и сдайте этих непрошенных летунов в штаб корпуса! — распорядился он солдатам.
— А аппарат? Кто за него будет отвечать? — запальчиво повысил голос Сидоренко.
— Не беспокойтесь. Обыщем и тоже отправим в штаб корпуса.
— Вот так Мексика! — тряхнул головой Нездыймишапка.
— Лешева сторонушка, что и говорить! — крякнул Антошка.
— Страна, как страна, — поправил Сидоренко. — Офицерский наскок еще ничего не доказывает. Только бы до полпредства добраться. А этому ретивому молодчику за его дурацкую прыткость влетит.
Солдаты сначала были настроены очень сурово. Но, присмотревшись к неунывающим путешественникам, пробовавшим даже шутить с ними, они обмякли, стали добрее и проще.
До столицы оказалось совсем недалеко — около шести километров.
— Чуть-чуть не долетели… — вздохнул Микола.
— Всего каких-нибудь три фунта бензину, и были бы сейчас на аэродроме. Встретили бы нас с музыкой, торжественно… — улыбнулся Сидоренко.
— А теперь, пожалуй, в тюрьму отправят.
— Очень просто.
Скоро показался город. В штабе к арестованным отнеслись недоверчиво, но гораздо внимательнее и вежливее, чем на полигоне.
— Позвоните, пожалуйста, в советское полпредство, и вам все станет ясно, — предложил Сидоренко, когда увидел, что к его объяснениям относятся очень скептически.
По распоряжению начальника штаба, дежурный адъютант тут же позвонил. Из полпредства что-то коротко ответили, и на этот неизвестный ответ адъютант с легким, незаметным для самого себя поклоном ответил в трубку:
— Прекрасно. Мы вас ждем.
Через пятнадцать минут в штаб приехал секретарь полпредства. Сидоренко и ребята обрадовались ему, как родному брату. Один перед другим они наперебой стали рассказывать историю своих неожиданных скитаний. Антошка Жуков и Нездыймишапка показали выданные Авиахимом документы, которые после памятного приключения с Антошкой в самом начале путешествия Шварц выдал им на руки.
Секретарь полпредства тщательно осмотрел документы, проверил печати и штампы и, улыбнувшись, похлопал Антошку по плечу:
— Ну и накуралесили же вы, судари мои!
Потом обратился к летчику и стал подробно расспрашивать его о всех превратностях жизни, выпавших ему на долю с девятьсот четырнадцатого года. Выслушав рассказ Сидоренка, секретарь повернулся к начальнику штаба и очень сурово и хмуро заговорил с ним. Тот изумленно вскидывал на летчика глаза и в недоумении разводил руками. Очевидно, грубость обращения на артиллерийском полигоне была ему крайне неприятна. В конце концов начальник штаба, галантно расшаркиваясь, вынужден был попросить извинения за происшедшее неприятное недоразумение и уверил секретаря, что виновные получат строжайший выговор, аэроплан же немедленно будет доставлен в советский гараж.
— Ну, товарищи, едем теперь в полпредство, — сказал секретарь.
И путешественники, еще час тому назад входившие в штаб, как арестованные, вышли теперь оттуда с независимым видом вольных людей, с достоинством и превосходством посматривающих вокруг. Правда, их оборванные костюмы были жутковаты, но это не мешало испытывать чувство счастья и освобождения.
«Ловко отделались!» — подумал Микола.
В полпредстве путешественников встретили с теплотой и приветливостью. Сейчас же было дано распоряжение купить им новую одежду, необходимую для дальнейшего путешествия. Затем на коротком совещании было решено, что ребята вместе с летчиком Сидоренком отправятся на пароходе через Гватемалу, Гонконг и Шанхай во Владивосток, а оттуда экспрессом через Сибирь в Москву, — и таким образом, объехав вокруг света, вернутся на родину. Полпредство заказало билеты и выдало на дорогу соответствующую сумму денег.
На следующий день утром Нездыймишапка, Антошка и Микола во главе с летчиком поднялись на огромный, прибывший в порт, английский океанский пароход «Джейгентик». На пароход долго грузились всевозможные товары, над палубой гремели цепи подъемных лебедок, у бортов суетились матросы, как муравьи сновали смугло-желтые косоглазые китайцы — полуголые, потные грузчики из трюма. Потом бархатной густой октавой трижды взревела в небо широчайшая труба, и пароход, содрогаясь крепким сердцем машины, плавно вышел в океан.
— Ну, наконец-то попали мы на настоящий путь! — облегченно вздохнул Нездыймишапка. — А то путались чорт знает по каким дебрям.
— Зато теперь дело в шляпе. Дорога, как стрела, — уверенно вскинул голову Микола. — Плыви, посвистывай, и никаких гвоздей.
— Смотри, не просвистись.
— А чего?
— Да как свистуны просвистываются. Опять не вляпаться бы.
— Ну-у, теперь мы ученые! На аэроплане больше не полетим.
— Я думаю, — подмигнул Антошка.
— Налетались досыта.
На пароходе было много народу. Мексиканские купцы в белых, тщательно разглаженных костюмах, с золотыми перстнями на толстых пальцах, ехали в Гонконг и Шанхай, английские коммивояжеры, важные и высокомерные, как сановники — в Японию. Они помещались на верхней нарядной палубе, среди многочисленной публики. Некоторые из пассажиров гуляли вдоль бортов, некоторые сидели, развалившись в лонгшезах.
Вскоре по выходе в океан внимание ребят привлекла странная фигура в японском халате, с видом хозяина прошедшая по палубе. Оказалось, что это капитан. Лицо его было красно, глаза дымно возбуждены.
— Да он пьяный. Смотрите, смотрите… — зашептал Антошка.
— Назюзился, сердешный.
Надменно прищурившись, с кривой блуждающей усмешкой, капитан осмотрел публику и снова прошел к себе в каюту. Но вечером, когда он поднимался на капитанский мостик, на ночную вахту, его нельзя было узнать: одетый в белоснежные брюки и короткий двубортный синий мундир с ослепительным крахмальным воротничком и манжетами, он был похож на человека, отправляющегося на бал.
Однако, на следующий день утром Антошка видел капитана снова пьяным, снова в халате, около своей каюты. Он с кем-то разговаривал хриплым дурашливым баритоном. Сначала Антошка не понимал, к кому относились слова капитана. Но вот тот коротким гортанным голосом воскликнул наконец:
— Джон! Иси…
И из каюты легкими быстрыми прыжками выскочил большой породистый понтер, меднокрасного цвета.
— Джон, Джон!.. — шагнул к нему капитан. Дальше шли непонятные, неуловимые английские слова, при чем после каждого из них понтер выделывал какие-нибудь замысловатые фокусы.
Вдруг капитан резко, приказательно свистнул. И сейчас же, как из-под земли, вырос желтолицый бой, китаец-слуга.
Капитан кинул ему какое-то слово. Бой мгновенно метнулся и через минуту в дорогой фарфоровой тарелке принес собаке супу на завтрак. Ставя тарелку на пол, он слегка отстранил кинувшегося к нему понтера. Прикосновение боя к собаке привело капитана в непонятное бешенство. Он наотмашь ударил китайца кулаком по лицу. Тот дико мотнул головой, схватился за щеку и, как неслышная тень, прянул в сторону. На губах у него показалась кровь.
Сердце Антошки переполнилось ненавистью к капитану и жгучей жалостью к бою. Он побежал к летчику и рассказал ему о случившемся. Летчик, припоминая английские слова, расспросил матросов. Те с улыбкой рассказали, что капитан питок, каких мало, водку хлещет целыми днями напролет, и не рюмками, а стаканами, как воду из ковша.
— Собаку по имени вызывает, если она ему нужна, а китайца — обязательно свистом. Это же специально собачий лакей. Кроме Джона он никому не прислуживает. А бьет его капитан ежедень раз по пятнадцати. «Кого ж, говорит, и бить, если не этого желторожего? С китайцами самый лучший разговор — кулак!»
В темном трюме, куда спустились летчик и Антошка, они нашли измазанного кровью китайца. Щека его припухла, глаза были красны от скупых, беспомощных слез. Бой знал немного по-английски. Ломаным языком он рассказал, что у него в Нанкине жена работница на японской шелковой фабрике и пять человек детей, что за свою службу в качестве собачьего лакея у капитана он получает всего три доллара в месяц и столько же, приблизительно, получает жена на фабрике.
Антошка быстро сунул руку в карман, достал кошелек и протянул несчастному бою несколько серебряных монет. Китаец с благодарностью закланялся, растроганно, кротко и очень мягко. Потом в течение целого дня Антошка горячими гневными глазами следил за капитаном, следил неотрывно и зло, как за своим личным врагом, которому решил отомстить во что бы то ни стало.
— Ты что задумал? — спросил Микола, увидев недобрый блеск во взглядах своего друга.
— Чорта пьяного хочу укоротить.
— Капитана?
Антошка еле заметно кивнул головой, и тонкие брови его хмуро сдвинулись.
— Антоша… Друг!.. Не делай ничего.
— А как же?
— Пропадем ведь! Подумай: кругом вода, ни убежать, ни скрыться, — пучина во все стороны.
— Но если он человека из-за собаки по чем зря бьет? Собаке барская жизнь, а человечья доля хуже самой паршивой собачьей!
— Все равно мы одни ничего не изменим. С этим не так надо бороться.
Микола с подкупающей дружеской теплотой и убедительностью начал всячески отговаривать Антошку от необдуманного, рискованного поступка. Антошка постепенно затих и замолк.
Путь через океан был утомителен и долог. Первое время ребят очаровывали изумительные восходы и закаты солнца, когда и небо и вода на необозримое пространство загорались тысячами непостижимых красок и огней. Но скоро эти пустынные, величественные огни уже не волновали, не вызывали того необыкновенного чувства восхищения, как вначале. Беспрерывный плеск волн и неумолкающий шум моря о закованные в броню борта парохода порождали тягучее однообразие. Хотелось простой, твердой, неподвижной земли, людей, деревьев, растений, домов, спокойного земного уюта.
И когда однажды утром на восходе солнца показался город Гонконг, ликованию ребят не было пределов. После остановки парохода они сейчас же сошли на берег. Летчик, как знающий самые необходимые английские слова и хорошо владеющий французским языком, был проводником. Микола, Антошка и Нездыймишапка с любопытством смотрели на яркую пестроту восточного города, на бронзово-темных индусов, стройных и молчаливых, на богатых китайцев в желтых и синих шелковых костюмах, на переливающееся движение и цветистую многокрасочность шумных базаров. День в Гонконге — прошел, как ослепительно разнообразный сеанс в кинематографе.
Потом снова было море, снова плеск рассекаемых боками парохода волн — и крепкое, мощное гудение машин внизу, под палубами.
— Ну, завтра будем в Шанхае, хлопцы, — сказал за обедом летчик.
— В Шанхае? — вдруг встрепенулся Антошка и положил вилку. — Неужели в Шанхае?
— А ты чего обрадовался? — удивился летчик.
— Да у меня там…
— Что? Концессии, или фабрики? — рассмеялся Нездыймишапка. — Сознавайся, брат Антошка, не увиливай, — может, ты, чего доброго, капиталист? А?
— Нет, — серьезно ответил Антошка. — Там у меня знакомый китаец есть: Ли-Чан.
И рассказал о зимнем случае у себя, в селе Ярушине, где он заступился за Ли-Чана. Потом порылся в боковом кармане и вытащил оттуда бережно сложенный листок бумаги, на котором стояли какие-то непонятные китайские каракули.
Летчик покрутил листок в разные стороны и ничего не понял.
— Не при нас писано… — по деревенски пошутил он.
— Неужели в самом деле по этим трем словам любой шанхайский рабочий может указать, где найти Ли-Чана? — заинтересовался Микола.
— А вот увидим.
— Любопытно, — улыбнулся Нездыймишапка.
Когда на следующий день «Джейгентик» вошел в огромную гавань Шанхая, ребята удивились совершенно неожиданной величине этого города. Многоэтажные каменные дома тянулись по берегу на целые версты. Десятки всяческих пароходов стояли на рейде, между пароходами сновали сотни лодок. Некоторые из лодок были очень большого размера, со странными парусами, сделанными не из полотна, а из деревянных дощечек. Такие лодки, как узнал летчик, назывались сампанами.
По особому волнению в порту можно было понять, что в городе случилось что-то необычайное. Из отрывочных разговоров, которые удалось уловить на верхней палубе, стало ясно, что генерал Чан-Кай-Ши, один из видных военачальников национальной армии, произвел контр-революционный переворот, и что на улицах произошли жесточайшие казни рабочих и коммунистов. Публика с «Джейгентика» воздерживалась сходить на берег, но Антошка, Микола, Нездыймишапка и Сидоренко решили спуститься.
Город вблизи представлял собою вооруженный лагерь. Всюду стояли сторожевые пикеты. Не доходя до солдат, Антошка показал одному из портовых рабочих записку Ли-Чана. Рабочий взглянул, очевидно, сейчас же прочел — и вдруг нахмурился. Он с подозрительностью оглядел остановившихся перед ним иностранцев, потом попятился и побежал без оглядки прочь.
— Что за чертовщина? — с недоумением пожал плечами Антошка.
— А ну дай другому, — загорячился Микола.
Через несколько минут дали записку молодому худощавому китайцу, быстро шедшему по улице. Тот сверкнул из узкого косого разреза глухой чернотой своих глаз и переспросил по-английски:
— Комитет партии Гоминдан?
— Ты понимаешь!.. — дернул Антошку за плечо летчик, переведя по-русски эти слова.
— Ловко! Как это мы раньше не догадались?..
— Да, да, — закивал летчик китайцу. — Именно, Гоминдан. Нам нужен Ли-Чан, Ли-Чан.
Китаец отрицательно покачал головой, потом что-то затараторил на непонятном полуанглийском смешанном говоре, из которого летчик понял только одно: в городе тревожно, и комитет партии Гоминдан в опасности.
Антошка несмело взял китайца за рукав и, указывая на записку, просительно произнес:
— Ли-Чан… — Секунду помолчал, подумал и добавил с надеждой, что его поймут. —Нужно! Он мне друг. Очень нужно…
Китаец, не поворачивая головы, едва заметно скосил глаза сначала в одну сторону, потом в другую, наконец, быстро сделав бровями неуловимый знак, многозначительно приподнял указательный палец правой руки, показывая этим, что необходимо соблюдать молчание и крайнюю осторожность, и решительно повернул в гущу города.
Итти было жутко. Всюду стояли группы вооруженных чанкайшистских солдат, которые задерживали тех, кто казался им подозрительным, и сейчас же отправляли куда-то под зловещим конвоем. Особенно стало страшно, когда вышли на главную улицу города — Нанкин-род. Там на углу солдаты держали двух связанных китайских рабочих. В нескольких шагах от них валялся обезглавленный труп, и вся мостовая вокруг него была забрызгана свежей, еще не засохшей кровью: это палачи Чан-Кай-Ши казнили кого-то по подозрению в принадлежности к коммунизму.
Сердце Антошки упало, ему стало невыносимо душно и страшно, точно он попал в зверинец, где все клетки были открыты, и исполненные ярости звери хищно вырвались в проходы для посетителей.
— Ребята, назад! — пересекшимся от невыносимого смятения голосом остановил Сидоренко. Он побледнел и посерел, как полотно.
Но было уже поздно. Со средины улицы к ним быстро бежали четыре черных от загара солдата. Увидев это, китаец, который вел в Гоминдан, вильнул в сторону, как тень, как рыба в мутную глубь водяных просторов, — и мгновенно затерялся, исчез в толпе.
Солдаты подскочили и окружили летчика и Нездыймишапку. Они что-то кричали, свирепо скаля желтые крупные зубы, и тыкали пальцами в грудь задержанных.
Летчик пробовал показать им заграничные паспорта, но они на них почти и не взглянули, знаками приказали повернуться направо и повели с Нанкин-род в какую-то боковую улицу.
Летчик был ошеломлен и потрясен. Он сердито взглянул на Антошку:
— Дернула нас нелегкая самим влезть в пасть к этим контр-революционерам!
Хуже всего было то, что солдаты вели куда-то далеко от центра города, на глухую окраину, по необычайно грязным и мрачным переулкам. Наконец, они остановились у низкого каменного дома и, посовещавшись между собой, ввели путешественников во двор. Двор был узкий, тесный, заваленный мусором. В задней его стороне, примыкавшей к густо застроенным ветхим складам, тяжелыми кирпичными боками таращился какой-то дикий сарай. Солдаты втолкнули туда арестованных, заложили дверь толстым засовом и заперли на замок.
Потом слышны были их удалявшиеся шаги и довольный, хвастливый разговор.
— Что же это? — растерянно заметался Микола, и в голосе его зазвенели слезы.
Летчик нервно кусал себе губы и волновался больше всех, потому что, как взрослый, острее всех понимал весь ужас грозившей опасности.
Антошка бессильно опустился на землю и окаменело застыл, чувствуя себя главным виновником нелепого происшествия.
Лишь Нездыймишапка казался несколько спокойнее других.
— Ребята, — зашептал он, — там, на улице, когда нас загоняли во двор, я видел на противоположной стороне того китайчугу, который хотел проводить нас в Гоминдан.
— Ну?..
— И вот мне показалось, будто он…
— Что?..
— Сделал какой-то знак…
— Кому? Солдатам?
— Нет, нам.
— Какой знак?
— Нельзя объяснить: произошло это неуловимо быстро. Но я понял так: «Не робейте. Мы вам поможем…»
— Чорта с два помогут, — безнадежно выдохнул летчик. — Чем они нам в этой крысоловке помогут?..
Никто ему не ответил. Мысли всех были спутаны и подавлены.
— А где у тебя эта злосчастная записка? — спросили Антошку.
— У китайца осталась…
Так в неизвестности и волнении прошло, вероятно, больше двух часов.
Вдруг в одном углу сарая, под старой трухлявой соломой, послышался шорох. Сначала робкий и нерешительный, шорох этот постепенно все увеличивался и возрастал.
— Мыши проклятые… — поежился брезгливо Микола.
— Не мыши, а крысы, — поправил Нездыймишапка. — Ишь, как орудуют. Их тут, наверно, сила.
— Дай-ка я их поленом каким-нибудь садану, — воинственно поднялся Микола, ища глазами, чем бы можно было швырнуть в сторону шума.
Но в этот момент совершенно неожиданно оттуда раздался торопливый, приглушенный шопот:
— Дыруг!.. Жуков!.. Син моя дыруг…
Антошка вздрогнул, вскочил, будто его внезапно ударила молния. Он кинулся в угол и ахнул: там из-под соломы, из узкой подкопанной под стеной норы выглядывала голова Ли-Чана.
— Скоро, дыруг! Иди… Вида!..
Через несколько секунд летчик, Нездыймишапка и Микола с лихорадочной поспешностью скрылись в норе вслед за Антошкой и китайцем.