Доехав до того места, где речка, осеняемая с обеих сторон густыми липами, текла по каменистому дну глубокого оврага, Всеслав поворотил налево в самую средину леса. Борзый конь его с трудом продирался сквозь частый кустарник: на каждом шагу заслоняли ему дорогу то кудрявый ветвистый дуб, то развесистая береза; в одном месте душистая черемуха, склонясь сводом над дорогою, заставляла всадника нагибаться до седельной луки; в другом — кусты пестрой жимолости, переплетаясь меж собою, застилали тропинку и принуждали его сворачивать в сторону. Вскоре едва заметный след, по коему он ехал, исчез совершенно. Всеслав приостановил коня, поглядел внимательно кругом и, заметив вдали между частым лесом огромную вековую сосну, поворотил в ту сторону; но едва конь его сделал несколько шагов, как начал чутко озираться во все стороны, приподнял уши, захрапел и шарахнулся. Всеслав, схватясь за рукоятку своего меча, кинул вокруг себя зоркий взгляд, и вдруг ему показалось, что сквозь частые ветви выглядывает уродливое лицо прохожего, который так скоро исчез при появлении Стемида.
— Эй ты, товарищ! — закричал он. — Добрый человек, послушай!
Но, вместо ответа, вблизи раздался шорох; потом, через минуту, вдали захрустел сухой валежник, и все утихло. Подождав несколько времени, Всеслав пустился далее, проехал мимо высокой сосны и достиг наконец опушки леса, который в этом месте окружал обширную поляну.
На самой средине этой поляны, под тенью нескольких берез, возвышалась, покрытая зеленым дерном, могила; над нею стоял деревянный крест, а подле него — молодая девушка в белом платье, похожем на греческий тюник. Тихий утренний ветерок играл цветным ее покрывалом; небрежно закинутое назад, оно то застилало ее длинные русые волосы, то обвивалось вокруг гибкого стана. Сложив крест-накрест руки, она смотрела задумчиво на могилу; крупные слезы капали из полуоткрытых глаз ее, но прелестное лицо девы было спокойно; на ее светлом челе изображалось какое-то тихое уныние, но эта кроткая печаль не походила на наше буйное земное горе.
Услышав позади себя тихий шорох, она торопливо обернулась: подле нее стоял Всеслав.
— О, не убегай, побудь со мною! — прошептал он едва внятным голосом, простирая к ней свои руки.
Девушка, которая отбежала уже несколько шагов, остановилась и устремила свой робкий и недоверчивый взгляд на трепещущего юношу.
— Чего ты боишься? — продолжал Всеслав умоляющим голосом. — И тебе-то бояться того, кто любит тебя более своей жизни!
Удивление и страх изобразились на прекрасном лице незнакомки. Она сделала Всеславу знак не подходить ближе и продолжала смотреть на него молча.
— Ах, вымолви хотя одно слово! — сказал тихо Всеслав. — Я уже слышал однажды твой голос, но ты говорила не со мною.
— Кто ты? — спросила наконец девушка. — Я тебя не знаю.
— Я Всеслав! — отвечал юноша, сделав шаг вперед.
Девушка вскрикнула от ужаса и пустилась бежать.
— Постой! — сказал с отчаянием юноша. — Постой, возьми хотя назад свое покрывало.
Незнакомка оглянулась и, увидев в руках Всеслава свое голубое покрывало, вскричала с детскою радостию:
— Так, это оно! Спасибо, добрый человек! Положи его здесь на траву.
— Но разве ты не можешь его взять из моих рук? — сказал Всеслав, сделав несколько шагов вперед.
— Из твоих рук! — повторила незнакомка с робостью. — Ты, кажется, не злой человек, — прибавила она, помолчав несколько времени, — но речи твои так чудны… Я боюсь тебя.
— Меня?.. О, если б ты знала, как я люблю тебя, то, верно бы, не стала бояться. Сколько раз я приходил на эту поляну для того, чтобы взглянуть на то место, на котором ты стояла, и молиться тому, кому ты молилась.
— Так ты не язычник? Ах, как я рада!.. Подойди, подойди — теперь я не боюсь тебя!
Всеслав подошел к девушке.
— Вот твое покрывало! — сказал он. — Но если я вижу тебя в последний раз, то не откажи мне: оставь его у меня.
— У тебя?.. На что тебе мое покрывало? — спросила с улыбкою незнакомка. — Разве ты девушка?
— Я не расстался бы с ним во всю жизнь мою: оно прикасалось к тебе, ты носила его.
— Да, и я очень плакала, когда его потеряла; мне подарила его матушка.
— А ты живешь вместе с матерью?
— Нет еще, — отвечала девушка, покачав печально головою.
— Так вы живете розно? Где же она?
— Вот здесь! — шепнула тихо незнакомка, указывая на могилу.
— Так она похоронена здесь? И ты, верно, приходишь сюда молиться ее праху?
— О, нет, я молюсь не ей, а за нее.
— Какому же ты молишься богу?
— Какому? Разве он не один?
— И ты знаешь его?
— А как же?
— Не его ли ты называла Искупителем?
— Да.
— Но кто же он?
— На небесах Он — бог наш, а на земле был сыном Той, которую называют Пресвятою.
— А как зовут тебя?
— Я девушка, дочь Алексея, который живет в этом лесу; меня зовут Надеждою.
— Надеждою! — прервал с удивлением Всеслав.
— Имена моих сестер еще лучше, — сказала с простодушною улыбкою девушка, — их зовут Верой и Любовью.
— Надежда, Вера и Любовь! — повторил Всеслав, покачивая недоверчиво головою. — Ах, счастлив тот, кто заключает их в душе своей! Но разве это имена?.. Я вижу, — прибавил он печальным голосом, — ты издеваешься надо мною.
— О, нет, нам дали эти имена в Византии. Прежде мы не так назывались: меня звали Всемилою, а сестер моих Премиславою и Светланою; но эти имена языческие: ими грешно называться.
— Твоего отца зовут Алексеем; но кто он такой?
Этот вопрос смутил приметным образом девушку. Помолчав несколько времени, она отвечала:
— Он был прежде воином, а теперь кормится работою.
— Но для чего он живет в этом дремучем лесу?
— Он рубит дрова и продает их киевским жителям.
— И ты живешь с ним в этой пустыне? Тебе должно быть очень скучно?
— Да, зимою мне бывает скучно: кругом нас воют волки, ревут медведи, и на меня иногда находит такой страх, что я во всю ночь заснуть не могу; но в земле печенежской мне было еще скучнее. Вот когда мы жили в Византии, там нам было весело. Там остались мои старшие сестры. Когда они вышли замуж, то отец мой приехал сюда со мною и с матушкою; она все тосковала, прошлого года умерла, и теперь я живу с ним одна-одинехонька, — промолвила Надежда, бросив грустный взгляд на могилу.
— Но неужели ты никогда не бываешь в Киеве? — спросил Всеслав.
— Иногда, по ночам, я вместе с батюшкою хожу туда молиться.
— Но по ночам все храмы бывают закрыты.
— О, наш храм запереть не можно, — сказала с улыбкою девушка, — в нем нет ни окон, ни дверей. Да что ты меня об этом расспрашиваешь? Если ты не язычник, то, верно, приходил и сам туда молиться?
— Да где же это? — спросил с удивлением Всеслав.
— На высоком берегу Днепра, подле Аскольдовой могилы. Всеслав отступил с ужасом назад.
— Как? — вскричал он, — Ты говоришь о развалинах этого христианского храма?
— Да. Батюшка сказывал мне, что это была святая церковь во имя чудотворца Николая. Злой Святослав разорил ее, но благодать божия живет и среди ее развалин… Да что с тобой сделалось? Отчего ты так побледнел?
— Прощай! — прошептал глухим голосом Всеслав. — Мы больше никогда с тобой не увидимся.
— Так ты уже не хочешь приходить молиться на могиле моей матери? — сказала Надежда, потупив в землю свои кроткие голубые глаза.
— Нет, — вскричал с отчаянием юноша. — Я люблю тебя, а я не могу и не должен тебя любить: ты христианка!
— Так что ж: мы должны любить и врагов своих, а что я тебе сделала?.. Я вижу теперь, что ты язычник, и мне это очень жаль, но я не стану тебя за это ненавидеть.
— Бедная девушка!.. Если б ты знала, кому ты поклоняешься!
— Я это знаю.
— А знаешь ли ты, о чем молят все христиане того, кого они называют своим Искупителем?
— И это знаю; я не раз слышала, как отец мой, преклонив колена, молил его, чтоб Владимир, великий князь Киевский…
— О, не договаривай!.. Итак, Богомил не обманул меня… Прощай!..
Отойдя несколько шагов, Всеслав не мог удержаться, чтоб не взглянуть украдкою назад: девушка стояла на прежнем месте, и робкие ее взоры следовали за уходящим юношею. Заметив это невольное движение, она с живостью сделала шаг вперед, вдруг остановилась и, перебирая в руках своих голубое покрывало, сказала вполголоса:
— Прощай, Всеслав!
Кто любил, тот поймет все отчаяние несчастного юноши. Он слышал в первый раз имя свое в устах той, чей образ сливался со всеми его надеждами. Он встретил ее и должен был навсегда с нею расстаться!.. Эта грусть, начертанная в голубых глазах ее, этот девственный, исполненный уныния голос проник до глубины его сердца. Ах, какие очаровательные, неземные звуки сравнятся с голосом той, которую мы любим! Какой смертный приговор ужаснее последнего «прости» для того, кто, расставаясь навеки с нею, не может в то же время расстаться и с своею жизнью!
— Прости, Всеслав! — повторила девушка еще печальнее; в глазах ее изобразилась какая-то нерешимость, казалось, она желала и боялась что-то сказать… — Но ты забыл, — промолвила она наконец тихим голосом, — возьми же назад мое покрывало.
— Твое покрывало?
— Да! — продолжала девушка, потупив глаза. — Ведь мы уже больше никогда с тобой не увидимся.
— Как, ты отдаешь мне добровольно это покрывало — наследие твоей покойной матери?
— Я и сама не знаю, для чего это делаю; я видела тебя сегодня в первый раз, а мне не хочется, чтоб ты скоро забыл меня.
— Ах, Надежда, — вскричал с горестью Всеслав, подходя к девушке, — зачем ты христианка, зачем ты молишься злому Чернобогу?..
— Кому? — спросила с удивлением девушка.
— Ты называешь его другим именем, но это все равно. Мать великого князя была моею второю матерью, он воспитал меня, и я должен ненавидеть его врагов.
— Но кто сказал тебе…
— О, я знаю это!.. Отец его разорял ваши храмы, он сам презирает веру христианскую, так вы должны его ненавидеть. Но, может быть, ты не разделяешь злобные умыслы твоих единоверцев… Да, да, Надежда, когда они в молитвах своих упоминают имя Владимира, ты не присоединяешь невинные мольбы твои к их преступным мольбам!
— Нет, я говорю также вместе с другими: «Господи, продли дни Владимира, умягчи сердце его и просвети душу светом истинной, Твоей веры!»
— Возможно ли? — вскричал Всеслав. — Вы не клянете, а благословляете имя великого князя?
— А как же? Ведь он наш государь.
— И вы не просите вашего бога сгубить Владимира?
— Сгубить Владимира? Да разве можно его просить об этом?.. Наш бог спасает людей, а губит их враг божий — дьявол, — да за то-то мы и должны его ненавидеть.
— Но что ж делаете вы, когда собираетесь по ночам на развалинах вашего храма?
— Мы поем славу божью, молимся Искупителю, величаем матерь его, Пресвятую и Пречистую деву.
— И вы ничего другого не делаете?.. Вы не упиваетесь кровью невинных младенцев?
— Ах, что ты говоришь, Всеслав! — прервала с ужасом девушка. — Да простит господь бог твое прегрешение! Разве мы дикие звери?
— Итак, все, что я слышал об ужасных обрядах веры вашей, несправедливо? — вскричал Всеслав. — О, как облегчила ты мое сердце! Я могу любить тебя, не оскорбляя моей совести, могу назвать отца твоего моим отцом и благословлять вместе с ним имя Владимира!
— Как, — вскричала с радостью Надежда, — ты хочешь назвать батюшку отцом своим? Так ты желаешь сделаться христианином?
— Христианином?.. — повторил с невольным содроганием Всеслав.
— А как же? Все христиане называют его отцом своим. Ведь батюшка мой, — прибавила она вполголоса, — иерей.
— Иерей?
— Да, да! Он рукоположен в Византии, и если ты хочешь назвать его отцом, то должен сделаться христианином.
— Нет, Надежда, я не хочу тебя обманывать, — сказал Всеслав, — если все неправда, что рассказывали мне о христианах, то и тогда я не могу быть твоим единоверцем! Сколько раз я слышал от Рохдая, Светорада, от мудрого Добрыни, от всех витязей княжеских, что вера христианская не может быть верою храбрых воинов; что Ольгу, как слабую жену, могли обольстить в Византии, но что сын ее, неустрашимый Святослав, ненавидел христиан, а внук, наш Владимир великий князь, презирает их.
— Итак, ты хочешь остаться язычником? — сказала печально девушка.
— Да знаю ли я сам, чего хочу! — вскричал с горестью Всеслав. — Мне противно служение богам нашим, я горю желанием узнать истинного бога, но чему должен я верить?.. Когда в первый раз я увидел тебя на могиле твоей матери… ты молилась, Надежда… Тогда, о, тогда как будто бы густое облако спало с очей моих! «Вот она!» — раздался в душе моей тайный, могучий голос. «Вот та, о которой тосковало твое земное сердце! Молись вместе с нею, и ты узнаешь того, о ком тоскует бессмертная душа твоя!» Но ты скрылась от глаз моих, и вместе с тобою исчезло все; тот же непроницаемый мрак охватил снова и обдал хладом мою душу. Ах, я походил на горького слепца, который прозрел на одно мгновение, увидел свои родные поля, усеянные цветами; взглянул на широкий Днепр, на ясное солнышко, на всю красу и славу поднебесную — и снова погрузился в вечный мрак. Сегодня ты не убегала меня, твой ласковый взгляд, твои приветливые речи — все, даже твое имя, наполнило мою душу каким-то радостным ожиданием. «Она просветит мой разум, — думал я. — Ее бог будет моим богом…» Но ты христианка, — прибавил Всеслав, покачав печально головою, — ты служишь богу, коему поклоняются коварные византийцы… Нет, нет! Рохдай говорит правду: не пристало честным и храбрым витязям перенимать закон и обычаи иноземных торгашей. Да, Надежда, не может статься, чтоб вера, которой вас учили эти хитрые, женоподобные греки, была истинною верою.
— Ах, Всеслав, Всеслав! — сказала Надежда. — Душа твоя жаждет постигнуть славу господа нашего, но тебя смущает враг божий. Я простая, неразумная девушка: не мне состязаться с тобою о законе нашем; я умею только любить и верить. Вот если бы ты побеседовал с отцом моим…
— Да, Надежда, я желаю узнать твоего родителя, и если он захочет назвать меня своим сыном…
— Чу! Что это такое? — прервала девушка. — Не зверь ли какой?
В близком расстоянии послышался необычайный шорох; какой-то гул раздался по лесу; с треском ломались сучья, и мелкий лес, раздаваясь направо и налево, заколебался, как в сильную бурю.
— Не бойся, Надежда: мой меч со мною! — сказал Всеслав, вынимая его из ножен.
— Посмотри, посмотри! — шепнула девушка, указывая на опушку леса.
С левой стороны, шагах в двадцати от них, показался из-за кустов огромной величины медведь; наклонив к земле свою косматую голову, он стонал жалобным голосом, ревел и старался вырвать лапами длинную стрелу, которою пробита была его шея. Всеслав, обнажив меч, бросился к нему навстречу; но зверь, не дожидаясь его, побежал вкось через поляну и скрылся в противоположном лесу.
— Надежда!.. Надежда! — раздался в то же время с правой стороны громкий голос.
— Это отец мой! — вскричала с ужасом девушка. — Ах, Всеслав, беги, спеши к нему на помощь!
Но прежде чем Всеслав добежал до опушки леса, седой старик, весьма просто одетый, вышел на поляну. Надежда кинулась к нему на шею.
— Слава богу, — вскричала она, — ты не повстречался с медведем! Ах, как я испугалась!
— Я шел за тобою, — сказал старик, — и вдруг в пяти шагах от меня пробежал этот дикий зверь. О, как слаба еще моя вера! — прибавил он, обнимая Надежду. — Я забыл, что без воли божией и единый волос не утратится с главы твоей!.. Я испугался за тебя, дочь моя!
Всеслав, не замечаемый отцом Надежды, стоял подле него и смотрел с каким-то благоговением на величественный и вместе кроткий вид старца. Он был высокого роста; как лунь, седая борода его опускалась до самого пояса; глубокая мудрость изображалась на открытом челе его, ясном и спокойном, как тихие осенние небеса; а взор, исполненный доброты и простосердечия, казалось, высказывал все, что было на душе его.
— Я за себя не боялась, батюшка! — сказала Надежда, отвечая на ласки отца своего. — У меня был защитник.
— Защитник, — повторил старик, поглядывая вокруг себя. — Кто этот незнакомец? — продолжал он, увидя Всеслава.
— Его зовут Всеславом, — шепнула девушка.
— Надежда, — сказал строгим голосом старик, — ты знать его имя, а отец твой слышит о нем в первый раз!
— Не досадуй на дочь свою, добрый Алексей, — прервал Всеслав, поклонясь ласково старику, — она сама в первый раз сегодня говорила со мною.
— А успела уж узнать твое имя и объявить, как зовут ее отца!
— Не сердись, батюшка! — сказала девушка. — Если б ты знал, какой он добрый человек! Он приходил сюда один-одинехонек молиться на матушкиной могиле.
— Но разве он знал ее? — спросил с удивлением старик,
— Нет, — продолжала девушка, — он приходил сюда только для того, чтоб помолиться нашему богу
— Нашему богу?.. Я знаю всех христиан, а не помню, чтоб когда-нибудь видал этого юношу.
— Вот то-то и беда, что он язычник. Поговори с ним, батюшка, — так, может статься, и он сделается христианином.
— Да, Алексей, — сказал Всеслав, — дозволь мне иногда беседовать с тобою и с твоею прекрасною дочерью.
— С моею дочерью! — повторил старик, и приметное неудовольствие изобразилось на челе его. Он посмотрел молча на Надежду: весело и спокойно, как невинное дитя, кроткая девушка глядела на отца своего. Он улыбнулся и обратил на Всеслава свой недоверчивый и испытующий взгляд; их взоры встретились: благородный и откровенный вид юноши рассеял в одно мгновение все подозрения отца Надежды. Помолчав несколько времени, он спросил Всеслава:
— Какой нечаянный случай привел тебя на эту поляну, окруженную со всех сторон непроходимым лесом?
— В первый раз это случилось нечаянно, — отвечал Всеслав, — но после я приезжал сюда для того, чтоб увидеть дочь твою.
— Итак, ты сегодня не в первый раз ее видел? — спросил с приметным беспокойством старик.
— Я видел ее дней десять тому назад на этой же самой поляне, — продолжал Всеслав, — но сегодня в первый раз говорил с нею.
Старик снова призадумался.
— И ты желаешь, — сказал он наконец, устремив проницательный взгляд на юношу, — принять веру нашу?
— Нет, Алексей, я не хочу тебя обманывать: я отрок великокняжеский и не могу быть христианином.
— Дай мне свою руку, Всеслав! — сказал с приветливою улыбкою старик. — Я вижу, ты не обманщик, а честный и благородный юноша. Но скажи мне, если ты не хочешь быть христианином, так что за утеха тебе, отроку великокняжескому, вести знакомство и приязнь с простым дровосеком? Признайся, ты желаешь беседовать не со мною, а с моею дочерью?
— И с тобою, Алексей! Ты был некогда, так же как я, витязем, видел много знаменитых городов, людей иноземных…
— Как?.. Надежда, — прервал почти суровым голосом старик, — ты сказала ему?..
— Нет, батюшка, нет, — вскричала с робостью девушка, — я ему ничего не говорила, а только сказала, что ты был прежде воином!
— Не опасайся ничего, — продолжал Всеслав. — Если ты скрываешь свое истинное имя…
— Мое истинное имя Алексей, — прервал старик. — Это имя дано мне при втором моем рождении.
— При втором рождении? — повторил с удивлением юноша.
— Да, Всеслав. Ты не понимаешь меня; но скажи, как назовешь ты сам то мгновение, когда прозревший слепец увидит впервые свет, дотоле ему неизвестный? Не родился ли он снова? Не приучается ли он, как малое дитя, узнавать понемногу, что лазурный, беспредельный шатер, раскинутый над его главою, — это жилище господа бога нашего, наречено небесами; что рассыпанные по оным сверкающие искры, эти бесчисленные светильники, горящие пред престолом Всевышнего, именуются звездами; что это пламенное, неугасаемое горнило, льющее жизнь и свет на всю вселенную, называется солнцем? Скажи, не должно ли казаться этому слепцу, что он родился снова?
— Ах, Алексей, — вскричал с горестью юноша, — и я такой же точно слепец: и моя душа тоскует о свете!
— Полно, так ли, Всеслав? — прервал с улыбкою старик. — Не привыкла ли она к потемкам? Когда наше земное, скудельное тело обуяет лень, так ему и дневной свет не взмилится; ночью спи да прохлаждайся сколько хочешь, а днем надобно бодрствовать и работать. Ведь и душа-то наша подчас не лучше тела: как полюбится ей дремать в темноте, так не вдруг ее добудишься; да и будить-то надо с опасением: не в меру яркий свет не просветит, а разве ослепит ее. Послушай, Всеслав, ты, верно, устал и желаешь подкрепить себя пищею: ты привык пировать в чертогах княжеских, но если не погнушаешься нашей убогой трапезы, так милости прошу в мою хижину. Да не погневайся, молодец, — чем богаты, тем и рады.
Всеслав, приняв с благодарностью предложение Алексея, отвязал коня своего и, ведя его в поводу, пошел вместе с ним к опушке леса, которая опоясывала с полуденной стороны поляну. В то же самое время на противоположной стороне из-за деревьев показался человек необычайного роста, в пестрой рубашке, сверх которой накинуто было верхнее платье темного цвета. За его украшенным медными бляхами поясом заткнуто было несколько стрел; из-за широких плеч виднелся длинный лук, а в правой руке своей он держал наперевес толстую охотничью рогатину. Увидев Всеслава, который обернулся, чтоб сказать что-то Надежде, отставшей на несколько шагов позади, колоссальный незнакомец указал на него пальцем и спросил вполголоса:
— Это он?
— Да, он! — отвечал кто-то шепотом, и из-за густого орешника высунулось безобразное лицо прохожего, в котором читатели наши, вероятно, давно уже узнали служителя верховного жреца, Торопку Голована.