Начиная с середины 40-х годов, Стефенсон постепенно отходит от железнодорожного дела. Он еще принимает деятельное участие в обсуждении вопросов железнодорожной политики, высказывает сере мнение о различных технических нововведениях, охотно дает советы и указания. Значительная часть его, состояния вложена в железнодорожные акции. И тем не менее он инстинктивно чувствует, что дело, которое он призвал к жизни, которому он отдал годы напряженных усилий и исканий, перерастает его. Стефенсон был один из последних представителей тех самоучек — инженеров-изобретателей, которыми была так богата эпоха промышленного переворота. На заре машинной индустрии сочетание мощного таланта и интуиции, ремесленная ловкость и навыки, случайно приобретенные и беспорядочно пополняемые знания могли заменить систематическую научную подготовку, которая необходима современному инженеру, имеющему дело с разнообразными физико-химическими явлениями и оперирующему сложными математическими данными. Стефенсон видел, что с развитием железнодорожного строительства нарождается новое поколение инженеров. Молодые люди, вышедшие из его школы, и прежде всего — его сын, уже получили основательную общеобразовательную подготовку в средней и даже высшей школе, Стефенсон чувствовал, что ему становится трудно найти общий с ними язык. При производстве изысканий ему достаточно было взглянуть на местность, чтобы перед его умственным взором встали все мосты, туннели, выемки, которые необходимо здесь соорудить. Новые же инженеры предпочитают сложные математические выкладки, где все строго размерено, рассчитано и взвешено.
Великий инженер понимал, что вопрос о высшем техническом образовании имел огромное общественное значение. Еще в самом начале своей карьеры он принял деятельное участие в организации в Ньюкэстле механического института, открытого в 1824 году. В 1838 году он был избран Британской ассоциацией наук вице-президентом по секции механики. Он охотно посещал заседания механических институтов в Бельнере и Честерфильде, расположенных вблизи Тептон-Гауза. Выступая на собраниях и заседаниях, он любил поделиться воспоминаниями из собственной инженерной практики и постоянно обращал внимание молодежи на необходимость иметь солидную научную подготовку.
Один очевидец оставил воспоминания о своей встрече со знаменитым инженером.
«Автор не один раз имел удовольствие слышать безыскусственные, но полные огня речи Джорджа Стефенсона на годичных собраниях механического института в Лидсе. Здесь он всегда был несравненным любимцем аудитории. Весь его внешний облик говорил в его пользу. Красивое, мужественное, здоровое и выразительное лицо, освещенное большими темно-голубыми глазами, настраивало каждого на серьезный лад. Когда он поднимался, раздавались многозначительные возгласы приветствий, почтительно умолкавшие, когда он начинал речь. Его речь не была гладкой и прилизанной, но была крайне выразительна. Действительно, кто, подобно ему, мог указать путь, которым должен идти человек, стремящийся получить образование. Вся его прошлая жизнь была сплошной борьбой, преодолением трудностей, сменой глубокой, тьмы и яркого света. Поэтому его слова были всегда вескими, а речь полна практических указаний».
Постепенному отходу Стефенсона от дела, которому была посвящена почти вся его жизнь, много способствовали последние споры вокруг вопросов о ширине колеи, о паровых омнибусах, об атмосферических дорогах, о скорости движения. Его призыв к здравому смыслу, его наглядные примеры, его меткие практические суждения казались мало убедительными для этих людей, так легко оперировавших сложными законами физики и механики.
Тяжелое впечатление производит на Стефенсона и бесшабашная спекуляция вокруг железнодорожного строительства. Будучи сыном своего века, сжившийся со взглядами того класса, к которому он теперь принадлежал, он признавал вполне справедливым, что каждое предприятие должно давать доход тем, кто вложил в него капитал. Но ловкие биржевые махинации, обогащавшие людей, не ударивших палец о палец, стремление нажить состояние на железных дорогах, строить которые всерьез даже не предполагалось, — все это было ему непонятно, враждебно и чуждо.
Он имеет право оставить начатое дело, тем более, что у него есть достойный преемник. Известность Роберта Стефенсона начинает постепенно затмевать славу отца. Залогом этого успеха была солидная научная подготовка и богатый практический опыт. «Я не страшусь серьезных дел, — заявлял Роберт Стефенсон о самом себе. — Моя инженерная деятельность направляется знаниями механика, которые я перенял от отца. Главное, я заимствовал у него практическую сноровку в заводском деле; это самое трудное в наше время». Роберт Стефенсон с самого начала принимал деятельное участие в организации первого в мире паровозостроительного завода. Он был ближайшим помощником отца при проектировании и сооружении Стоктон-Дарлингтонской и Ливерпуль-Манчестерской дорог. После этого, уже в тридцатилетнем возрасте, он начинает самостоятельно руководить постройками ряда железнодорожных линий. В 1844 году он участвовал в составлении тридцати трех проектов железных дорог. Роберт Стефенсон энергично отстаивал взгляды отца на вопрос о ширине колеи, о чрезмерной скорости движения, об атмосферных дорогах. Здесь он выступил противником знаменитого инженера Брюнеля. Особенную известность доставила Стефенсону-сыну постройка так называемого «Высокого моста» через реку Тайн, близ Ньюкэстля. «Король железнодорожных построек» — было названо это великолепное сооружение, представлявшее непревзойденное до тех пор сочетание инженерного искусства и архитектурной красоты.
«Высокий мост» через Тайн в Ньюкастле (High Level Bridge).
Еще большее значение имела постройка Робертом Стефенсоном моста «Британия» через Менейский пролив. Здесь впервые была применена система трубчатых ферм, послужившая прототипом позднейших конструкций железнодорожных мостов. Стефенсону-отцу не суждено было дожить до окончания этого замечательного сооружения, блестящая идея которого давала ему право гордиться успехами своего сына, ученика и последователя.
Мост «Британия» через пролив Менай.
Теперь Стефенсон считал себя вправе уйти «на отдых», как он называл то, что явилось лишь переменой занятий. Да, с чувством удовлетворения и законной гордости, с сознанием важности содеянного он может оставить дело, которому было отдано столько труда и энергии. Тем более, что ему есть куда направить свою кипучую энергию, которую не смогли ослабить ни возраст, ни успехи, ни поражения.
Еще во время постройки Мидлендской дороги, при прорытии туннеля у Клариссона, Стефенсон установил, что эта местность изобилует залежами первосортного каменного угля. Наличие каменного угля в этой местности было известно и раньше, но отсутствие удобных путей сообщения с центральными графствами препятствовало разработке местных богатств. Даже после постройки железных дорог многие считали, что разработка каменноугольных залежей вдали от водных путей не оправдает себя — перевозка каменного угля сухим путем обойдется слишком дорого, невозможно будет конкурировать с углепромышленниками, копи которых расположены вблизи судоходных рек и каналов.
Стефенсон придерживался противоположной точки зрения. Он считал, что именно паровоз и железная дорога призовут к жизни подлинное богатство страны, открыв для угля, железа и других полезных ископаемых доступ к промышленным центрам и морским портам.
«Истинная мощь Британии, — говорил он, — покоится в ее залежах железных руд и каменного угля; локомотив больше, чем какое бы то ни было иное средство, предназначен выявить эту силу. В настоящее время в парламенте лорд-канцлер восседает на мешке, набитом шерстью, но ведь шерсть давно перестала быть эмблемой торгового и промышленного процветания Англии. Ему следовало бы усаживаться на мешок с углем, хотя, быть может, последний и не окажется столь же комфортабельным седалищем».
Эти передовые взгляды Стефенсона находили еще мало сторонников. Лишь много лет спустя они получили признание: «Труба паровоза, а не изображение королевы Виктории, должна быть выгравирована на монетах ее царствования», — заявлял один позднейший автор.
Уверенный в правильности своей точки зрения и желая своим примером создать стимул для дальнейшего расширения железнодорожного строительства, Стефенсон решил взять на себя инициативу по разработке обнаруженных минеральных богатств. Он располагал обширными знаниями во всех областях горного дела, нашлись также и необходимые средства.
Вместе с несколькими ливерпульскими друзьями он снял в аренду обширные земельные участки вблизи Клейкросса и приступил к разработкам залежей угля. Успех превзошел все ожидания. Уголь находил прекрасный сбыт, и массовая перевозка его по железной дороге оказалась вполне выгодной. Шахты возникали одна за другой. В течение нескольких лет внешний вид края совершенно изменился. Там, где возделывались поля и пасся скот, возник оживленный промышленный район, рабочее население которого непрерывно возрастало.
В 1841 году Стефенсон расширил свое предприятие, арендовав еще ряд земельных участков. В это же время он открыл большей известковый завод для разработки богатых залежей извести, обнаруженных им возле Эмбергейта по той же Мидлендской дороге. Был построен ряд вспомогательных железнодорожных веток к угольным копям и известковому заводу. Количество грузов, отправляемых Стефенсоном по Мидлендской дороге в разные пункты, доходило иногда до 200 тонн в день.
Новое предприятие целиком поглотило Стефенсона. Он заботился о введении самого усовершенствованного оборудования и образцовой эксплоатации механизмов. Большую пользу принес ему многолетний опыт, полученный на Ньюкэстльских копях.
Небольшие поселки Клейкросс и Тогтон, где расположены принадлежащие ему копи, делаются похожими на города. На предприятиях Стефенсона занято несколько тысяч рабочих.
Теперь он пытается излечить то зло, которое ему пришлось испытать самому, когда он был простым рабочим. Он старается ввести возможно более высокую плату за труд. Заботится об устройстве хороших жилищ для рабочих, учреждает больницу и школу.
Особое значение он придает народному образованию. В его глазах отсутствие образования — единственное препятствие, мешающее рабочему выйти в люди. Отдавая дань кооперативным идеям великого утописта Оуэна, он добивается, чтобы образование стало делом самих рабочих. Все занятые на предприятиях Стефенсона рабочие отчисляют небольшой взнос на устройство школы и других культурных учреждений. Взамен этого им предоставляется возможность бесплатного посещения дневной и вечерней школы, слушание лекций в институте, специально созданном для рабочих, бесплатная медицинская помощь, денежное пособие в четыре шиллинга в неделю больным и пять шиллингов тем, кто временно лишился трудоспособности. Стефенсон заботится и о культурном отдыхе своих рабочих: раз в две недели они могли пользоваться танцевальным залом, слушать концерты. Были установлены премии от тридцати до сорока фунтов тем, кто разведет у себя при домике лучший огород или цветник.
Великий и смелый новатор в технике надеялся филантропическими мерами улучшить положение тех, из чьей среды сам когда-то вышел. Но он слишком сжился со взглядами той социальной верхушки, к которой теперь принадлежал, чтобы понять, где ключ к решению вопроса. Он не видел, что в процессе борьбы перед угнетенным рабочим классом уже маячил правильный путь к освобождению — через революционное преобразование общества.
В 1841 году Стефенсон решил переселиться ближе к своему обширному предприятию. Вместе с женой и верным «Бобби» он переезжает в Тептон-Гауз — живописную усадьбу, находящуюся на территории одной из арендуемых им копей. Этот красивый уголок расположен вблизи Мидлендской дороги, почти посредине ее.
На высоком холме, в одной миле к северо-востоку от города Честерфильда, осененный зеленью древних буков, возвышается обширный каменный дом. Во все стороны простираются поля и луга с живописными островками деревьев. К северу и югу, насколько хватает глаз, расстилается необозримый простор. На западе виднеются шпицы домов и колокольня Честерфильда, а дальше, на горизонте, вырисовываются вершины Дербиширских холмов. У подножья Тептон-Гауза, в глубокой выемке, проходит железная дорога. Шум проходящих поездов и свист локомотива отрадно нарушают тишину парка, окружающего дом.
Именье оказалось совершенно запущенным, Eгo особенно приятно собственноручно приводить в в порядок. Сначала дела и служебные обязанности не позволяли уделять достаточно внимания усадьбе, но постепенно работа в саду и огороде все больше увлекает Стефенсона. С новой силой пробуждается юношеская любовь к природе, к растениям и животным.
Разбивается превосходный фруктовый сад, где каждое дерево собственноручно посажено, подстрижено, очищено от мха, лишайников и гусениц. Перед домом — прекрасный цветник. Особенно бережно выращивает Стефенсон экзотические растения, которые плохо переносят местный климат.
Человеку, победившему своим изобретением пространство, кажется увлекательным покорять и переделывать природу. Строятся обширные оранжереи, которые к середине лета наполняются благоуханием дынь; ананасы, уроженцы тропической Америки, безмятежно созревают в теплицах, обогреваемых при помощи особой системы отопления, изобретенной самим хозяином. Стефенсон сводит дружбу с почтеннейшим мистером Пакстоном — садовником из имения соседнего лорда. У него можно получить ряд драгоценных советов. Этот человек понимает свое дело, с ним можно без конца говорить о розах и лилиях, яблонях и грушах, о салате и редисе. Стефенсон никогда не подозревал, что садоводство — это целая наука, что существует бесконечное число овощей, цветов, плодовых деревьев, каждый из которых имеет свои симпатии и антипатии, свой характер, свои предрассудки, пороки и добродетели.
Он оказался способным учеником. Мистер Пакстон, презирающий профанов, так высоко ставящий свою должность и свое искусство, — в восторге. За виноград, выращенный в Тептон-Гаузе, Стефенсон получает премию на местной агрономической выставке. Он и здесь находит применение своему изобретательскому таланту. Придуманное им отепление оранжерей действует превосходно. Будущие сочные ароматные дыни чувствуют себя особенно комфортабельно в специальных сетках. Капризные огурцы долго упрямились, вырастая согнутыми и горбатыми. Даже мистер Пакстон не мог их исправить, хотя и был постоянно шокирован тем, что к столу его светлости приходится подавать таких уродцев. Однажды Стефенсон преподнес ему огурец «собственного» воспитания. Мистер Пакстон поразился. В его руках был настоящий огурец, но имеющий форму совершенно правильного гладкого цилиндра. Хозяин Тептон-Гауза охотно раскрыл свой секрет. Стоит изготовить толстые стеклянные трубки и поместить в них подрастающие огурцы. Волей-неволей капризному овощу придется приобрести вполне приличный вид.
Стефенсон не довольствуется тем, что целая армия углекопов разрабатывает недра его владений. Под его руководством производятся мелиоративные работы на арендованных им землях, возделываются поля. Он применяет придуманный им самим метод удобрения. Возводится благоустроенный скотный двор, и хозяин непрочь похвалиться упитанным видом своих коров и огромным количеством молока, которое они дают. Он утверждал, что откармливает скот по своему особому методу, и ему удалось добиться энергичного обрастания мясом ребер и ног животного, т. е. тех частей, которые бывают обычно наименее мясистыми.
Стефенсон прилежно посещает местные агрикультурные собрания, принимает оживленное участие в обсуждении вопроса о наиболее целесообразном устройстве сельскохозяйственных построек, о противопожарных мероприятиях, об осушении болот, дренажировании местности и т. д.
Не только сад, огород, оранжереи, цветники и теплицы поглощают внимание Стефенсона. Оживает прежняя любовь к птицам и животным. Тептоп-Гауз буквально кишит кроликами, собаками, самыми разнообразными породами птиц. Когда-то маленький босоногий Джорди знал наперечет все птичьи гнезда в окрестностях Киллингворта. Теперь покрытый сединами, сухощавый, солидный человек так же хорошо знает, что делается в каждой птичьей семье, нашедшей приют в гостеприимных зарослях Тептон-Гауза. Мистрис Соловей только-что села на яйца и развлекается пением своего талантливого супруга. Легкомысленная чета малиновок лишь недавно закончила свое гнездо в зарослях шиповника, но уже хитрая кукушка подбросила им яйцо. У реполовов, поселившихся у самой оранжереи, скоро будут птенцы.
На память приходит когда-то окончившийся неудачей опыт с египетским инкубатором. Теперь на птичьем дворе Тептон-Гауза бродят пушистые желторотые цыплята, которые появились на свет в хитро придуманном ящике без помощи наседки. Выкормить жирную курицу также далеко не просто, и владелец Тептон-Гауза любит похвастать, что открытый им метод позволяет сокращать время откорма почти на одну треть. «Если мне придется разориться, — шутя заявил он, — я сумею разбогатеть на разведении кур». Попытка мистрисс Стефенсон завести пчел подала знаменитому инженеру повод проявить свою поразительную наблюдательность в области, до тех пор ему совершенно чуждой.
Пчелы упорно не приживались в Тептон-Гаузе. Несколько ульев вымерли один за другим. Никто не мог объяснить этого явления, тем более, что окрестные пасеки благоденствовали. Однажды, прогуливаясь по склону холма, Стефенсон заметил нескольких пчел, тщетно пытавшихся выбраться из густой травы. Они были нагружены добытой пыльцой и совершенно обессилели. Причина неудачи стала ясна. Холм, на котором расположена усадьба, очень высок. У пчел нехватало сил добраться с добычей до улья. Упав на землю, они не могли больше взлететь и погибали в траве и зарослях. Действительно, достаточно было перенести пасеку к подножью холма, и массовая гибель пчел прекратилась.
Жизнь деревенского помещика разнообразится посещением шахт и известкового завода, поездками в Лондон, визитами друзей и соседей.
Много приятных воспоминаний пробудило посещение Эдуарда Пиза. С этими проницательным человеком, первым, кто понял изобретателя и протянул ему руку помощи, так приятно было вспомнить дни минувших «боев за паровоз». Стефенсон никогда не забывал, какую роль сыграл предприимчивый и дальновидный квакер в судьбе его изобретения и в его собственной карьере. Теперь он попросил своего бывшего покровителя принять на память изящные золотые часы. На их крышке вырезаны трогательные в своей простоте слова «уважение и признательность».
Эдуард Пиз (Pease).
Молодость мечтает о будущем, старость вспоминает о прошлом. Сидя в уютной гостинной, за чашкой ароматного кофе, собеседники делятся воспоминаниями. Как велики были трудности, которые пришлось преодолеть при постройке первой в мире железной дороги. Сколько трудов пришлось затратить на создание первого паровозостроительного завода. А теперь страна покрыта целой сетью железных дорог, по которым взад и вперед неутомимые машины мчат грузы товаров и пассажиров.
В памяти встают мелкие эпизоды и забавные приключения. Стефенсон вспоминает о вечерах, проведенных в доме Пиза, в кругу радушной квакерской семьи. Рассказывает, как поразились дочери хозяина, когда киллингвортский мастер предложил обучить их художественному вышиванию — искусству, которому он случайно где-то научился.
Рассказывает, как он заработал свои первые деньги. Однажды старшая сестра Нел отправилась из Вайлама в Ньюкэстль на рынок, чтобы купить себе новый чепец. С собой она взяла пятилетнего Джорди. Продавец предложил юной покупательнице очень нарядный чепец, но у нее нехватало нескольких пенсов. Джорди успокоил огорченную сестренку — он сейчас раздобудет нужные деньги. С этими словами мальчик исчез. Прошло уже несколько часов, с рынка начинали расходиться. Девушка стала серьезно беспокоиться. Вдруг Джорди появился и, с трудом переводя дыхание от быстрого бега, протянул ей несколько пенсов. Он их заработал, карауля лошадей у приезжего фермера, которому понадобилось покинуть на время рынок.
А помнит ли мистер Пиз свое первое посещение Киллингворта? Ведь если бы не солнечные часы, он вряд ли быстро отыскал бы хижину машинного мастера. Эти часы были первым знакомством Стефенсона с астрономией. Вместе с сыном он прочел в книге Фергуссона описание солнечных часов и решил устроить такие над входом в свое жилище. Отец и сын самостоятельно произвели все вычисления, связанные с нанесением делений, в зависимости от широты местности. Сначала был изготовлен на бумаге тщательный чертеж солнечных часов, а затем его высекли на камне. Сверху была выгравирована дата «11 августа 1816 года». Во время последнего посещения Киллингворта Стефенсон еще видел эти часы невредимыми. Они разбудили в нем много воспоминаний о тех днях, когда ему приходилось вести тяжелую борьбу за овладение знаниями.
Степенный, чистокровный дог, растянувшийся на ковре у камина, дает хозяину повод вспомнить о верном друге своей юности. Тот не был породистым красавцем, а простым черным псом огромных размеров. На его обязанности лежала ежедневная доставка обеда на работу своему молодому хозяину. Дома пища укладывалась в небольшую жестянку, которая подвешивалась собаке на шею. С этим грузом она отправлялась к шахте, где у конного ворота работал Джордж. Путь четвероногого носильщика был довольно длинен и проходил через деревушку Ньюберн. Собака добросовестно выполняла свои ежедневные обязанности. Однажды в деревушке на нее напала целая свора бродячих собак, завязалась ожесточенная схватка. Храбро защищая доверенную ему ношу, пес отбил нападение и весь израненный явился к своему хозяину. Увы в пылу сражения содержимое жестянки исчезло. Джордж был огорчен потерей обеда, но гордился отвагой и верностью четвероногого друга.
Кроме Эдуарда Пиза, в Тептон-Гаузе побывали многие товарищи по Ньюкэстлю, многие из бывших учеников, которым Стефенсон помог встать на ноги.
Поздно познакомившись с книгой, Стефенсон никогда не мог привыкнуть к систематическому чтению, он читал вообще очень мало. Но тем большее наслаждение для человека с пытливым и любознательным умом представляла непринужденная беседа.
Прекрасный рассказчик, он, подобно своему отцу, умел надолго зачаровывать слушателей различными повестями и легендами.
Прогуливаясь с гостями в парке, он всегда умел затеять интересный разговор о различных породах певчих птиц, их нравах и повадках, о диких и плодовых деревьях, о способах предсказывать погоду и т. д.
Потребность в физическом упражнении никогда не покидала Стефенсона. Когда-то он любил состязаться со своими товарищами по Ньюкэстльским копям в поднятии тяжестей, бросании камней, в беге и прыжках. Теперь шестидесятилетний старик, идя с гостями со станции к Тептон-Гаузу, имел обыкновение вызывать своих спутников на состязание — кто первый поднимется по крутой дорожке, ведущей на верх холма, к дому. Почти всегда он приходил первым.
Он любил проводить время, занимаясь рассматриванием в микроскоп строения тканей растений, мелких насекомых, инфузорий, составляющих население крохотной капли воды. Однажды хозяин заставил присутствующих дать по капле своей крови и попытался сравнить полученные результаты. Среди гостей находился один деятельный член общества трезвости. Стефенсон принялся серьезно утверждать, что кровяные шарики трезвенника движутся гораздо энергичнее, чем у тех, кто питал слабость к алкоголю.
Полушутя, полусерьезно он даже выработал собственную теорию кровообращения. По его мнению, циркуляция крови в организме объясняется наличием электрической зарядки в кровяных шариках, которая и вызывает их взаимное притяжения и отталкивания. Свои взгляды Стефенсон противопоставлял пресловутому учению о «жизненной силе». Конечно, это были остроумные вымыслы, но они лишний раз показывают активную пытливость ума, стремление объяснить всякое явление природы чисто механическими законами.
Человек практики и практических знаний, на опыте убедившийся в возможности познания и преобразования людьми естественных сил природы, глубоко верящий в творческую силу человеческого труда и в неограниченную мощь человеческого разума, Стефенсон всегда оставался довольно равнодушным к вопросам религии, хотя и выполнял религиозные обряды.
Он также не был склонен к абстрактным, отвлеченным умствованиям. Многие из высказанных им общих суждений о природе поражают своей проницательностью и интуитивной материалистичностью. Однажды в гостях у Роберта Пиля, стоя на террасе, он беседовал с знаменитым английским геологом Вильямом Буклендом. Вдали прошел поезд.
— Вот, мистер Вукленд, — сказал Стефенсон, — у меня к вам вопрос. Можете ли вы мне объяснить, что за сила движет этот поезд?
— Конечно! Думаю, что это одна из ваших машин.
— Но что же движет машину?
— Наверное, какой-нибудь из ваших искусных земляков — ньюкэстльских машинистов.
— А не думаете ли вы, что ее движет солнце.
— Каким образом? — последовал удивленный вопрос.
— Именно так, не что иное, как солнечный свет, падавший на землю тысячи лет тому назад, и поглощавшийся растениями, из которых образовался каменный уголь. Пролежав много нет похороненным под землей в слоях каменного угля, этот скрытый свет снова освобождается и принимается за работу на пользу людям, как в этом паровозе, который мы видим.
Этот ответ был дан задолго до того, как основной закон современной физики, закон сохранения энергии, получил всеобщее признание.
Весной 1847 года один из друзей Стефенсона пригласил его приехать к нему в имение под Честерфильдом, чтобы познакомиться с известным американским писатели и философом Ральфом Эмерсоном. Оба великих человека произвели друг на друга самое выгодное впечатление. Они долго беседовали о влиянии внешних физических условий на формирование характера того или иного народа. Затем разговор коснулся личной жизни, и Стефенсон подробно рассказал свою карьеру от мальчика — «пикера» до инженера.
«Чтобы повидаться со Стефенсоном, — заявил впоследствии Эмерсон, — стоило переехать через океан. У него прирожденная сила характера и мощный интеллект».
В уединении Тептон-Гауза особенное удовлетворение доставляли Стефенсону многочисленные письма от начинающих инженеров и изобретателей. Еще в первые годы его успеха многие обращались к знаменитому инженеру со своими планами, проектами, идеями, прося совета, указаний и помощи. Тогда он не всегда мог уделять этому достаточно внимания и сил. Теперь он не только охотно и неизменно доброжелательно выслушивает тех, кто просит совета, но часто спешит оказать моральную поддержку и даже материальную помощь.
Один изобретатель присылает свой проект колесного судна для плавания по каналам, другой просит дать отзыв о придуманном им поездном тормозе, третий собирается взять патент на кран особого устройства, четвертый предлагает ввести усовершенствованную им конструкцию оси. Иногда, скрепя сердце, приходится давать отрицательный отзыв: — «Если бы я мог, я бы очень охотно помог вам, — писал он одному джентльмену, выдумавшему „повозку с колесами, не испытывающими трения“, — но я не могу ввести вас самого или кого-нибудь другого в бесцельную трату денег, без всякой надежды получить их обратно».
Изобретатель паровоза охотно дает свои указания юноше, придумавшему новую конструкцию буксирного парохода, который, по мнению автора, может возродить прежнее значение судоходных каналов.
Стефенсон очень отрицательно отнесся к нашумевшему изобретению некоего Била, предложившего новый двигатель для судов, тем не менее он внес значительную сумму по подписке, объявленной для практического испытания нового изобретения. Как и предсказывал Стефенсон, опыты кончились полной неудачей: «Судно совершенно не могло двигаться вперед. Удалось кое-как отплыть от берега, а за обратную доставку судна на буксире пришлось уплатить 40 фунтов».
В сентябре 1847 года некий Смит из Ноттингема познакомил знаменитого инженера с придуманной им конструкцией индикатора. Стефенсон нашел изобретение весьма удачным. Смит, бедный рабочий, не мог привлечь внимания к своему изобретению. Стефенсон обласкал изобретателя, оказал ему денежную поддержку, написал ряду влиятельных лиц и для опыта распорядился установить прибор на одной из паровых машин. В местной газете он опубликовал письмо со своим отзывом. «Так как это изобретение впервые было показано мне, — заканчивалось письмо, — я счел своим своим долгом перед изобретателем сделать его возможно более широко известным. Индикатор установлен на машине в Тептонских копях близ Честерфильда, и может быть осмотрен каждым желающим».
В 1845 году Стефенсон имел случай близко знакомиться с сэром Робертом Пилем. Когда, в период горячки по строительству железных дорог, в парламенте обсуждался вопрос о возможности, ради дешевизны, допустить постройку железнодорожных линий с крутыми уклонами и резкими поворотами, Пиль, выступая в палате общин, высказался в пользу этого мнения. Прочитав его речь в газете, Стефенсон немедленно попросил Роберта составить письмо на имя главы правительства.
Он подробно указывал, насколько пагубным окажется для железных дорог подобная погоня за дешевизной. «Почтенные члены парламента, — заканчивалось несколько иронически это смелое письмо, — склонны теперь переоценивать возможности локомотива в такой же мере, как несколько лет тому назад они их недооценивали». Письмо достигло цели.
В ближайшее же выступление Пиль поспешил исправить свою точку зрения, целиком солидаризируясь со Стефенсоном. Это заочное столкновение внушило знаменитому государственному деятелю желание познакомиться поближе с инженером-самоучкой. Он дважды приглашал Стефенсона посетить его летнюю резиденцию в Драйтоне. «Я не настолько честолюбив, — довольно бесцеремонно отклонил эти лестные приглашения Стефенсон, — чтобы путаться с такой изысканной компанией; в этом высоком обществе я наверное буду чувствовать себя как рыба на берегу».
Однако третье настойчивое приглашение он оказался вынужденным принять. «Ладно, сэр Роберт, — ответил он, — я глубоко чувствую вашу любезность и не смею более отказаться».
В Драйтоне Стефенсон бывал впоследствии неоднократно и встречался здесь со многими выдающимися людьми, имена которых были хорошо известны в политике, литературе, искусстве и науке. Как и все, имевшие случай познакомиться с мистрисс Пиль, он был очарован красотой и обворожительными манерами прелестной хозяйки Драйтонского замка. Еще более сильное впечатление произвел на него великий государственный деятель, человек, о котором Ричард Кобден — известный английский экономист, глашатай фритредерства, — сказал: «Ни турецкий султан, ни русский император не имеют такой власти, как Пиль».
Присматриваясь к величественной внешности хозяина, к его статной, высокой фигуре и чисто римскому профилю, прислушиваясь к его корректным, вежливым фразам, за которыми проглядывает буквально стихийная вера в свою силу, высокомерие и холодная расчетливость искушенного политика, Стефенсон невольно сравнивал собственную судьбу с этой блестящей карьерой.
Сын нортумберлэндского кочегара, в доме которого царила беспросветная нужда, сидит за одним столом с баронетом, наследником богатейшего фабриканта, владельцем одного из семи самых крупных состояний во всей Англии. Самоучка, подобравший с величайшим трудом жалкие крохи образования, лишь в двадцать лет научившийся кое-как читать и писать, беседует с блестящим питомцем Оксфорда, получившим двойную награду по литературе и по естественным наукам. Сколько препятствий, горьких разочарований, почти непреодолимых преград было на пути от «пикера», сортирующего своими детскими ручонками добытый уголь, до знаменитого инженера — «отца железных дорог». А этот человек, казалось, с первого дня рождения был предназначен к выдающейся карьере. Пятилетним мальчуганом его для забавы заставляли произносить импровизированные речи. К двадцати годам богатство отца принесло ему место в парламенте, а через три года он сделался государственным секретарем. Теперь ему едва перевалило за сорок, а он уже дважды возглавлял министерство.
В этом блестящем обществе Стефенсон никогда не мог освоиться по-настоящему. Ему трудно поддерживать разговор о театре, которого он не понимал и почти не посещал. Музыка? Он большой поклонник народных песен, он сам любит распевать на своем нортумберлэндском диалекте старинные английские песни, но он плохо разбирается в этих сложных музыкальных произведениях, которыми сейчас так модно восхищаться. Только чувство такта и природная живость ума позволяют ему не оказаться белой вороной в светской гостиной самого знаменитого политического деятеля Англии.
Однажды за обедом одна из присутствующих дам, стараясь показаться ученой, обратилась к Стефенсону с глубокомысленным, по ее мнению, вопросом:
— Скажите, мистер Стефенсон, какую силу в при роде считается вы наиболее могущественной?
Ответ был столь же галантен, как и остроумен.
— Я, миледи, отвечу на ваш вопрос без труда, — это глаза женщины для того, кто ее любит. Ведь если влюбленный юноша отправится на самый край света, воспоминание о глазах возлюбленной всегда вернет его обратно. В мире нет другой силы, могущей сделать то же самое.
В 1846 году второе министерство Пиля было свергнуто, хотя он и остался вождем тех, кто добивался пресловутой свободы торговли.
Теперь хозяину Драйтонского замка нет нужды постоянно носить маску холодного высокомерия и отчужденной замкнутости. Стефенсон охотней пользуется его гостеприимством. Со своим гостем он охотно говорит о последних европейских событиях, в непринужденной беседе критикует внутреннюю политику правительства.
Все чаще приходят сведения о напряженном внутреннем политическом положении в ряде европейских стран. То были отдаленные раскаты грозы 1848 года, которой скоро предстояло снова потрясти трон не одного европейского монарха.
Выдающийся представитель только недавно народившейся английской крупной промышленной буржуазии, Роберт Пиль был убежденным сторонником фритредерства — свободной торговли. Именно он провел в 1846 году отмену пресловутых хлебных законов. Он возмущается нападками на парламентскую реформу 1832 года. Реформа открыла доступ к управлению государством представителям промышленной Англии. Правда, в пылу агитации виги обещали рабочим всеобщее избирательное право и лишь при их помощи добились победы. Но ведь невозможно распространить избирательные права на неимущие слои населения, склонные к мятежам и нарушению существующего порядка. И совершенно напрасно жалуются, что народ обманут в своих ожиданиях, что изменение избирательного закона, вопреки обещаниям, вовсе не избавило народ от прежних бедствий, посадив у власти вместо прежних лордов-землевладельцев лордов-фабрикантов. Несмотря на билль о десятичасовом рабочем дне, чартисты снова возобновляют свою деятельность, нарушающую спокойствие страны, угрожающую ее промышленному благостостоянию и могуществу.
Стефенсон-инженер, Стефенсон-предприниматель не мог не солидаризироваться с интересами английской промышленной буржуазии. Им на служение он отдал свой творческий гений, он сам занимает видное место как шахтовладелец и акционер многих предприятий. Их идеалы сделались его идеалами. И тем не менее он не может совершенно отвернуться от тех, среди которых он родился и начал свою трудовую жизнь.
Воспоминания, которые с годами делаются все назойливей, встречи с бывшими друзьями детства и товарищами по работе, сама грандиозность сделанной карьеры часто заставляют мысленно возвращаться в прошлое, сравнивать его с настоящим.
Сын углекопа, ничего не имевшего, кроме пары собственных рук, сам начавший трудовую жизнь в детском возрасте, променяв беззаботные игры и забавы на несколько убогих пенни в день, он теперь один из богатейших шахтовладельцев страны, человек, всеми почитаемый за свои заслуги, один из тех, кто своими изобретениями способствовал процветанию родной Англии, росту ее торговли, ее богатств. И все это благосостояние, вся эта слава добыты честным упорным трудом. Он не наследовал от своих родителей уже накопленного богатства, он никого не обманул, не совершил ни одной бесчестной сделки. «Честность, труд и настойчивость» его неизменный девиз.
Да, его совесть чиста. Он может без стыда посмотреть в глаза каждому.
Только однажды произошло незначительное событие, нарушившее это спокойствие. Впечатление было кратким и скоро изгладилось из памяти, подобно волнам, которые брошенный камень вызывает на гладкой безмятежной поверхности озера.
Владелец Тептон-Гауза возвращался со своей обычной прогулки. Ветер раскачивал полуобнаженные деревья, дорожка аллеи, ведущей к дому, была усыпана листьями. Воздух прозрачен и свеж, но на всем лежит грустная печать осени, все напоминает о том, что наступает осень и собственной жизни.
К нему часто обращались за помощью и он всегда близко принимал к сердцу нужды других. Он ни за что не поможет прогоревшему пьянице, разорившемуся моту или игроку, бездельнику и лентяю, ищущему как бы поживиться на чужой счет. Но шахтер, соседний фермер, который нуждается в небольшом займе, чтобы дотянуть до весны, изобретатель, которому нужна моральная или материальная поддержка, — всегда могут рассчитывать на его помощь. Он хорошо знает нужду, он сам прошел тяжелую жизненную школу.
Проситель, который обратился к нему у входа в усадьбу, странно воскресил в памяти впечатление детства. Мальчугану всего лет восемь, но он кажется гораздо старше. У него манеры взрослого человека; забота, нужда и преждевременный труд давно стерли с лица детское выражение.
Стефенсон выслушивает обычную историю. Вся семья работает на соседней шахте. Но вот уже несколько дней, как отец болен и лишился заработка, мать тоже не может подняться с постели. Она и послала к его светлости, с просьбой оказать хотя бы ничтожную помощь.
Стефенсон видит, что мальчик правдив, что этот маленький труженик стыдится просить милостыню. Приветливо с ним беседует, щедро оделяет его. Главное, честно трудись и будь всегда честен, — напутствует он его и продолжает свой путь. В столовой уже ждет любимая овсяная похлебка. Сделав несколько шагов, он оборачивается. Сжимая в руках деньги, мальчуган стоит на прежнем месте и смотрит вслед. Но странно, вместо благодарности в его взгляде можно прочесть злобу, даже ненависть.
Это длилось одно краткое мгновение, но взгляд впился словно острое жало, надолго отравив своим ядом сознание. Стефенсона охватило какое-то смутное беспокойство, причину которого он тщетно силился понять.
Что хотел сказать этот взгляд? В нем не было зависти, которую так часто приходилось подмечать в других, нет, в нем читался упрек за какую-то содеянную великую несправедливость. Дома это ощущение только усилилось.
Он вспомнил жуткое зрелище, виденное им несколько лет тому назад в Манчестере. Это было в период борьбы за законодательное ограничение детского труда на предприятиях. 4 мая 1833 года после работы фабричные дети вышли на улицу Манчестера. Процессия направилась к месту, где был назначен митинг и где ораторы произносили пламенные речи в защиту детей.
«Это являло одно из самых печальных зрелищ, — писал очевидец события, — какие только можно было видеть на этой земле после того, как труд стал жизненной обязанностью. Когда процессия шла вперед, люди, стоявшие по обеим сторонам улицы, — приходили в ужас, глядя на детей, а когда дети дошли до Питерлоо, где должны были говорить Седлер и Остлер, и запели гимн, моля бога благословить тех, которые хлопотали за них, их жалобные голоса звучали как мольба, обращенная к отцу избавить их от давящей тирании. Когда народ это услышал, то все присутствующие — и мужчины и женщины залились слезами».
Но ведь он сам когда-то принадлежал к числу этих обездоленных, бледных, как привидение, существ. Тем не менее он вышел в люди. Да, это правда. Но какова была судьба большинства его сверстников, товарищей его детских игр? Сперва сортировщики угля, затем откатчики, подручные, забойщики они обречены были всю свою жизнь провести в подземельях шахты, в черном царстве угля, который где-то там наверху превращался в золото, наполнявшее карманы хозяина. И ведь они тоже работали «честно», не хуже и не лучше, чем он сам.
Снова и снова возвращается одна и та же мысль, мучительно не давая успокоения, как саднящая рана, как внезапно открывшаяся язва. Это неопределенное состояние было мучительно, невыносимо для него, человека действия, практической ясности, не привыкшего к отвлеченному мышлению.
Стефенсон мысленно пробегает прошлую жизнь. Есть ли в ней хоть один поступок, за который он мог бы себя упрекнуть? Он был почтителен и заботлив к родителям, верным и бескорыстным по отношению к друзьям. Он всегда честно выполнял возложенные на него обязанности, когда шестилетним мальчуганом присматривал за коровами мистрисс Энсли, когда юношей трудился на благо владельцев Нортумберлэндских копей и позже, когда ему поручалось осуществление величайших сооружений. И теперь, будучи владельцем богатейших в королевстве угольных шахт, он по отношению к своим рабочим никогда не позволил совершить ни одного проступка, которые так возмущали его, — когда он сам жил среди углекопов.
Нигде углекопы не получали такой высокой оплаты, как у него. Разве кто-либо из шахтовладельцев заботился об устройстве школ и больниц для своих углекопов? Он не допускал злоупотреблений со стороны мелких служащих, которые, как пиявки, стремятся присосаться к заработку углекопа. Он был по-своему справедлив, доступен всем. Каждый мог придти к нему с жалобой, с просьбой; он редко кому отказывал.
Его богатство? Но ведь оно нажито честным трудом. Ведь каждый другой мог бы добиться такого же успеха. Каждый ли? Он снова вспоминает своих братьев, своих сверстников. Разве все они не работали за нищенскую плату так же честно, как он сам? Но разве без его помощи брат Роберт мог бы сделаться управляющим железной дорогой? Разве, оставаясь простым углекопом, смог бы он сам дать превосходное образование сыну, успехами которого так справедливо гордится?
В памяти встает недавняя поездка в Ньюкэстль. Сколько воды утекло с тех пор, как маленький Джорди носил обед к «огненному» насосу, где работал его отец, и как мало все изменилось. Он видел многих из своих друзей и товарищей по работе, многих он посетил дома и подолгу беседовал об их житье-бытье. Все как будто идет по-старому. Правда, везде применяются машины, машина во многих местах заменила лошадь и человека. Но труд углекопа от этого не сделался легче. Та же бедность, тот же ничтожный заработок, тот же беспросветный труд. Последний закон воспрещает подземную работу женщинам и мальчикам, не достигшим десяти лет, но он постоянно нарушается.
Стефенсон отыскал своего друга детства по Вайламу. Джон Генли, когда-то полный силы и здоровья кузнец, всегда такой бодрый и веселый, впал в полную нищету. Проведя всю жизнь с молотом у наковальни, он сделался слишком стар и слаб, чтобы работать, он теперь никому не нужен, он может околевать с голоду. Даже пожизненная пенсия, которую ему назначил Стефенсон, вряд ли примирит его с судьбой.
Все эти вопросы представляются ему невероятно сложными, слишком противоречивыми, совершенно чуждыми тому, с чем он сжился и свыкся. Постепенно мучительные сомнения вытесняются повседневными заботами, занятиями и развлечениями.
Вторая жена Стефенсона, верный спутник в наиболее деятельный период его жизни, умерла вскоре после переезда в Тептон-Гауз. Постепенно сходят в могилу и прежние друзья. Все чаще и чаще приходит скорбная весть о кончине человека, которого хорошо знал, с которым вместе рос или вместе работал.
Стефенсону шестьдесят семь лет. Жизнь не щадила его, но недаром в его жилах течет кровь здоровых и мужественных сыновей Шотландии. Он еще энергичен, предприимчив, его мысли отчетливы, взор ясен, тело крепко и бодро. Одиночество ему невыносимо. Он делает предложение мистрисс Грегори, уже много лет исполняющей обязанности экономки в Тептон-Гаузе. Бракосочетание состоялось в начале 1848 года. Казалось, впереди предстоят еще многие годы спокойной, удовлетворенной старости и мирного покоя. Но роковой конец оказался неожиданно близким.
Двадцать шестого июля 1848 года Стефенсон присутствовал на заседании бирмингамского механического института, где сделал доклад по поводу нашумевшего изобретения ротационного парового двигателя. Это было его последнее публичное выступление. Вскоре после возвращения в Тептон-Гауз его поразил необычайно сильный приступ лихорадки. Казалось, что железный организм еще раз легко одержит победу. Больной через несколько дней почти совершенно оправился. Неожиданно, утром 12 августа, произошло сильное кровоизлияние в легких. Агония была недолгой. «С глубокой скорбью, — писал Роберт Стефенсон Эдуарду Пизу, — сообщаю вам, лучшему другу моего дорогого отца, что он скончался сегодня утром, около полудня после нескольких дней болезни».
В день похорон были прекращены работы на всех предприятиях Честерфильда и его окрестностей. Представители городского самоуправления шли во главе погребальной процессии. Гроб провожало огромное число рабочих. Стефенсон был погребен в приходской церкви в Честерфильде. Над его гробницей была установлена скромная мраморная доска.
Еще при жизни Стефенсона компания, владевшая Ливерпуль-Манчестерской дорогой, заказала его статую в Риме. Когда памятник прибыл в Англию, его оригинала уже не было в живых. Статуя была установлена в Ливерпуле. Впоследствии памятники «отцу железных дорог» были установлены в Лондоне, Ньюкэстле и других городах. Так же, как и Шекспиру, Стефенсону воздвигнут монумент в «Зале Славы» Вестминстерского аббатства.
Во многих музеях мира хранятся паровозы, построенные Стефенсоном. Эти реликвии служат лучшим памятником человеку, положившему начало одному из величайших достижений технического прогресса.
***
Более ста лет протекло с тех пор, как 27 сентября 1825 года была открыта первая в мире железная дорога.
Подобно мифическому двуликому богу Янусу, возвышается перед нами грандиозная фигура ее строителя, отца современных железных дорог, — Джорджа Стефенсона. Взлелеянный нищетой в семье безвестного нортумберлэндского углекопа, он умер прославленным инженером, богатейшим предпринимателем своего времени. Великий самоучка, одаренный настойчивой волей и мощным творческим талантом, он с прозорливостью гения усмотрел в примитивных деревянных брусьях, по которым катились вагонетки с углем, прообраз грандиозной сети железнодорожных путей, опутавшей весь земной шар, сделавшейся подлинной кровеносной системой современного мирового хозяйства, по которой с огромными скоростями и в неимоверных количествах перемещается сырье, товары и пассажиры.
Выходец из трудовой семьи, начавший в нежном детстве свою трудовую жизнь, Стефенсон покинул молодой рабочий класс в годы его величайших бедствий и испытаний. Ощущая остроту социальных противоречий, он тщетно пытался своей филантропией засыпать бездну, разделяющую два класса-антагониста. Вопреки елейному изображению буржуазных биографов и их эпигонов, безжалостная история совлекает покров со Стефенсона-предпринимателя, капиталиста, акционера, богатейшего человека своего времени, крупнейшего в Англии шахтовладельца.
И тем не менее он остается одним из величайших пионеров технического прогресса, выдающимся изобретателем, смелым новатором, пытливым искателем.
Рабочий класс — единственный наследник духовной и материальной культуры, созданной прошлыми поколениями. Люди нашей страны, под руководством иашей великой партии Ленина — Сталина возводящие грандиозное здание социализма, люди, которые по необъятным просторам своей родины мчат стахановские поезда, люди, всепобеждающим трудом которых были созданы «Феликс Дзержинский» и «Иосиф Сталин» — гордость советского паровозостроения, — чтут и будут чтить всегда строителя «Ракеты», великого революционера в технике — Джорджа Стефенсона.
