После обеда вернулись из леса ребята. Коле, наверно, сказали про меня — он сейчас же прибежал с двумя другими головастиками.
— Дядя Миша! Здравствуй! Это наши ребята. Вот это Шурка, а это… А это что у тебя? Вот тут, на голове, сбоку?
— На голове? Это, видишь ли… в вагоне. Машинист нам скверный попался. Все время дергал. В одном месте как дернет — я об полку. Ну, вот, и набил… Это пустяки, не обращай внимания. Ты лучше скажи, что это тут за старуха шляется?
— Где?
— Да вот тут, у реки мне встретилась.
Коля хлопнул себя по коленке и засмеялся:
— Она высокая, да? В черном платке? Сердитая?
— Не сердитая, а прямо бешеная. Ни за что, ни про что ругается, купаться не дает. Грозила тряпкой ударить. Я хотел ее послать подальше, да подумал: сумасшедшая.
Все трое головастиков захохотали. А я вспомнил свое кувырканье, шишку, боль — и мне стало досадно.
— Ничего тут нет смешного. Я приехал сюда не для того, чтобы сидеть в палатке и бояться всяких бешеных старух.
Это еще больше раззадорило огольцов. Они так и рассыпались от смеха. И только когда их отпускало немного, они, один за другим, с трудом выговаривали:
— Она не сумасшедшая… Ты не знаешь… Это, брат, наша… Прокофьевна.
— Если она ваша, то тем хуже для вас Вот, посмотрите, она вас перекусает всех. Ее надо убрать отсюда. Я, вот, ее встречу еще раз и…
Головастики сразу перестали смеяться. Коля перебил меня:
— Ну, уж это ты брось! Ее нельзя трогать.
— Да кто же она такая?
— Никто. Человек просто, бабушка.
— Что ей тут надо, в лагере?
— Про это мы потом расскажем. Да ты и сам увидишь. А сейчас мы лучше расскажем, как она в первый раз пришла к нам в отряд. Ладно?
— Нет, сейчас купаться надо, — сказал Шурка.
— Правда, — согласился Коля. — Рассказывать потом. Вставай, айда купаться.
У меня разболелась голова, от шишки наверно, и я отказался. Они было потащили и меня силой, но я уперся и не сдвинулся с места.
— Тогда и я не пойду, — сказал Коля. — Вы идите, а я, может быть, после искупаюсь.
Когда Шурка и другой ушли, я пристал к Коле, чтобы он рассказал про старуху: очень уж она меня заинтересовала. И он рассказал:
— Один раз у нас был сбор. Зимой еще, в школе. Я не помню уж, какой-то вопрос мы решали. В самый разгар спора вдруг открывается дверь, и заходит она — важная такая, сердитая, как-будто собирается разнести нас всех. Рядом с ней мальчишка. Большой уж, с меня, а несмелый. Мы все уставились на старуху. Она подошла к нам поближе и сверху, как с колокольни, оглядела нас. Выбрала самого большого, вожатого Илюшу, и толстым своим басом спросила: «Кто тут у вас самый старший?» Илюша говорит: «Я». — «Тогда, коль, поди сюда, мне с тобой поговорить надо». — «Сейчас нельзя, бабушка. Мне некогда. Вот кончим, тогда можно будет». Как она шагнет к нему, да как крикнет: «Как? Как ты сказал?! Да я этаких сморкунов, как ты-то, может, с три десятка выняньчила, а ты мне — погоди, некогда!»
Мы все растерялись. Мальчик ее покраснел. Илюша, на что геройский, и то не знает, что сказать. Наконец он кое-как промямлил: «А вы долго хотите говорить?» — «Чего мне с тобой лясы точить? Спрошу, да и пойду». Илюша подошел, и она тут же, при всех, начала расспрашивать: «Это ваш самый отряд и есть?» — «Да». — «Чем же вы тут займаетесь?»
Илюша рассказал как можно короче. Потом она стала спрашивать: нет ли у нас какого баловства, кого мы принимаем — всех или только хороших детей, кто нам помогает в работе, что из нас выйдет. Все это она спрашивала так быстро и сердито, что Илюша не мог опомниться и отвечал ей, как учителю урок. Под конец она вытолкнула вперед своего мальчика, сказала: «Ну, вот, коли, вам еще один, пущай с вами займается». И пошла назад. Илюша было побежал за ней: «Бабушка, подождите… Как же так? Мы так не можем…»
Но она уже хлопнула дверью. Мы все, как по команде, засмеялись.
Илюша пожал плечами и сказал в закрытую дверь: «Вот так старуха! Настоящий пулемет».
Тут только мы вспомнили про мальчика. Он стоял на том же месте красный, как рак, и смотрел в землю.